Нужно было что-то решать прямо сейчас, причем так, чтобы и волки остались сыты, и овцы — то есть я — целы. Я заставил себя разжать кулаки и выдохнул.
— Слова твои, отец Феофан, весомы и требуют размышлений, — мой голос прозвучал даже с эдаким смирением. — Дело, что ты предлагаешь, государственной важности. И рубить с плеча, на эмоциях, было бы великой гордыней и грехом.
Я окинул взглядом место, где собирался строить часовню.
— В одном ты прав: всякая сила — от Бога. И прежде чем решать, как с ней быть, надобно мне самому с мыслями собраться, да и у Господа совета испросить. Дай мне три дня. Три дня на раздумья и молитвы. А как срок выйдет, я тебе и дам свой ответ.
Феофан опешил. Кажется он ждал чего угодно: что я взорвусь, начну торговаться, испугаюсь. Но не этого. Я перехватил инициативу, ударив его же оружием — благочестием. Отказать мне в праве на молитву он не мог, его же паства не поняла бы. На его лице мелькнуло досадливое выражение, он быстро натянул маску отеческой заботы.
— Что ж, барон. Похвально, — процедил он. — Молитва — дело богоугодное. Мы подождем. И помолимся за тебя, дабы Господь наставил тебя на путь истинный.
Он развернулся и, махнув рукой, пошел прочь. Его свита удалялась с видом победителей. Мои же мужики смотрели на меня в полном недоумении. Не въехали, почему их командир, только что вернувшийся с победой, вдруг сдулся перед каким-то попом. Я ничего не стал им объяснять. Молча развернулся и пошел к себе в контору. Война перешла в новую фазу. И вести ее предстояло не на поле боя.
Вечером, когда в Игнатовском все угомонились, я позвал к себе Орлова. Мой верный СБшник, прошедший со мной огонь и воду, был готов к любому приказу.
— Дело есть. Тайное и срочное, — я кивнул ему на стул. — Завтра чуть свет — в Петербург. Один. Переоденься попроще, без шума и пыли.
Орлов сел, весь обратившись в слух.
— Задача одновременно и простая, и с подвохом. Явишься к графу Брюсу. Лично. И передашь мою просьбу. Мне нужна встреча. Срочная и тайная. С местоблюстителем патриаршего престола, Стефаном Яворским.
Орлов удивленно вскинул бровь.
— С Яворским? Петр Алексеич, да он же… он же твой главный противник в рясах! Говорят, на дух не переносит все, что от немцев да от тебя исходит. Терпит из-за Государя…
— В том-то и дело, — усмехнулся я. — Мне нужно понять, откуда ветер дует. Этот Феофан — он сам по себе такой ретивый, из кожи вон лезет, или это приказ самого Яворского? Может, старик и не в курсе, какие тут ультиматумы от его имени ставят. А может, как раз наоборот, это он и дергает за ниточки. Мне кровь из носу нужно это выяснить. Посмотреть ему в глаза, понять, готов ли он к разговору или уперся рогом.
Я подался вперед, понизив голос.
— Поэтому ты, когда будешь говорить с графом, передашь ему мои слова дословно. Брюс — тертый калач, поймет, как это лучше обставить. Я не жаловаться еду и не защиты просить. Я еду за «беседой», советом. Я, барон Смирнов, дескать, озабочен тем, чтобы мои машины и заводы служили мощи государства и укреплению веры православной. И потому испрашиваю совета у мудрейшего пастыря, как мне лучше все устроить, дабы не впасть в грех и не смущать умы людские. Понял? Ни слова об ультиматуме Феофана. Ни намека на конфликт. Я еду как смиренный сын Церкви, ищущий наставления.
Орлов медленно качнул головой, он уже был в курсе разговора с Феофаном (как и все мое окружение), на его лице появилась хищная ухмылка. Он уловил всю прелесть этой змеиной игры.
— Понял, Петр Алексеич. Смиренный, как лис в курятнике. Сделаю в лучшем виде. Граф Брюс обставит все так, что сам Яворский не сразу поймет, где правда, а где лесть.
— Вот именно. Мне не союзник нужен, а ясность. А пока ты будешь в пути, мы здесь тоже скучать не будем. Пора показать нашим гостям, что такое настоящее гостеприимство по-игнатовски. Иди, и помни, от тебя сейчас зависит больше, чем от целого полка.
Орлов встал, коротко козырнул и вышел, растворившись в ночной темноте. Я подошел к окну и долго смотрел ему вслед. Шахматная фигура двинулась с места. Теперь ход был за противником.
Отослав Орлова, я на пару часов заперся в конторе, пытаясь выкинуть из головы всю эту церковную канитель. Против них у меня было только одно оружие — холодный расчет и умение ждать.
Пока политики плетут свои паутины, инженеры должны ковать железо. И не просто железо, а то, что способно проломить череп любому врагу, будь он в рясе или в броне. Я развернул на столе копию чертежа «Неуязвимого» и снова уставился на этот приземистый, уродливый силуэт. Броня. Четыре дюйма закаленной стали. Любое ядро, даже самое тяжелое, отскочит от такой скорлупы, как горох от стены. Идти в лоб, пытаясь построить нечто подобное, — это не лучший вариант. Нет уж, дудки. Если не можешь пробить стену тараном, нужно найти отмычку.
На следующий день, с утра, я позвал Нартова с Магницким. Они уже ждали в лаборатории. Воздух здесь был густой, пропитанный запахами кислот, селитры и еще десятка реактивов. На столе уже лежали мои наброски — схема того, что я про себя называл «Прожигателем».
