Петр снова замолчал. Он обдумывал. Я видел, как в его голове крутятся шестеренки государственного механизма. Он видел все плюсы: централизация, стандартизация, приток частного капитала, контроль над стратегической отраслью. И видел все риски: создание слишком сильной, почти независимой структуры под управлением одного человека.
Но именно этот человек прошелся в тыл врага, уничтожил связующее звено в цепочке производства, нагло ограбил и привез все это добро сюда, пустил ко дну «походя» врага-пирата, еще и прошмыгнул мимо группы кораблей врага, заблокировавшего выход из города с моря.
Он резко развернулся и с такой силой ударил своей огромной ладонью по столу, что подпрыгнула чернильница.
— Вот это по-нашему! Вот это я понимаю — государственный ум! — его голос снова загремел. — Не себе в карман хапать, а об Отечестве радеть, да так, чтоб и свой интерес не забыть! Любо!
Он повернулся к ошарашенному Меншикову.
— Слыхал, светлейший? Хочешь долю — вкладывайся! Покупай акции! Но мешать барону не смей! Слово мое государево!
Затем он посмотрел на Брюса.
— А ты, Яков, проследи, чтоб устав сей компании был составлен по всем правилам, без юридических заковык. И чтоб никто ему палки в колеса не ставил. Ни здесь, ни на Урале.
Хм… А при чем тут Урал?
Он снова повернулся ко мне.
— Быть по сему! Даю тебе свое добро, барон Смирнов! Готовь устав, строй свой завод! Даю тебе три года. Через три года я хочу видеть полки и флот, вооруженные твоими оружием, которое должно быть лучшее в Европе! Ступай. Дел у тебя невпроворот.
Я поклонился, с трудом сдерживая ликование. Я получил все, о чем мог только мечтать. Я вышел из приемной, чувствуя себя на вершине мира. В голове уже скакали планы: чертежи, схемы, сметы… Я заложил фундамент своей собственной маленькой империи.
В длинном, гулком коридоре меня догнал Брюс.
— Поздравляю, Петр Алексеич. Ты только что выиграл главное сражение своей жизни.
— Спасибо, Яков Вилимович. Ваша поддержка была неоценима.
— Боюсь, ты выиграл сражение, но начал войну, — хмыкнул он.
Граф остановился и посмотрел на меня в упор. Его лицо было серьезным, даже мрачным. Он оглянулся по сторонам, убедившись, что в коридоре нет никого, и понизил голос до едва слышного шепота.
— Твоя кумпания станет костью в горле для очень многих. Ты залезешь в карман к самым влиятельным людям всей России.
Я молчал, ожидая продолжения.
— Покушение на твоего механика — это предупреждение. Следующий удар будет нанесен по тебе. Не думаю, что в этом покушении участвовали иностранцы. Твоя настоящая война только начинается. И теперь она будет идти здесь, в России. Добро пожаловать в большую политику, барон.
Глава 12
Дорога из Питера до моего Игнатовского всю душу из меня вытрясла. Пока карету мотало по ухабам, я все глубже закапывался в свои мысли, прокручивая в голове последние дни. Царский кнут и пряник, меньшиковские подковерные игры, ледяное спокойствие Брюса — все осталось там, в питерской сырости. А здесь начиналась настоящая пахота.
Когда на горизонте замаячила похожая на небольшую крепость усадьба, я почувствовал, как камень, давивший на плечи, потихоньку сползает. У ворот — хмурый караул. Я не стал рассиживаться, на ходу бросил пару распоряжений насчет разгрузки и, даже в дом не заглянув, выглянувшей Любаве, рванул в святая святых — в мастерские. Руки чесались поскорее глянуть, как они тут без меня справляются.
Магницкий с Андреем ждали в большой избе, которую мы под наше КБ приспособили. Тут же сидели и Федька с Гришкой. Магницкий, завидев меня, тут же засуетился, закряхтел, поправляя на носу очки. А вот Нартов — кремень. Ни тени подобострастия, никакой радости от приезда начальства. В глазах — азарт творца, почти звериный голод. Он так на меня смотрел, будто я — последний недостающий винтик в его грандиозном механизме. Мальчишки сначала хотели в пояс поклониться, но я их дружески обнял, жутко рад бы возвращению домой. Федька с Гришкой засияли.
— Петр Алексеич, с возвращением! — начал было Магницкий с официозом. — Мы рады, что вернулись в усадьбу…
— Потом, Леонтий Филиппович, — мягко обрываю я его. — Сначала — дело. Андрей, выкладывай.
Нартов только этого и ждал. Он молча развернулся и повел нас не к чертежам на верстаках, а в соседний, самый здоровенный сарай, который мы впопыхах освободили еще до моего отъезда. Внутри пахло свежей сосновой стружкой и клеем. Почти все место занимал огромный, сколоченный из толстенных досок стол, накрытый темным полотном.
— Мы тут с Андреем Константиновичем ваши бумаги шерстили, — заговорил Магницкий, пока Нартов шустро откидывал углы полотна. — И я, знаете ли, хоть в числах больше понимаю, чем в железках, а и то смекнул: все эти ваши задумки… конвертер, паровая машина… это ж не для одной мастерской. Тут масштаб другой нужен. Целый узел, где все друг с другом связано. Одно из другого вытекает, одно другое кормит. Нарушишь что-то одно — и все станет. Вот мы и решили, так сказать, взглянуть на все это в объеме.
