[32]. Вырезанный из дерева твой бог Гурзил, благоволением которого, как говорят басни, твоей армии будет дарована добрая удача, будет рассечен надвое, и его деревянное изваяние будет перед всеми брошено в пылающий костер. Когда твое племя будет рассеяно, оно будет искать его на равнинах и всех горах! Какое бы богохульное преступление ни совершили мавры, наша армия отомстит за него в праведной войне, устилая равнины теплыми обрубками ваших обезглавленных тел. Тогда вы узнаете, насколько мы мощнее в бою, узнаете, как наш меч мстит за несчастных африканцев, когда ваши ряды будут повсюду валиться мертвыми во рвы».
(ст. 414—488)
Как только он закончил говорить, посланец был отослан и направился к горам. С пути он ни разу не сбился, держа вражеский лагерь в поле зрения, и наконец вступил во внутренний круг их шатров. Затем он начал разыскивать местопребывание самого жестокого тирана. Сумерки, мокрые от росы, сменились сверкающими звездами и ползущими по небосводу планетами. Луна, чей серп стал совершенно тонок в течение прошедшего месяца, не проливала света на темную землю, но погрузилась в море. Однако на стоянке командиров тьма не чувствовалась. По всей равнине горело множество костров, да и весь горизонт был покрыт огнями на вершинах гор. Над густым лесом стояло светящееся облако. Кто мог бы в такую ночь отличить землю от неба? Кто мог бы определить, где сияющие звезды, а где – костры лагерей? Все было наполнено светом: внизу на земле сияли костры, вверху на своде небес сияли звезды. Когда летящая огненная искра пересекала небосклон, то думали, что это – звезда, падающая с ночного неба, и любой, кто увидел бы рассыпавшиеся по равнине шатры, мог бы в неведении подумать, что это звезды заняли такое странное положение. А на водной поверхности моряки пребывали в недоумении, будучи совершенно неспособными опознать созвездия, пока, наконец, не развернули свои суда, отложив плавание.
Наши вооруженные воины вместе с союзными маврами проводили долгую бессонную ночь на страже. Ходя туда-сюда, кружа вдоль валов, они держали уши востро, прислушиваясь к каждому звуку, чтобы никто, воспользовавшись преимуществом ночного времени, не попытался навредить или предпринять атаку врасплох на не подготовившееся войско. Они совершали обходы и охраняли шатры поочередно. Так же по очереди они крепко спали, будучи при оружии, склонив головы к груди. Одни подгоняли [ремни] своих щитов, другие подвязывали на шеи колчаны, третьи держали дротики и луки. Они сидели, опершись на свои мечи, склонив головы на грудь. Сон, однако же, отнес от них свой щедрый сосуд и, ускользая, лишь слегка коснулся их глаз. Так, они закрывали глаза, и они закатывались, а их головы падали на их истомленные груди только для того, чтоб им проснуться от тряски. Так, одни бодрствовали и в свою очередь заступали для совершения обхода, другие, пребывая в безопасности в лагере, с мирными сердцами наслаждались сном. И лишь нечестивые дела войны тяготили их рассудок. Бессонница беспокоила их растревоженные души и показывала разные образы в ночи. Когда воин расслаблял свои члены в нежном сне, первый сон сразу же овладевал им, прилетая на смоченных свежей росой крыльях. Когда [сон] опустошал свой сосуд, грудь [воина] издавала вздох. [Воину снилось, что хоть] он и далеко, но нападает с вершин гор на вражеский лагерь. Он спал, неподвижный телом, но свершая ратный труд рассудком. Он одолеет своего врага и потащит его [в плен] или порой нанесет ему рану или осторожно отобьет щитом наносимые [противником] удары. То его чувства и его рука были разъединены, то вновь действовали согласованно. Казалось, он борется за свою жизнь в лесу, но его обвисшие члены бессильны во сне. Часто его глаза видели надвигающуюся на него дикую войну – хотя и закрытые, они действительно видели борьбу. В ярости он мог попытаться шевелить руками – но только чтоб убедиться, что они слабы и бессильны во время сна. Как часто его постыдная рука извлекала меч из ножен и поражала товарища, принимая его за врага!
Не то было в войске мавров, предвидевшем, каково будет его положение средь леса, и сны их не были столь оживленными из-за безнадежной тщетности, уготованной им жестокой судьбой. Они видели свой лагерь захваченным, и горек был их сон! Они были бессильны, не могли даже оплакать украденных у них верблюдов, не могли встать, чтоб отомстить за них. Они видели свои войска рассеянными и бегущими по равнине, видели, что напрасно вознесли они свои десницы. Другие видели себя лежащими [мертвыми] вповалку по той или иной причине, и каждый человек, хотевший бежать, обнаруживал, что его члены бессильны от страха и придавлены сном. Кровожадный враг устрашил целую армию, раз за разом пронзая жестоким лезвием их тела. Желая избежать смертельного удара, человек поражал грудь своей супруги и лишал ее головы. А то и еще хуже – надменный враг забирал ее у мужа и утаскивал за волосы прочь из леса. И так вот каждый из них видел свои сны, страхом сотрясавшие его грудь. Всю ночь они рассказывали друг другу свои зловещие кошмары, от лицезрения которых они пришли в ужас, и теперь весьма образовались, узнав, что их кошмары ложны. Но как часто люди осмеивают свои сны, рассказывая об этих иллюзорных сражениях! Бедные создания, мало времени осталось им для этой радости.
Песнь III
(ст. 1—51)
Заботы продолжали терзать сердце непобедимого полководца, и, переживая о людях, он не позволил сну овладеть его членами. Он не сомкнул глаз в сладком отдыхе, но, прободрствовав всю ночь, исполнял свои обязанности на центральном командном посту. Его командиры кольцом окружили его, обмениваясь мнениями по вопросам чрезвычайной важности и проводя томительную ночь в долгих разнообразных разговорах. Они вспоминали радости военного дела и горести сражений, все, что довелось перенести латинским войскам при завоевании мира. Они вспоминали по очереди хорошо проведенные битвы и с вновь переживаемым горем проигранные. В то время как они рассказывали эти разные случаи, главнокомандующий сказал: «Как хорошо помню я, товарищи мои, состояние Африки в наше первое прибытие сюда, когда великий Божий гнев праведно истребил мрачного тирана и народ вандалов на сотом году их владычества, разразившись над дикарским царством! Как велика была власть, с которой негодяй Гелимер терзал Африку, топтал все и разрушал в те дни, когда великий полководец Велизарий обратил власть сидонян в рабство и представил пойманного тирана городским старейшинам[33]! Как быстро своей мощью завершал он бесчисленные войны и как благосклонна была к нему Фортуна, следовавшая за этим человеком! Его войско, я помню, искало убежища [от жары] в тени больших деревьев, так что ужасный жар яростного солнца, жегший по-летнему, хотя стояла осень, не вредил воинам. И вот жестокая битва состоялась на песках, более горячих, нежели те, что испытали на себе прямые лучи ослепительно сияющего Феба. И когда был заключен мир, а тиран захвачен, плодородная способность Ливии не уменьшилась. Я оставил ее хорошо снабженной и возделанной, и после моего отбытия она оставалась в нормальном состоянии, а то и лучше, насколько я вспоминаю. Плодородная и высокоурожайная, она была украшена бурной растительностью и давала плод олив, словно родник света[34], наряду с соком веселого Вакха. Глубокий мир окружал это место. Но теперь – какой непреодолимый жар войны, какая безумная ярость наслала пламя на эти бедные поля? Какая богиня войны движет этими бесчисленными людьми, стегая их кнутом, чего они не заслужили? