Идея была гениальной в своей простоте. А я недооцениваю своих новоиспеченных офицеров, однако.
— Отлично, поручик! — я с уважением посмотрел на него. — Ваше имя?
— Ржевский, ваше благородие.
Я сдержал смешок. Вот же бывают совпадения, хотя до 1812 года еще далеко.
— Назначаетесь ответственным за производство корпусов, поручик Ржевский. Соберите всех писарей, всех, кто умеет с бумагой работать. Пусть клеят. Круглосуточно.
— Задача вторая: «Глас Божий», — я указал на прототип сирены. — Этот механизм нужно не просто скопировать. Его нужно усилить. Мне нужно десять таких «голосов», и каждый должен выть так, чтобы у янычар на стенах зубы крошились. Поручик Дубов, — я обратился к кавалеристу из своего «Охранного полка», — забирайте этот образец, берите лучших слесарей и плотников. И решите главную проблему. — Я раскрутил ротор. Механизм издал жалкий, дребезжащий звук и заклинил. — Подшипники из простого железа стираются за минуту. Нам нужен материал, который даст легкое скольжение.
Дубов повертел прототип в руках, нахмурившись. У меня была пара идей как решить проблему, но для начала я раздавал поручения, чтобы можно было потом их отладить. Люди должны заниматься делом.
— И последнее, господа. «Огненный змей». Фейерверк. Здесь все проще, но требует аккуратности. Все ракеты нужно разделить на три равные части. Каждую группу — на отдельную позицию, как можно дальше друг от друга, чтобы создать максимальный разброс. Запускать — одновременно, по моему сигналу. Задача — подготовить пусковые станки и обеспечить синхронный залп. Малейшая ошибка — и весь наш обман пойдет прахом.
Последнее задание вызвался выполнить некий капитан Нелидов.
Передо мной стояли командиры штурмовых групп, которым я только что вручил по сути театральный реквизит. Не знаю что им наплел Орлов, а может и совместная попойка на них так влияла, но мне верили. Хотя, не так. Верили — в меня.
— А что же мы, ваше благородие? — подал голос один из капитанов, рослый гренадер с обезображенным шрамом лицом. — Пока эти свистульки будут выть да хлопушки бабахать, нам что, молиться?
— Вам, капитан, достанется самая важная роль, — ответил я, и все подались вперед, затаив дыхание. — Вам и вашим людям предстоит стать главными актерами в этом представлении.
Снова развернув карту Азова, я ткнул пальцем в самый укрепленный участок.
— Вот. Главный удар мы наносим здесь, по центральным воротам. Точнее, имитируем его. За час до основной атаки пятьсот человек начинают демонстративно, шумно, с показной яростью готовиться к штурму. Таскать лестницы, которых у нас почти нет. Рубить фашины. Орать во всю глотку. Чтобы турки стянули на этот участок все свои силы. А настоящий удар… — мой палец медленно скользнул в сторону, к неприметному участку стены, выходящему на темную реку, — … мы нанесем здесь. Две сотни лучших бойцов. Тихо. На лодках, под прикрытием адского шума и ослепительного огня с других направлений. Ваша задача, капитан, — создать грандиозный отвлекающий маневр. Заставить их смотреть в одну сторону, пока мы будем резать их с другой.
Гренадер молча смотрел на карту, и на его изуродованном лице медленно расплывалась жестокая, хищная, абсолютно понимающая улыбка.
— Хитро, бригадир. Очень хитро. Будет исполнено. Отвлечем так, что они и родную матушку забудут, не то что про тылы.
— Вот и славно, — я свернул карту. — А теперь, господа, — за работу. И помните: от того, насколько хорошо каждый из вас сыграет свою роль, зависит исход всего представления.
Они расходились, и я видел, как по мере удаления от моей палатки их шаги становились все быстрее, а разговоры — все громче и азартнее. Я выпустил джинна из бутылки. Вирус безумной, дерзкой надежды начал распространяться по лагерю, вытесняя апатию.
Оставшись один, я тяжело сел на походную койку. Тело гудело от усталости, нога ныла тупой, изматывающей болью. В голове царил порядок, каждая деталь плана была на своем месте. Но где-то в глубине души шевелился червячок сомнения. Я затеял самую рискованную игру в своей жизни, поставив на кон все, что у меня было. Но ведь самое главное, я приберег. Вся это постановка была ради одной единственной цели, которую я разглядел в Азове через трубу.
Глава 2
Короткий, беспокойный сон не принес облегчения. Я проснулся задолго до рассвета. Принятое в горячке вчерашнее решение сегодня, в холодном полумраке палатки, казалось откровенным безумием. На кон была брошена судьба армии и она зависела от представления, декорации к которому предстояло сколотить из гхм… и палок. Снаружи лагерь уже проснулся. У костров вместо хмурых, обреченных теней сидели возбужденные группы солдат, передавая из уст в уста невероятные слухи о «громовых стрелах» и «дьявольской музыке». Эта вера в чудо — пока мой единственный актив. И это было хорошо.
Наша «фабрика чудес» разместилась в старой походной кузнице — приземистом, пропахшем дымом строении, за ночь превратившемся в подобие алхимической лаборатории. Здесь, под моим неусыпным надзором, поручик Ржевский, чьи глаза теперь горели фанатичным огнем новообращенного, пытался наладить первое производство. На грубый деревянный стол я высыпал щепотку серовато-белого порошка, извлеченного из потрохов «потешных огней».
