В этот момент в комнату вошла Любава с подносом, на котором стоял большой жбан с квасом. Она молча разлила напиток по кружкам. Разговор постепенно перетек в обывательский треп. Испанка, пользуясь случаем, подошла к царю и завела с ним разговор о европейских верфях, о новых методах строительства, которые она вычитала в книгах. Говорила она увлеченно. Петр слушал ее с неподдельным интересом, задавал вопросы.
Царский визит встряхнул Игнатовское. Все забегали с удвоенной силой, но на душе у меня было паршиво. Ультиматум Петра — «построить броненосный флот» — звучал как приговор. Англичане уже дышали в затылок, а я все еще топтался на месте. Нужно было решение. Быстрое, изящное, неожиданное.
На следующий день после отъезда государя я собрал свой «мозговой центр» в конструкторской. Нартов, Магницкий и я. Изабелла, которой после отъезда двора стало откровенно скучно, тоже увязалась с нами — ее отец, капитан де ла Серда, окончательно перебрался в Игнатовское, и теперь она была здесь надолго. Я не стал возражать. Ее острый ум и знание языков могли пригодиться.
— Господа, задача проста и невыполнима, — начал я без обиняков, расстелив на столе копию чертежа «Неуязвимого». — У англичан вот это. У нас — шиш с маслом. Нам нужно найти способ проковырять эту скорлупу, либо построить лучше. Предлагаю мозговой штурм. Правила простые: мелем любую, даже самую дикую чушь. Никакой критики, никаких «это невозможно». Изабелла, будьте добры, записывайте все подряд.
Нартов, вглядевшись в чертеж, хмыкнул. Да, именно это и было моим главным оружием против врагов — мозги Нартова и Магницкого, плюс мое послезнание.
— Против лома нет приема, окромя другого лома, — повторил как-то обрононную мной фразу, Нартов, — «Щуку» нашу надо до ума доводить. И в нос ей пихать заряд особый вместо пороха. Стержень из нашей новой, каленой стали. Чтобы он их броню протыкал, как шило — кожу.
— Неплохо, — одобрил я. — Бронебойный заряд. Но как его доставить? Наша «Щука» еле ползет.
— А если не торпедой, а из пушки? — вмешался Магницкий, который уже скрипел пером на бумаге. — Я тут прикинул… Если снаряд сделать не круглым, а коническим, остроносым, как веретено, он по воздуху пойдет легче. А если его еще и закрутить в полете… Полетит дальше и ударит точнее. Я видел подобное в ваших набросках, барон.
На душе становилось тоскливо. Бронебойный сердечник, конический снаряд… все это было гениально для 1705 года. Но все не то.
— Идеи хорошие, господа. Запишите, Изабелла, — я повернулся к ней. — Но давайте подумаем вот о чем. Зачем нам пробивать броню, если можно ее… прожечь?
Я взял уголек и набросал на доске схему.
— Представьте, Андрей, что ваш бронебойный стержень — полый. А в эту пустоту мы засунем… скажем, медный конус, широкой стороной к цели. А вокруг него — взрывчатку. При взрыве вся его сила ударит в одну точку, а не в стороны. Она сожмет этот конус и выплюнет из него тонкую, раскаленную струю металла, которая летит с бешеной скоростью. Эта струя не пробьет броню. Она ее прожжет.
Нартов и Магницкий смотрели на мой рисунок сузив глаза.
— Да как же это… — начал было Андрей, но я его перебил.
— Неважно как. Назовем это «усиленной Щукой». Задача — сделать так, чтобы она работала. Андрей, продумайте корпус. Леонтий Филиппович, рассчитайте траекторию. Мы должны сделать вид, что просто дорабатываем старую идею.
Изабелла подняла голову.
— Месье барон, для таких сложных работ нам нужны новые мастера. Может, стоит объявить через вашу «Палату привилегий» конкурс? Посулить награду за лучшие идеи?
— Русские мастера, баронесса, — проворчал Нартов, — народ ушлый. Своими секретами делиться не любят. Каждый в своем углу сидит и думает, как бы соседа обхитрить.
Его ворчание прервал нарастающий шум со двора. Сначала — неясный гул, потом — возмущенные крики. Орлов влетел в избу.
— Ваше благородие, там… эти…
Я вышел на крыльцо. У ворот, перегородив дорогу телегам с углем, стояла целая делегация. Человек двадцать священников в черных рясах, с крестами и хоругвями. Возглавлял их высокий, сухопарый поп с длинной бородой и горящими, фанатичными глазами. Я узнал его. Феофан. Священник с моего села, которого, как я подозревал, подослал ко мне сам Стефан Яворский, ярый противник моих новшеств.
— Изыди, антихрист! — заголосил он, увидев меня. — Прекрати свои бесовские игрища! Твои адские машины губят души православные!
Толпа за его спиной согласно загудела. Я с трудом сдержал эмоции.
— Отец Феофан, — я постарался успокоиться. — Мои «адские машины» скоро будут спасать Россию. Или вы хотите, чтобы наши солдаты с голыми руками на их пушки лезли?
Какая-то глупая история повторяется. Или тут в чем-то подвох?
— Вера наша — вот наш главный щит! — не унимался он. — А ты смуту сеешь, народ от Бога отвращаешь!
Он окинул взглядом двор и нашел последний аргумент.
