— Они строят это, господа, — голос маркиза звучал глухо, как похоронный колокол. — Они объединили шведский опыт литья, ваши трофейные идеи и свой морской гений. Проект носит название «Invulnerable» — «Неуязвимый». По нашим данным, это пока лишь сырой прототип, неуклюжий и медленный. Они уже проводят испытания артиллерии против броневых плит, и ядра просто отскакивают от них, не причиняя вреда. Они еще не решили всех проблем, но они нашли верное направление. Если они доведут его до ума, ни один флот в мире не сможет ему противостоять. Англия собирается вернуть себе господство на море. И, боюсь, у них есть все шансы это сделать.
Мысленно я прикидывал все проблемы, с которыми столкнутся разработчики. И я честно говоря не думаю, что они сильно затормозили бы создание эдакого броненосца. А это плохо, очень-очень плохо.
Я смотрел на этот корявый рисунок. Гонка вооружений, в которой я считал себя единоличным лидером, только что началась по-настоящему. И мой главный противник получил опасную фору.
Глава 21
Москву я покидал с таким чувством, будто из болота вылез, — весь в тине, зато живой. Этот город давилсамим духом — вязким, тягучим, пропитанным вековой пылью интриг, где каждое слово имело двойное дно. Наш с Демидовым пакт был лишь первым актом пьесы, финал которой никто предсказать не мог. Он уехал к себе, на Варварку, и оба мы знали, что это только начало большой игры. Стрешнев пообещал уладить дела с французом, организовав ему встречу с Государем уже в Питере, и я с легким сердцем спихнул на него эту дипломатическую эквилибристику. Мое дело — железо, а не реверансы.
Обратная дорога в Питер была другой. Воздух казался чище, а мысли — яснее. В голове уже не было места рефлексии. Мозг, как хорошо отлаженный механизм, перемалывал новые данные, выстраивая стратегии.
Демидов. Железные дороги. Торговая война с Англией.
Масштаб задач вырос настолько, что мои прежние амбиции — наладить выпуск винтовок и построить пару заводов — теперь казались детскими играми в песочнице. Я сам, своими руками, влез в жернова истории, и теперь они тащили меня за собой, требуя соответствовать. Игнатовское становилось лишь одной из шестеренок в огромной машине, которую мы задумали с уральским хищником.
Питер встретил знакомым пронизывающим ветром. Но все равно здесь я дышал полной грудью. Это был мой мир порядка. Едва я успел отдать первые распоряжения по разгрузке и размещению людей, как нарисовался гонец — запыхавшийся драгун с личным письмом от царя. Петр не привык ждать, требовал меня к себе немедленно. Уже донесли, что я прибыл.
Встречу он назначил в Адмиралтействе, в одной из чертежных палат, где пахло свежей стружкой и смолой. Он стоял у огромного стола, на котором был разложен чертеж нового фрегата, и с увлечением что-то обсуждал с голландским корабельным мастером. Увидев меня, он отпустил голландца и жестом указал на стул.
— Ну, барон, докладывай, — весело начал разговор Государь. — Как ты этого уральского медведя в наше тягло запряг? Я до сих пор в толк взять не могу.
Я не стал расписывать ему все тонкости нашего торга с Демидовым. Царю был важен результат, а не процесс. Я коротко, по-военному, изложил суть нашего союза: мы с Демидовым создаем новую компанию для постройки железных дорог, деля риски и будущие барыши. Он поставляет металл и людей, я — технологии и паровые машины. Государство при этом имеет значительную долю.
— Значит, все-таки уломал, — Петр хмыкнул, и в его глазах блеснуло одобрение. — Золотыми цепями его приковал, чертяка. Это по-нашему. А что барыши от этого будут казне — то и вовсе любо.
Он замолчал, а потом его лицо снова стало серьезным.
— Стрешнев донес и про француза твоего. Про этого маркиза. И про корабль ихний, железный. Вот про это — подробнее.
Я выложил ему все, что узнал от де Торси. Про шотландскую верфь, про проект «Неуязвимый», про то, как англичане, получив в руки мои ранние наработки и шведских мастеров, пытаются создать оружие абсолютного превосходства. Я говорил, а Петр слушал, и его лицо менялось на глазах. У него появлялся азарт игрока, которому на стол выложили смертельно опасную карту.
— Значит, броней обшивают… — протянул он, когда я закончил. — Ядра отскакивают… — Он прошелся по комнате. Остановился у окна, выходившего на верфь, где под стук топоров рождались новые корабли его флота.
— Что ж, — он резко развернулся. — Ответ наш будет простым и ясным. Они строят один «Неуязвимый»? Мы построим десять! Целую эскадру железных чудищ, которые сотрут их флот в порошок! Немедля садись за чертежи, барон! Мне нужны корабли, которые не боятся их пушек. Все ресурсы компании, все твое железо — на это дело!
Я ожидал чего угодно, но не такого. В его глазах уже пылал огонь нового грандиозного проекта. Он не видел проблем, он видел вызов. А я видел катастрофу.
— Государь, — я осторожно подбирал слова. — Идея сия, конечно, велика. Но…
— Что «но»? — он нахмурился.
