— Пока вы, господа, будете с железом воевать, моя война уже началась, — его голос был сухим и безэмоциональным. — Я отобрал три десятка лучших. Тех, кто прошел Евле. Тех, у кого в глазах нет страха, а в руках — жалости. Мы уже гоняем их по лесам. Учу горло врагу резать и на брюхе ползать.
Он поднял на меня свои выцветшие, колючие глаза.
— Но охрана по периметру — это полдела, барон. Враг хитер. Он не полезет на стену, он постарается, чтобы ему открыли ворота изнутри. Мне нужны полномочия. Мне нужны глаза и уши в каждом цеху. Я должен знать о каждом новом работнике, госте, косом взгляде. Предатель, подсыпающий яд в суп, опаснее шведского полка на границе.
Я посмотрел на старого испанца. Его слова упали на благодатную почву. Покушение на Нартова было предупреждением. Это был первый выстрел в новой, тайной войне. Я не стал сразу отвечать, а вместо этого позвал человека, который все это время тихо стоял у двери, — Орлова.
Мой верный сорвиголова, с которым мы прошли и огонь, и воду, и медные шведские трубы, вежливо улыбнулся и подошел. За последние месяцы он из простого гвардейского офицера превратился в начальника службы безопасности всего Игнатовского. По моей наводке он уже наладил и дозоры, и систему пропусков, и свою небольшую агентурную сеть среди работников. Опыта в этом деле у него было уже побольше, чем у многих в Тайной канцелярии.
— Капитан, — обратился я к де ла Серде. — Вы правы. Вам нужны не только полномочия, вам нужна структура. И правая рука.
Я повернулся к Орлову, затем снова к испанцу.
— Сеньор де ла Серда, вы — мозг нашей безопасности. Стратег. Вы будете планировать операции, учить людей, думать на три шага вперед. Вам нужен тот, кто будет вашими руками и ногами здесь, на земле, кто знает каждого мужика в лицо, каждую тропинку в этом лесу. Орлов — сейчас начальник всей охраны. Он уже многому научился, но ему не хватает вашего опыта, вашей хватки. А вам, в свою очередь, не хватает его знания местной специфики.
Я посмотрел на обоих. Два абсолютно разных человека. Прямолинейный, бесстрашный русский рубака и старый, умудренный интригами европейский лис.
— Я хочу, чтобы вы работали вместе. Орлов будет вашей правой рукой, первым заместителем. А вы, сеньор, станете его наставником в этой грязной игре. Научите его всему, что знаете сами. Создайте мне такую службу безопасности, чтобы мышь без нашего ведома не проскочила. И чтобы Демидов на своем Урале икал каждый раз, когда кто-то из его людей просто подумает сунуться в нашу сторону.
Де ла Серда долго, изучающе смотрел на Орлова. Орлов в ответ смотрел прямо, без тени робости.
Орлов первым протянул свою широкую, как лопата, ладонь. Старик на мгновение замешкался, а потом медленно, с достоинством, вложил свою сухую, костлявую руку в его. Их рукопожатие было крепким. Союз был заключен.
— Вы получите все, что нужно, — уже обращаясь к ним обоим, произнес я. — Абсолютный карт-бланш. Действуйте.
Старик молча качнул головой в знак согласия и снова погрузился в свои мысли. Уверен, что он думает о том, как передать свой опыт. Орлов же едва заметно ухмыльнулся, предвкушая новую, интересную работу.
Я же обвел взглядом свою команду. Усталые, озадаченные, но не сломленные лица. Раньше мы воевали со шведами и англичанами. Теперь нашими врагами стали скачущее давление, тугоплавкий шлак и невидимые шпионы. И кто его знает, какой из этих врагов был опаснее.
На следующий день после нашего «разбора полетов» Игнатовское загудело с новой силой. Уныние, которое на миг овладело моими людьми, сменилось злым, рабочим азартом. Русскому мужику, как известно, чем сложнее задача, тем интереснее жить. А задач я им нарезал на год вперед. Наша конструкторская изба превратилась в поле битвы, где вместо сабель скрещивались идеи, а вместо крови на пол летела грифельная пыль.
Андрей Нартов, казалось, вовсе перестал спать. Он фонтанировал идеями, каждая из которых была дерзновеннее предыдущей. Через пару дней он выложил передо мной стопку чертежей.
— Вот, ваше благородие, — его голос звенел от возбуждения. — Думал я над вашей задачей. Вот решение по паровой машине.
Я развернул верхний лист. Схема была сложной, правда до гениальности логичной. Два цилиндра располагались друг напротив друга, на одной оси, а их поршни были соединены с одним коленчатым валом.
— Оппозитная схема, — вырвалось у меня.
— Как изволили назвать? — не понял Нартов.
— Неважно. Объясняй.
— Поршни будут ходить навстречу друг другу, — он начал водить по чертежу мозолистым пальцем. — Один толкает вправо, другой — влево. Они будут гасить силу друг друга, уравновешивать. Машина не будет трястись, а будет мощно и ровно дышать, как грудь у кузнеца. Никаких скачков и тряски. Чистая, плавная сила.
Я смотрел на чертеж. Этот парень — гений. Я лишь дал ему общую идею, а он додумал ее, воплотил в изящную, рабочую конструкцию. Но тут же возник спор, который едва не перерос в полноценную ссору. Касался он сердца машины — котла.