— Да у тебя тут и места святого нет! Одна сатанинская кузня! Где людям молиться, каяться в грехах, что они по твоей указке творят⁈
Я понял, что спорить бесполезно. Против этого лома приема не было.
— Хорошо, отец Феофан, — я поднял руку, призывая к тишине. — Будет вам часовня. Даю слово. Построю на своей земле.
Он на миг опешил, но тут же взял себя в руки.
— Вот то-то же, — процедил он и, развернувшись, повел свою паству прочь.
Часовня… Ладно. Будет им часовня. На территории усадьбы. Но за пределами завода. И за высоким забором. Это я уже для себя решил. А пока нужно было думать, как быть с этой новой, не менее опасной угрозой.
Вечером, после инцидента с попами, я пытался собрать мысли в кучу. День выдался выматывающим. Голова была забита от чертежей и споров, а на душе скребли кошки после встречи с Феофаном.
В дверь тихонько постучали. Вошла Любава, поставила передо мной кружку горячего молока с медом и, не уходя, задержалась у стола, поправляя и без того ровно лежащие бумаги. Я чувствовал, что она хочет что-то сказать.
— Тяжелый день выдался, Петр Алексеич, — наконец произнесла она, не поднимая глаз. — Все о делах государевых печетесь.
— Есть такое, Любава, — я отхлебнул молока.
— Оно и видно, — она вздохнула. — Только вот гляжу я, и сердце кровью обливается. Доверие ваше, оно ведь как золото — не всякому в руки давать можно. Иные, что медом в уши льют да речи сладкие ведут, за спиной-то нож держат.
Я понял, куда она клонит. Намек был прозрачнее некуда.
— Ты об Изабелле? — спросил я прямо.
Любава вздрогнула, отступать было не в ее правилах.
— А хоть бы и о ней, барин. Иноземка она. Хитрая, ученая. Все в бумаги ваши смотрит, все выведывает. А ну как она ворогу письма пишет, за море? Вы ей все тайны свои доверяете, а она, может, лазутчица. Не по душе она мне, ой не по душе.
Я посмотрел на нее. В ее глазах был искренний страх за меня. Она по-своему пыталась меня уберечь.
— Я ценю твою заботу, Любава, — я мягко коснулся ее руки. — Но ты зря. Изабелла — наш друг. И ее ум нам еще добрую службу сослужит.
Она поджала губы, правда спорить не стала, поклонилась и вышла, оставив меня наедине с горьким осадком на душе.
На следующий день я послал за Феофаном. Встречу назначил на пустыре, где собирался ставить часовню.
Он явился один. Стоял, заложив руки за спину, и смотрел, как мои плотники размечают землю под фундамент.
— Вижу, барон, вы человек слова, — холодно буркнул он.
— Я всегда держу слово, отец Феофан.
Я подошел ближе.
— Давайте начистоту. Я знаю, что вас подослал Яворский. И знаю, чего вы хотите. Вы боитесь, что мои машины и знания изменят этот мир так, что для вашей веры в нем не останется места. Но вы ошибаетесь. Мои технологии — это не ересь. Это дар, который поможет России выстоять. Это щит и меч, который защитит и вашу паству.
Феофан слушал, на его лице не дрогнул ни один мускул.
— Слова твои красивы, барон, — произнес он. — Но дела твои смущают умы. Ты даешь людям в руки силу, которой они не разумеют. А сила без веры — путь в преисподнюю.
Он подошел ближе. Его глаза смотрели в упор.
— Но я готов помочь тебе. Церковь может стать твоим союзником. Мы можем объяснить народу, что твои дела — не от лукавого, а от Бога, на благо Отечества. Мы можем унять ропот и благословить твои начинания.
Я напрягся, ожидая подвоха.
— И чего же вы хотите взамен? — спросил я.
— Сущую малость, — на его губах появилась змеиная улыбка. — Во-первых, ты должен публично покаяться. Признать, что твои «адские машины» были созданы в гордыне и заблуждении, и испросить прощения у Господа и у народа православного.
Я вздохнул.
— А во-вторых?
— А во-вторых, — его голос стал вкрадчивым, — ты передашь часть своих технологий. Мы создадим особую церковную комиссию, которая будет решать, какие из твоих изобретений богоугодны, а какие — нет. Мы будем следить, чтобы твои знания служили укреплению веры. Мы поможем тебе отделить зерна от плевел, барон. А опасные знания будем хранить у себя. На всякий случай.
Глава 2
Я смотрел на его постное лицо Феофана с благостной улыбочкой, и еле сдерживал ярость. Дожили. Вот он, рейдерский захват в духе восемнадцатого века. Без масок-шоу и автоматчиков, зато с крестами, хоругвями и таким ультиматумом, что за версту несло святой инквизицией. Им нужно было влияние и деньги. Хотя, нет, им был нужен полный, тотальный контроль над моим главным, бесценным активом — знаниями. Создать комиссию, которая будет решать, что «богоугодно», а что нет. Отделять зерна от плевел… Да они просто собирались залезть ко мне в черепушку, выпотрошить ее, а все самое вкусное запереть под церковный замок «на всякий случай». А меня, выжатого как лимон, оставить с «богоугодными» проектами вроде какой-нибудь улучшенной маслобойки.
Согласиться — все равно что добровольно нацепить ошейник и отдать поводок этим хитрым, алчным попам. Любава, стоявшая на крыльце, прижала руки к груди. Де ла Серда напрягся, его ладонь сама легла на эфес шпаги.