— Смотри внимательно, поручик. Вот наша основа.
Стоило мне поднести к порошку тлеющий фитиль, как раздался резкий, сухой хлопок. На мгновение мастерскую залил ослепительно-белый свет, выхватив из темноты испуганное лицо Ржевского и закопченные балки под потолком. Вспышка погасла так же быстро, как и родилась, оставив после себя едкий запах и темные пятна перед глазами.
— Слишком быстро, — оценил я, отбрасывая фитиль. — Вспышка ослепит, но не оглушит. Удар должен быть тягучим, выворачивающим душу. Нам нужен раскат грома, который будет длиться целую вечность в их головах.
Ржевский растерянно смотрел на остатки пепла. То, что для него было чистой магией, для меня оставалось простой химией. Реакция горения чистого магния протекала слишком бурно, ее следовало замедлить, «разбавить».
— Прикажи собрать по всему лагерю старые подковы, затупившиеся тесаки. Все железо, что негоже. И мне нужны горы мельчайших опилок.
Через час кузня гудела от мерного скрежета. Сменяя друг друга, солдаты усердно терли ржавое железо, и рядом со мной росла серая горка металлической пыли. Я начал экспериментировать, смешивая составы в разных пропорциях, пока не добился нужного результата. Новая смесь горела дольше, около трех секунд, выбрасывая сноп ослепительных искр. Уже лучше, однако мне требовалось нечто большее. Мне нужен был иррациональный, суеверный ужас. Порывшись в походном сундуке, где хранились образцы руд и минералов, я достал несколько тяжелых, молочно-белых камней.
— Это что за камень, ваше благородие? — с любопытством спросил Ржевский.
— Назовем его «лунный камень», поручик, — ответил я. — Прикажи растолочь его в самой мелкой ступке. Пусть думают, что сам Шайтан им салютует.
Барит (еще с Евле остался, пригодился все же), прихваченный мной в Игнатовском, должен был придать вспышке неземной, мертвенно-зеленый оттенок. С начинкой разобрались. Тем не менее, тут же встал второй, не менее важный вопрос — корпус. Здесь я целиком положился на идею Ржевского.
— Твоя мысль с папье-маше дельная, поручик, весьма. Она решит главную задачу — никаких осколков. Займись этим. Мне нужно пять сотен корпусов.
Ржевский с энтузиазмом взялся за дело. В большой шатер согнали всех писарей и денщиков лагеря: отложив перья, они кромсали штабную бумагу и варили в котлах мучной клейстер. Однако первая же партия, высушенная у костра, обернулась полным провалом. Хрупкие корпуса расслаивались в руках и, что хуже всего, мгновенно впитывали влагу из сырого воздуха.
— Беда, ваше благородие, — доложил расстроенный Ржевский, демонстрируя размякший, потерявший форму цилиндр. — За час отсыреют, и весь труд псу под хвост.
Решение, как это часто бывает, нашлось в обозе — у шорников, чинивших конскую сбрую. Там отыскалось несколько бочек с сосновой смолой и котел с воском.
— Меняем технологию, — скомандовал я. — Каждый готовый корпус немедленно окунать в горячую смолу, а затем — в расплавленный воск. Создадим водонепроницаемую корку. И еще… — я повертел в руках образец, — прочности маловато. Нужна арматура.
Снова пришлось потрошить обозы. На сей раз добычей стали мотки грубой пеньковой веревки. Теперь технология усложнилась: писари клеили основу из нескольких слоев бумаги, обматывали ее крест-накрест пропитанной клеем пенькой, а после сушки отправляли готовое изделие на «смоление» и «вощение». Процесс вышел долгим и грязным, зато результат того стоил. Легкие, прочные и совершенно не боящиеся сырости корпуса накапливались в кузне. Глядя на эти горы будущих «громов», я усмехнулся. Вот она, настоящая алхимия: превращение мусора — в оружие победы.
Если производство «Грома» напоминало муравейник, то площадка, отведенная под «Глас Божий», стала эдаким логовом циклопов. Мой прототип ручной сирены был детской игрушкой по сравнению с тем, что требовалось теперь. Нужен был звук, который накроет всю крепость, заберется в каждую щель и казарму. Глас Левиафана. За этот проект отвечал поручик Дубов, мой игнатовский «охранник». Я долго и нудно впихивал в него знания своего проекта, пока он не уловил основную суть.
— Одну такую штуку, ваше благородие, мы, пожалуй, сладим, — доложил он, рассматривая чертежи. — А вот пять… Где ж нам столько силушки взять, чтобы их раскрутить разом? В упряжку по десять человек на каждую ставить? Так они выдохнутся за минуту, и весь пар в свисток уйдет.
— В упряжку ставить не будем, Дубов. Неэффективно, — ответил я, разворачивая на земле новый эскиз. — Мы заставим их работать коротко, но с полной отдачей. Пусть накапливают силу, а машина потом высвободит ее одним ударом.
Мой план был до гениальности первобытен. В основу каждой из пяти стационарных сирен легло огромное, тяжеленное колесо от разбитого в прошлой кампании двенадцатифунтового орудия. Но чтобы превратить его в чудовищный маховик, одной его массы было мало. По моему приказу плотники обшили колеса дубовыми плахами, кузнец