— Делать будем из нашей новой стали! — рубанул я. — Она прочная, выдержит любое давление.
— Ни в коем разе, Петр Алексеич! — впервые за все время Нартов позволил себе со мной так резко спорить. Его поддержал и Магницкий. — Мы эту сталь еще не знаем! Да, она твердая, но хрупкая ли? А как она себя под долгим давлением и жаром поведет? Мы же не хотим, чтобы наш первый котел рванул так, что от Игнатовского одна воронка останется! Медь! Вот из чего нужно делать. Она пластичная, вязкая. Если что не так, она сначала вздуется, зашипит, даст нам время убежать, а не разлетится на тысячи осколков.
Доводы были железные. Я, скрепя сердце, согласился на компромисс. Первый, опытный агрегат строим с медным котлом, который влетит нам в копеечку. Но параллельно я приказал Нартову и Федьке с Гришкой оборудовать в кузне специальный стенд. Мы будем испытывать нашу сталь. Рвать ее на лебедках, гнуть, калить и снова гнуть. Мы должны были узнать предел ее прочности, прежде чем доверить ей жизни людей.
По проблеме шлака Нартов тоже выдал идею, поражающую своей простотой.
— А что, если в нашем «тазике»-конвертере, — размышлял он вслух, водя мелом по доске, — пробить еще одну дырку? Сбоку, повыше. Не для заливки чугуна, а для слива. Шлак ведь, вы сами говорили, легче, он сверху плавает. Наклонил конвертер в одну сторону — слил эту дрянь через специальную летку. А потом уже в другую сторону наклонил — и льешь чистую сталь.
Я тут же ухватился за эту мысль. Это был прорыв. Но я видел и все подводные камни.
— Дверь в пекло, Андрей? — я посмотрел на него в упор. — Идея — блеск. А теперь придумай, как мы будем затыкать эту дыру, из которой хлещет жидкое солнце? Какой материал выдержит такой жар и не приварится намертво? И чем мы будем пробивать застывшую корку шлака? Ломом? Да он оплавится, не успев ее коснуться.
Нартов нахмурился, скребя в затылке. Вопрос остался открытым. Мы нашли направление, но сам путь предстояло прорубать через пот, ожоги и десятки неудачных экспериментов.
Пока мы, инженеры, витали в эмпиреях чертежей и гипотез, капитан де ла Серда вел свою, куда более приземленную и кровавую войну. Его отряд «особого назначения» превратился в стаю волков. Днем они до седьмого пота гоняли по окрестным лесам и болотам, отрабатывая бесшумное передвижение, засады и ножевой бой. А ночами, разбившись на двойки и тройки, превращались в призраков, патрулирующих дальние подступы к имению. Я поначалу считал это излишней предосторожностью, но старый испанец оказался прав.
Реальность нанесла свой удар на третью ночь. Я уже ложился спать, когда в дверь моей избы постучали. На пороге стоял сам де ла Серда.
— Прошу прощения за поздний визит, барон, — от его голоса веяло могильным холодом. — У нас гость. Я думаю, вам будет интересно на него взглянуть.
Он провел меня в дальний погреб, который он приспособил под свои нужды. Воздух там был спертый. При свете одинокого фонаря я увидел сидящего на полу человека. Он был связан, во рту — кляп. Одежда на нем была простая, мастеровая, но руки… руки были крепкими, мозолистыми, со въевшейся металлической пылью. Это явно был не крестьянин.
— Мои ребята взяли его в трех верстах отсюда, у брода, — пояснил испанец. — Пытался просочиться, косил под заблудившегося охотника. Но врал неумело.
Де ла Серда подошел к пленнику, вытащил кляп. Тот закашлялся, жадно глотая воздух.
— Кто послал? — вопрос испанца прозвучал как щелчок кнута.
Пленник молчал, упрямо глядя в пол.
— Хорошо, — де ла Серда повернулся ко мне. — Барон, не хотите ли прогуляться? Воздух сегодня свежий.
Я понял, что сейчас начнется то, что я предпочел бы не видеть. Ценю, конечно, заботу, но я был командиром. И я должен был это видеть.
Допрос был страшным в своей обыденности. Старый испанец просто говорил. Тихо, вкрадчиво, объясняя пленнику с хирургической точностью, что именно он будет делать с его пальцами, а потом и с другими частями тела, если тот не заговорит. В его арсенале не было затейливых пыточных инструментов. Только простой нож и плоскогубцы из кузни.
Мастеровой сломался через пять минут, когда де ла Серда, все с тем же спокойным лицом, начал медленно ставить свои «инструменты» на стол перед растерянным пленником. Он завыл, забился в веревках, и из него полилось.
Это был простой, но ушлый литейщик с одного из демидовских заводов. Его и еще нескольких таких же лично послал один из главных приказчиков Демидова. Задача у них была простая. Просочиться в Игнатовское, прикинуться беглыми мастерами, а потом начать свою игру. «Поглядеть» на наши чертежи, на наши «диковинки». И главное — начать обрабатывать моих лучших кузнецов и литейщиков. Кого-то переманить, пообещав двойной оклад и вольную. А самых упрямых — запугать. Намекнуть, что их семьи могут «случайно» пострадать от пожара или попасть под горячую руку пьяного солдата.
Демидов вел активную промышленную контрразведку и психологическую войну, пытаясь выбить из-под меня фундамент — моих мастеров.