Полотно съехало на пол, и я замер. Аж дышать перестал.
На столе был настоящий завод, только в миниатюре, из дерева. Я подошел ближе, и у меня дух перехватило от того, как все сделано. Это была не какая-то топорная поделка, а настоящее инженерное чудо, ювелирная работа. Крохотные, вырезанные до мельчайших деталей корпуса цехов — вот тебе литейный, вот кузня, вот механика… Все связано сетью идеально ровных деревянных рельсиков, по которым, толкни пальцем, бегали вагонетки с опрокидным кузовом. Вся логистика, вся производственная цепочка — как на ладони. Вот склад руды и угля, вот вагонетка тащит шихту к доменной печи…
А в центре всего этого, как король на троне, — то, о чем я мечтал. Пузатый, похожий на грушу конвертер, вылепленный из глины и стянутый медными обручами. И рядом — она, моя красавица, паровая машина. Деревянный цилиндр, поршень, здоровенный маховик, вся эта замороченная система рычагов и шатунов. От машины к моделькам станков в цехе тянулись тонкие ремешки из бычьих жил.
Я обошел стол, не в силах оторвать взгляд. Это было железное, осязаемое доказательство, что мои, казалось бы, бредовые идеи из будущего — реальны. Что их можно построить здесь и сейчас. Нартов с Магницким прожили, продумали, увязали в единую, логичную и рабочую систему.
— Андрей… — это все, на что меня хватило.
Он не ответил. Просто взял со стола медную трубку, подведенную к цилиндру паровой машины, набрал полную грудь воздуха и что есть силы дунул.
И механизм ожил.
С тихим скрипом деревянный поршень тронулся с места (понятно, что в реальности все будет не столь примитивно работать, но он умудрился сделать эдакий механизм). Шатун толкнул коленвал, тяжелый маховик по инерции сделал оборот. Ремни из жил натянулись, и в дальнем углу, в механическом цехе, завертелись шпиндели крошечных токарных станков.
Я смотрел на это чудо, на это рукотворное сердце будущего завода, которое ожило от простого человеческого выдоха, и понимал: я не просто вернулся домой с победой. Я вернулся к людям, которые верили в мою мечту так же сильно, как и я сам.
— Это… — я пытался подобрать слова, но в голове крутились одни обрывки. — Это просто… гениально.
— Без Федьки с Гришкой не получилось бы все столь искусно сделать, — улыбнулся Магницкий. Мальчишки засияли от похвалы.
И тут до меня дошло. Этот деревянный макет, по сути, игрушка, — самое мощное оружие. Не трофейные корабли, не компромат на англичан, даже не тонны самой лучшей стали. А вот этот стол, заставленный деревяшками. Да это же идеальная презентация, готовый питч! Бизнес-план, который не надо втирать на пальцах. Его можно просто показать царю — и он увидит мощь будущей империи. Показать Меншикову — и он, глядя на эти вертящиеся колесики, прикинет будущие барыши. Показать инвесторам — и они сами понесут деньги, когда увидят все это вживую.
Мои идеи, помноженные на гениальную интуицию Нартова и системный подход Магницкого, воплощенные золотыми руками мальчишек, стали инструментом убеждения нереальной силы. Я посмотрел на своих ребят и впервые за все это сумасшедшее время понял, что я не один. У меня есть команда.
А с такой командой можно горы свернуть.
Когда первый восторг от гениального макета улегся, включился холодный расчет. Путь от этого стола до первой плавки предстоял длинный, и на нем, как булыжник посреди дороги, лежал один главный затык. Проблема, об которую я бился головой еще до военной кампании.
Мы вернулись в нашу «конструкторскую». Я подошел к столу с моими старыми эскизами конвертера и без предисловий ткнул пальцем в разрез «груши».
— Вот наша главная головная боль, — я обвел взглядом Нартова и Магницкого. — Футеровка. Внутренняя обкладка. При температуре жидкой стали, а это, на минуточку, полторы тысячи градусов, любой кирпич, что мы тут лепим, просто размажется, как масло по горячей сковородке.
Я досьал из внутреннего кармана образец кварцита, который притащил из Лапландии. Белесый, с острыми краями, он лег в ладонь. Когда я его увидел в Есле, то не раздумывая сгреб все имеющееся.
— А вот это, — я положил камень прямо на чертеж, — решение. Кварцит. Из него делают динасовый кирпич. Он нужный жар выдержит. Но есть одно «но». Чтобы он стал кирпичом, а не рассыпался в труху, его надо обжечь. Обжечь при такой температуре, какая нашим нынешним печам и не снилась. Нужен такой адский жар, чтобы стекло плавилось.
Нартов нахмурился, взял камень, повертел его в руках. Пальцы у него такие — будто видят лучше глаз.
— Жар… — пробормотал он. — Стало быть, дуть надо сильнее. И угля подкинуть.
— Не прокатит, Андрей, — покачал я головой. — Мы просто упремся в потолок. Хоть всю гору угля в топку завали, выше определенной температуры не прыгнешь. Весь жар тупо улетает в трубу. Тепло — на ветер.
Я отошел к большой грифельной доске, стер старые расчеты и взял мел. Ну что ж, пора доставать главный козырь из рукава. Нельзя было просто вывалить им на голову готовую схему регенеративной печи — они бы не въехали в принцип, приняли бы за какую-то черную магию. Надо было их подвести к решению, заставить котелки заварить в нужном направлении.