[26].
Жизнь в гимназии била ключом. В 1926–1928 годах ученики издавали свой журнал, в котором можно было встретить такие, например, статьи: «Проблема телевидения», «Как была опровергнута неделимость атома», «Вселенское значение Фауста»[27]. Активно действовал школьный драмкружок, в котором Лёлек обрел, как ему казалось, свое призвание, быстро выдвинувшись на ведущие роли и даже став режиссером.
В 1938 году младший Кароль окончил гимназию и поступил на философский факультет Ягеллонского университета (на отделение польской филологии). Отец, потеряв старшего сына, не хотел расставаться с младшим, а потому перебрался вместе с ним в Краков. Поселились они в том же доме, где жили родные Эмилии Качоровской, в подвале (первый и второй этажи занимали дядя и две тетки младшего Кароля). В это время Войтыла уже вовсю писал стихи, но однокурсники высмеивали их за устаревший стиль, больше подходивший временам «наияснейшей Речи Посполитой». Первый сохранившийся сборник стихотворений Войтылы носил красноречивое название «Ренессансный псалтырь»[28].
Доставалось от зубоскалов и его манере поведения: Кароль сторонился дружеских посиделок, был «слишком серьезен», по выражению его партнерши по драмкружку Галины Круликевич, и заслужил репутацию человека несколько не от мира сего. К дверям комнаты в общежитии, где он однажды переночевал, насмешники прибили листок с надписью: «Кароль Войтыла – начинающий святой».
В университете Войтыла успел отучиться всего год. В сентябре 1939 года началась война, и все пошло наперекосяк. Немцы закрыли университет, а профессоров вывезли в концлагеря. По твердому убеждению нацистского руководства, славяне не нуждались в высшем образовании, им достаточно было понимать приказы «высшей расы».
Оккупация, сама по себе кошмарная, отяготилась для Кароля потерей отца, который скончался в феврале 1941 года. Кароль-младший не застал его смерти – он работал в каменоломне. Когда он вернулся, по обыкновению заскочив по дороге к знакомым, чтобы взять обед и лекарство для болевшего отца, тот был уже мертв. От горя Кароль чуть не сошел с ума. «Меня не было, когда умерла мать, не было, когда умер брат, и даже теперь, когда умер отец, меня снова не было», – твердил он[29]. Отпевал старшего Войтылу тот самый ксендз Фиглевич, который преподавал ранее Закон Божий в гимназии Мартина Вадовиты. Спустя три года ушел в мир иной и крестный, Юзеф Кучмерчик, которому Войтыла обязан вторым именем, а еще тем, что не умер с голоду в первые месяцы оккупации, – Кучмерчик дал ему работу в своем ресторане, когда нацисты закрыли университет.
К этому времени в жизнь Кароля вошла еще одна важная личность – Ян Тырановский. Это был один из тех осененных духом Божьим людей, которые всегда вызывали у Войтылы благоговейный трепет. Кароль видел в них живое свидетельство присутствия Бога на Земле. Повстанец-кармелит Юзеф Калиновский, художник-монах Адам Хмелёвский, визионерка Фаустина Ковальская – все эти люди, чьи имена были известны любому благочестивому краковянину, жили когда-то в том же городе, ходили по тем же улицам, слышали звон тех же колоколов, что и Войтыла. Но ему не суждено было увидеть их, хотя с Ковальской он «разминулся» чуть-чуть: она скончалась как раз в год переезда Войтылы в Краков. Зато он встретил Тырановского.
Этот невзрачный портной вел ничем не примечательную жизнь, пока в 1935 году на проповеди не услыхал от одного из монахов-салезианцев фразу, поразившую его в самое сердце: «Святым стать не сложно»[30]. Проникнутый чувством близости Божией, Тырановский немедленно включился в деятельность молитвенных групп, образованных салезианцами в краковском районе Дембники, где жил и Войтыла. В мае 1941 года гестапо арестовало большую часть монахов, и вся местная молодежь, вовлеченная в католическое образование, перешла под руку Тырановского. Опасность грозила и ему самому, но немцы сочли его обычным фанатиком, а потому оставили в покое.
Тырановский взял за образец в своей деятельности кружки «Живого розария», организованные в XIX веке Паулиной Марией Жерико. Розарий в католической традиции – это и венок из роз, и четки. Существует особая «молитва розария», читаемая по четкам. Подобно Войтыле, увлеченному в то время Ренессансом, Тырановский делал упор на изучении трудов кармелитских мистиков периода Возрождения – Иоанна Креста и Терезы Авильской[31]. Возможно, именно это созвучие чувств и прельстило Кароля, который всегда верил в небесные знаки. В ходе встреч с Тырановским у него созрело решение изменить свою судьбу. Ранее тяготевший к литературе, теперь он посвятил себя Богу. Осенью 1942 года Войтыла поступил в тайную семинарию, устроенную краковским архиепископом Адамом Сапегой. О Тырановском он позднее будет не раз вспоминать как о своем духовном учителе. Статью, написанную о нем для католического еженедельника, Войтыла красноречиво озаглавит «Апостол». В 1997 году Иоанн Павел II начнет процесс причисления его к лику блаженных (беатификацию).