— Но у меня рук на все не хватит, Государь! — вырвалось у меня. — У нас паровая машина еще сырая, ее до ума доводить надо! Винтовка СМ-1, которую армия ждет, до сих пор не сделана! Конвертер латать надо после каждой плавки! Мне бы с текущими делами разобраться, а ты уже целый броненосный флот строить хочешь! У меня людей нет, Государь! Нет мастеров, способных такие сложные задачи решать! Нартов один на всю Россию, я его на части разорвать не могу!
Петр слушал мой отчаянный монолог, и его лицо расплывалось в хитрой улыбке. Он подошел ко мне и тяжело опустил свою огромную ладонь на мое плечо.
— Экий ты у меня непонятливый, барон, — пророкотал он. — Рук у него, видишь ли, не хватает. Так в чем же дело?
Он отошел к столу, схватил перо, макнул в чернильницу и на чистом листе бумаги размашисто, в несколько строк, начертал указ.
— Вот тебе руки, — он протянул мне еще не просохший лист. — Даю твоей Инженерной канцелярии право по всем городам и весям нашим ездить и собирать под свои знамена лучших людей. Ремесленников, механиков, рудознатцев, самородков всяких. Всех, у кого голова на плечах и руки из нужного места растут. Вне зависимости от сословия и чина. Забирай с заводов, с мануфактур, хоть из острога вытаскивай, коли человек дельный. Даю тебе на это мою волю. Дворян, правда, не трогай, — он усмехнулся. — Да где ж средь них толковых-то сыщешь? Так, баловство одно. А вот из простого люда таланты выгребай. И строй. Строй мне флот, барон. Такой, чтоб вся Европа ахнула.
Я вернулся в Игнатовское опустошенным. Царский указ, дающий мне право на «охоту за головами», жег карман. Это был невиданный карт-бланш, но и ярмо, которое Петр повесил мне на шею. Он требовал чуда, и требовал его вчера.
Броненосный флот… Легко сказать. У меня в голове роились сотни нерешенных задач, а он уже замахивался на проекты, сложность которых опережала это время лет на сто пятьдесят. Но спорить с царем — все равно что пытаться остановить лавину.
Игнатовское встретило меня привычной деловой суетой. Наше пыхтящее и стонущее сердце — паровая машина — уже работала в полную силу, приводя в движение станки в механическом цехе. Нартов, получив в свое распоряжение трофейные инструменты и моих мальчишек-самородков, творил настоящие чудеса. Точность обработки деталей выросла на порядок. Мы наконец-то начали делать сложные, подогнанные друг к другу механизмы.
И впервые за последнее время, полное интриг, сражений и политических торгов, я почувствовал, что дома. Я заперся в своей «конструкторской», завалив стол чертежами и расчетами. Отбросил на время и флот, и винтовки, и всю эту государственную махину, которая грозила меня поглотить. Я позволил себе роскошь — просто думать. Заняться тем, что я любил больше всего на свете, — чистой, незамутненной инженерией.
Мы с Андреем часами просиживали над чертежами. Я вытащил из глубин памяти то, что казалось мне верхом изящества и эффективности, — двигатель Стирлинга. Идею машины, работающей не на взрывной силе пара, а на простом расширении и сжатии нагретого воздуха, Нартов сначала воспринял как мою «блажь».
— Как же он работать-то будет, Петр Алексеич, ежели в нем пара нет? — он с недоверием разглядывал мой эскиз с двумя цилиндрами и вытеснителем. — Воздух — он же пустой, силы в нем нет.
— В этом-то и вся соль, Андрей, — я пытался объяснить ему на пальцах, как ребенку. — Сила есть. Просто мы ее не видим. Нагрей воздух — он расширится, толкнет поршень. Охлади — сожмется, поршень вернется обратно. Вся хитрость — в том, чтобы заставить его делать это быстро и по кругу. Но это пока только задумка. Как заставить воздух не утекать из цилиндра, когда у нас нет ни резины, ни нормальных уплотнителей, — ума не приложу. Он же просочится через любую щель, какую бы пеньку мы туда ни пихали. Да и как его быстро греть и охлаждать, чтобы машина не тарахтела, как телега, а работала ровно? Это вопросы, на которые у меня пока ответов нет.
Он долго смотрел на чертеж, в его глазах скепсис боролся с любопытством. Идея была слишком соблазнительной: двигатель без опасного котла, тихий, работающий на любой горелке. Мы решили отложить эту «воздушную машину» на потом, как стратегический проект, когда разберемся с текущими пожарами.
А завод-то рос. Мы уже заложили фундамент под второй, более мощный конвертер. Рядом, как грибы после дождя, поднимались стены новых цехов — прокатного, сборочного. Я ходил по этой стройке, по колено в грязи, и чувствовал себя творцом. Здесь, на этом клочке земли, рождалась новая Россия. Моя Россия, которую я видел в своих меччах. И от этого осознания, от вида того, как мои идеи обрастают плотью из кирпича и железа, на душе становилось тепло и спокойно. У меня было что защищать. И было что терять.
Мысли о «Неуязвимом» не отпускали. Вечерами, когда Игнатовское затихало, я расстилал на столе чистый лист и пытался представить себе это чудовище. Я не был кораблестроителем. Я пытался думать как они, мои безымянные противники из шотландской верфи.