В большом походном шатре фельдмаршала Шереметева собрался экстренный военный совет. Разложенные на столе карты никого не интересовали: все взгляды были устремлены друг на друга.
— Господа, — Шереметев был напряжен. — Ситуация вам ясна. Государь и гвардейский авангард отрезаны на том берегу. Связи нет. Приказов нет. Ждать мы не можем. Наша задача — немедленно организовать переправу и соединиться с государем. Вопрос лишь в том, как.
Меншиков, чей страх уже трансформировался в бурную, показную энергию, тут же вскочил на ноги.
— Как⁈ Всеми силами! Немедля! Я уже отдал приказ инженерным командам вязать плоты! Каждую свободную роту — на берег! Нужно создать живой мост, завалить реку лесом, чем угодно — лишь бы пробиться! Потеряем тысячу, две, но спасем государя! Любая цена приемлема!
— Любая цена? — перебил его Шереметев. — Твои плоты, Александр Данилович, обречены. Течение и лед разобьют их в щепки. Мы не переправим и батальона, только забьем реку трупами наших солдат. Это глупость, истерика.
— Истерика⁈ — взвился Меншиков. — Да как ты смеешь! Пока ты тут рассуждаешь, там гвардия гибнет!
— Они не гибнут. Они ждут, — отрезал Шереметев. — Я предлагаю действовать иначе. Штурмовать реку в лоб — нельзя. Нужно немедленно отправить два лучших кавалерийских полка вверх по течению. Верст через двадцать, у изгиба, где река шире, течение должно быть спокойнее. Там они найдут брод или смогут навести переправу. Это займет день, может, два, зато это реальный шанс, а не бессмысленная бойня. Одновременно основные силы должны укрепиться здесь, в боевом порядке, готовые отразить любую атаку. Мы должны показать врагу зубы, в случае неприятностей.
Этот логичный план, однако, совершенно не устраивал Меншикова. Для него это было промедление, которое государь мог расценить как трусость. Результат был вторичен — ему нужна была демонстрация верности здесь и сейчас, а не осторожные маневры.
— Два дня⁈ — воскликнул он. — Да за два дня татары их там камня на камне не оставят! Пока твои всадники будут искать брод, мы будем слушать оттуда предсмертные крики! Нет! Только немедленный штурм! Всеми силами! Я беру командование на себя!
— Ты не можешь взять командование, пока жив главнокомандующий, — металлическим голосом заявил Шереметев. — А я приказываю действовать по моему плану.
Воздух в шатре был наэлектризован. С одной стороны — формальный глава армии, опытный и осторожный Шереметев, предлагающий единственно разумный тактический ход. С другой — самый влиятельный и близкий к царю вельможа, требующий немедленных, хотя и самоубийственных, действий. Офицеры раскололись. Одни поддерживали логику фельдмаршала, другие боялись идти против воли всесильного Меншикова. Армия оказалась парализована конфликтом.
Смеркалось. Холодный ветер завывал. Генералы хмуро смотрели на карту, на которой Днестр змеился синей линией, разделившей их мир надвое. А на том берегу, в маленьком шатре, зажглась одинокая свеча. Рядом с едва живой императрицей, сидел император. И никто в мире не знал, что произойдет раньше: очнется ли он от своего ступора, или татарская конница нанесет удар по беззащитному авангарду. Время работало против них. Каждая уходящая минута неумолимо приближала катастрофу.
Конец интерлюдии.
Глава 5
Стеклышко в окуляре было мутным. Внутри дрожащего круга света жил мой замысел, работающий с точностью часового механизма. Как я и обещал Орлову, представление переходило во второй акт, и я, как его единственный режиссер, упивался каждой деталью. Там, внизу, шел бой не в привычном его понимании, управляемый хаос, тотальная перегрузка вражеской системы. Передо мной были точки отказа, каскадный сбой, цепная реакция, запущенная моей волей.
По врагу ударил именно такой звук, какой я и рассчитывал. Здесь все было отлично. «Глас Божий». Пять моих уродливых созданий, укрытых в осадных башнях и за брустверами «пели» свою ужасну трель. Их вой оглушал. Низкочастотные вибрации, которые не столько слышишь, сколько ощущаешь всем телом, проникали сквозь плоть, вызывая первобытный ужас. В окуляр было видно, как мечутся по стенам фигуры, зажимая уши; как какой-то офицер отчаянно кричит своим людям, но в этой адской полифонии его открытый рот не издает ни звука. Коммуникация оборвалась. Их нервная система, способность отдавать и принимать приказы была нарушена. Оглохшая, испуганная толпа, запертая в крепости, превратившейся в пыточную камеру, — вот кем стали ее защитники.
Отлично отработал и свет — яркий, неестественный, рваный. Мои «огненные змеи» и «громовые стрелы» сделали свое дело. Над Азовом раскинулся купол чудовищного собора, расписанный неземными красками: ослепительно-белые магниевые солнца поплыли под облаками, выжигая на сетчатке призрачные пятна, а мертвенно-зеленые вспышки баритовых зарядов заливали каменную кладку трупным светом, превращая лица защитников в маски утопленников. Пляшущие тени, густые и чернильные, корчились и вытягивались на стенах, искажая геометрию пространства и лишая мир привычных ориентиров. Когда же на стены и во дворы посыпались светошумовые заряды, картина на мгновение взорвалась нестерпимой белизной. Их зрачки, не успевая адаптироваться к этой какофонии, отказывали. Люди слепли. Оглушенные и ослепленные, они теряли связь с реальностью. Основные сенсоры отключены.