В священники Войтылу рукоположат после войны, 1 ноября 1946 года. Тырановский не будет присутствовать на обряде – он окажется в госпитале с туберкулезом. В марте 1947 года его не станет. На следующий год умрет сестра матери Войтылы, тетя Рудольфина, рядом с которой он провел почти все дни войны.
Новый виток смертей близких придется на 1962 год, когда скончаются сразу три его родственника: тетя по отцу Стефания, тетя по матери Анна и дядя по матери Роберт. Наконец, в декабре 1968 года уйдет в мир иной младший брат его деда Мацея Франтишек – бывший певец церковного хора и активный организатор паломничеств в Кальварию Зебжидовскую. Ему, единственному из старшего поколения Войтыл, доведется увидеть невероятный взлет знаменитого родственника, который уже в ранге кардинала и отслужит по нему панихиду[32]. К моменту избрания на Святой престол в октябре 1978 года из близкой родни у Войтылы останется только двоюродная сестра Фелиция, дочь его крестной Марии Анны Вядровской. Ей он и написал из Ватикана: «Дорогая Люся, Господу Богу угодно было оставить меня в Риме. Сколь необычайна воля Божественного Провидения! В эти дни я много думаю о своих Родителях и о Мундеке, а еще – о Твоих Маме и Папе. Они всегда были добры ко мне. Вспоминаю также… покойных Рудольфину, Анну и Роберта. Поручаю Богу их души. Они принесли мне много добра. Поручаю также Богу душу покойной Стефании, сестры моего отца. Одна ты осталась в живых из всей моей близкой Семьи…»[33]
Родина
Вадовице – скромный (даже по меркам Польши) городишко в пятидесяти километрах к юго-западу от Кракова, расположенный в предгорьях Бескид. В межвоенное двадцатилетие там обитало примерно семь с половиной тысяч человек. При австрийцах город процветал, так как находился на тракте, соединявшем Львов и Вену. Но Первая мировая война и завоевание Польшей независимости подвели черту под его «золотым веком» – город начал хиреть.
Своеобразным пережитком имперских времен осталась кондитерская напротив городского собора, которую держал приехавший из Вены торговец Кароль Хагенхубер. Туда в школьные годы бегал юный Войтыла с друзьями, чтобы угоститься кремовыми пирожными. Спустя много десятилетий, навещая родной город в ранге понтифика, он вспомнит об этом времени, и тогда кремовые пирожные из Вадовиц («папские кремовки») превратятся в бренд, известный всей стране.
В начале XX века в городе провели электричество, однако в целом он оставался глубоко провинциальным – в нем даже не было водопровода[34]. Рыночная площадь, возле которой жила семья Войтыл, представляла собой малопривлекательное зрелище покрытого грязной жижей пустыря, хотя ее и окружали каменные дома в несколько этажей. Каждый четверг сюда съезжались крестьяне, торговавшие с местными купцами (преимущественно евреями).
Евреи составляли пятую часть населения Вадовиц. Дом, в котором проживали Войтылы, принадлежал еврейскому торговцу Хаиму (Хелю) Баламуту, державшему на первом этаже магазин (Войтылы жили прямо над ним). Баламут, как и старший Войтыла, прошел Первую мировую, получил ранение на итальянском фронте. В своем магазине он продавал стекло, хрусталь, а также разнообразную технику. Реклама в витрине гласила: «Велосипед за сто злотых на сто лет»[35].
Очевидно, именно с ним, домовладельцем, старший Кароль вел беседы о минувшей войне, которые вспоминал Войтыла спустя шестьдесят лет: «Все свое детство я слышал рассказы ветеранов Первой мировой о бесконечных ужасных сражениях, где, казалось, весь стратегический гений сводился к тому, чтобы гнать в воронки от взрывов все новых солдат, пока у противника не иссякнут боеприпасы. Ветераны вспоминали, как, после ранения или получив отпуск, они приезжали на несколько дней или недель в тыл и наблюдали там настоящий спектакль: мелкие подлости, предательства и непонятный восторг. Насмотревшись всего этого, они возвращались к окопному братству без сожаления, хотя и не без страха»[36].
До Второй мировой войны Польша была страной с наибольшим процентом еврейского населения в мире. Согласно переписи 1931 года, в Польше проживал 3 130 581 еврей, что составляло 9,8% населения страны. Из них на идиш говорили 2 700 000, то есть 8,6% от общей численности граждан Польши[37]. Во всех крупных польских городах имелись районы, сплошь населенные евреями. Варшава была на треть еврейским городом, Львов – почти наполовину. Большое количество еврейских местечек усеивало восточные окраины – «кресы» (в России этот регион именуют Западной Украиной и Западной Белоруссией). Существовало большое количество общественных и политических организаций евреев, выходило более ста периодических изданий на идиш. В Сейме еврейские депутаты обычно входили в состав блока национальных меньшинств.