— Господа, — я ткнул пальцем в чертеж. — Вот наш ответ английскому «утюгу». Не будем мы его пробивать. Мы его прожжем.
Я в двух словах обрисовал им принцип кумулятивного эффекта — как направленный взрыв может превратить металлическую облицовку в тонкую, сверхбыструю струю, способную прожечь любую броню, тем более мы уже затрагивали эту тему. Нартов, с его бульдожьей инженерной хваткой, моментально ухватил суть. Но тут же уперся в главную загвоздку.
— Медный конус… — он задумчиво потер подбородок. — Идея-то хороша, Петр Алексеич. Но как его сделать? Отлить? Так в нем поры будут, раковины. Вся сила взрыва уйдет в эти дыры, разнесет его на куски. Точить на станке? Так это ж сколько меди в стружку перевести, да и точности такой, чтобы стенки были идеально ровные, не добиться. Чуть где перекос — и струя уйдет в никуда.
Он был прав. Вся гениальность кумулятивного эффекта держалась на идеальной геометрии. Я сам же об этом твердил. Малейшее отклонение — и вместо сфокусированного удара мы получим обычный, бестолковый «пшик». Я отошел к дальнему стеллажу, где в ящиках хранились мои «сокровища». Еще в прошлом году, готовясь к новогоднему празднику, я под видом закупки ингредиентов для невиданных фейерверков заказал через Брюса целую кучу химикатов и редких металлов. Тогда это было прикрытием. Теперь пришло время пустить их в дело.
— А что, Андрей, если нам его не лить и не точить? Что, если нам его… вырастить?
Я достал несколько медных и цинковых пластин, пару глиняных горшков и склянку с купоросным маслом.
— Я давно заметил, господа, одну прелюбопытную вещь, — осторожно заявил я, стараясь говорить как можно убедительнее. — При взаимодействии некоторых металлов и кислот рождается некая невидимая энергия. Сила, способная творить диковинные вещи.
Магницкий, услышав это, снял очки и протер их, его взгляд стал острым. Он, конечно, знал про статическое электричество, про опыты Герике, про янтарь. Но то была сила мгновенная, капризная.
— Я назвал эту силу «электричеством», от греческого слова «электрон», — я тем временем наливал в горшок воду, добавлял кислоту, собирая примитивный гальванический элемент. — Но в отличие от искры, которую можно получить от трения, эту силу можно заставить течь постоянно. Как воду в ручье.
Я опустил в раствор медную и цинковую пластины, разделенные пропитанной рассолом тканью. К концам припаянной к ним проволоки я поднес тонкую железную нить. Прошла секунда, другая, и нить начала тускло светиться, а потом вспыхнула и перегорела.
— Невероятно… — прошептал Магницкий. Его удивлял не сам факт свечения — он видел и поярче вспышки. Его поражал сам принцип. — Постоянный, направленный ток… Петр Алексеич, да это же… это же новый раздел физики!
— А теперь представьте, — я повернулся к Нартову, который следил за моими манипуляциями с напряженным любопытством, — что мы эту силу пустим не на то, чтобы железку греть, а на другое дело. Возьмем восковую модель нашего конуса, покроем ее тонким слоем сажи, чтобы она проводила эту «электрическую силу». Опустим ее в раствор медной соли, в медный купорос. А потом подключим к ней наш «источник силы». По моей теории, медь из раствора начнет осаждаться на нашей восковой модели. Атом за атомом. Слой за слоем. Она будет повторять форму с такой точностью, о какой ни один литейщик и мечтать не смеет. Мы сможем вырастить конус с идеально гладкими стенками. А потом просто выплавим воск.
Нартов замолчал. Он подошел к нашему медно-цинковому столбу, осторожно коснулся пальцем проволоки. На его лице отражалась вся гамма чувств инженера, который заглянул в замочную скважину нового, неизведанного мира. Это была не просто технология. Это была управляемая, предсказуемая, поставленная на службу человеку магия.
Я смотрел на них и ждал вопросов. А их должно быть много. Молчу уже про то, что понятия молекул и атома появятся через полтора столетия.
— Прежде чем мы начнем ставить опыты, — я взял чистый лист бумаги и грифель, — давайте все это изложим на бумаге. Рассчитаем.
И мы погрузились в работу. Магницкий выводил формулы, пытаясь рассчитать, какая сила тока потребуется для осаждения нужного количества меди, как концентрация раствора повлияет на скорость процесса (благо я набросал под удивленный взгляд математика пару простых для меня формул). Нартов тут же начал набрасывать эскизы гальванической ванны и конструкции для подвески моделей.
А я, глядя на их увлеченные лица, думал о другом. Эти примитивные гальванические элементы — лишь первый шаг, кустарщина. Они дают мало тока и быстро дохнут. Чтобы поставить дело на поток, нужен другой источник. Постоянный, мощный. И я знал его. Динамо-машина. Вращающийся в магнитном поле ротор. Проводник, пересекающий силовые линии…
Мысли путались. Магниты. Откуда взять мощные постоянные магниты из нашей новой легированной стали? Это нужно проверять. Электромагниты? Для них нужна изолированная проволока. Чем ее покрывать? Лаком на основе смолы? Он растрескается от нагрева. Обматывать каждую медную жилу шелковой нитью? Это же адский труд на годы… Голова шла кругом. Открыв одну дверь, я увидел за ней коридор с сотней других, запертых дверей. Но первая, самая важная, была уже приоткрыта. Идея получения электричества перестала быт