И только тогда, когда система обороны была взломана, противник дезориентирован и повергнут в шок, на сцену вышли главные актеры — группа капитана Разина. Переведя трубу на центральные ворота, я с холодным удовлетворением отметил: обезумевшее от непонятной угрозы турецкое командование вцепилось в единственную ясную для них картину — лобовой штурм. По стенам уже неслись отряды янычар, к бойницам разворачивали пушки. Они стягивали на этот участок все силы, оголяя остальные направления. Смотрели именно туда, куда я хотел. Ловушка захлопнулась.
Я вновь и вновь прокручивал в голове все это. И не мог понять где ошибка — уж слишком все идеально было. За все то время, что я здесь, ни разу еще у меня не было успеха без подвоха. Или же я реально настолько крут, что теперь даже безумно рискованные операции выполняются по щелчку пальцев? Не зря я все же в «отпуск» сходил.
Я опустил трубу. Сердце колотилось, наполняя тело пьянящим чувством абсолютной власти. Это был восторг творца, создавшего совершенный механизм из ничего. И самое главное — этот механизм работал.
— Пора, Василь, — тихо бросил я, не оборачиваясь.
Орлов встретился со мной взглядом. Он и его люди были моим главным козырем, острием копья, спрятанным под этим маскарадом.
— Понял, Петр Алексеич. С Богом!
Он развернулся. Его фигура, а за ней еще десяток таких же темных теней, бесшумно растворились в ночи, скользнув в сторону реки. Они ушли выполнять настоящую работу.
Представление закончилось. Начиналась операция.
Когда последняя тень из отряда Орлова скрылась в темноте, на наблюдательном пункте повисла оглушительная тишина. Шум битвы, вой сирен и грохот разрывов отошли на второй план, став далеким, не имеющим значения фоном. Вселенная сузилась до двух точек: мерцающего пятна крепости и маленького деревянного прибора на грубо сколоченном столе передо мной — моих водяных часов.
Опустившись на походную табуретку, я ощутил, как напряжение, расходовавшееся на команды и анализ, скапливается внутри, скручиваясь в тугой, холодный узел под ложечкой. Время потекло иначе. Его мерилом стали, а капли. Каждая «медная» капля, срывающаяся с выверенной трубки в нижний сосуд, отбивала такт в моей голове.
Кап. Кап. Кап.
Безжалостный метроном, отсчитывающий секунды до финала моей симфонии — момента, ради которого все и затевалось.
Смотреть на крепость не было нужды — я и так знал, что там происходит. Разин и его люди продолжали свой самоубийственный спектакль, чтобы дать Орлову эти драгоценные минуты. Все, что от меня зависело, было сделано. Теперь я всего лишь пассивный наблюдатель, чья судьба зависит от точности собственного механизма и смелости людей.
Капля за каплей, уровень воды в верхнем сосуде опускался к последней, жирной риске, нацарапанной накануне. Час «Икс». Дыхание замерло. Кровь гулко застучала в висках. Вот сейчас. Сейчас вздрогнет земля. Сейчас ночь разорвет огненный столб, и крики ужаса на стенах утонут в предсмертном вопле всей крепости. Сейчас…
Капля упала.
Ничего.
Тишина. Не физическая, ведь сирены продолжали свой истошный вой, где-то внизу все еще ухали разрывы и доносился лихорадочный бой барабанов отряда Разина. Однако в моей голове наступила абсолютная, звенящая пустота.
Взрыва. Не. Было.
Взгляд впился в крепость, силясь разглядеть хоть что-то, малейший намек на то, что я просто не расслышал или не заметил. Но нет. Стены стояли на месте. Хаотичные огни все так же плясали на их поверхности. Ни столба пламени, ни облака пыли. Ничего.
Прошла секунда. Пять. Десять. Тридцать. Целая вечность, наполненная воем сирен и стуком собственной крови в ушах.
Может водяной секундомер дал сбой, ведь группа Орлова не могла его нести в достаточно спокойном положении? Неужели не получилось?
Провал. Слово не прозвучало — оно родилось где-то в глубине сознания. Эйфория, пьянящее чувство всемогущества, которое я испытывал минуту назад, испарилась без следа, оставив после себя горький привкус разочарования.
Мозг лихорадочно заработал, перебирая точки отказа.
Первое — техника. Я сам собирал заряды, пропитывал смолой кожаные мешки, вставлял бикфордов шнур. Мог ли я ошибиться? Мог ли шнур отсыреть? Неправильно рассчитать время горения? Мысль о собственном, простейшем инженерном просчете мне абсолютно не нравилась.
Второе — люди. Орлов. Его отряд. Лучшие из лучших. Могли их заметить? Перехватить? Уничтожить? Перед глазами встала короткая, безмолвная схватка в темноте, хрип, бульканье крови… Я отогнал этот образ. Нет. Василь — профессионал. Он прошел со мной от Охтинского завода и шведской кампании до этой азовской авантюры. Он должен был пройти.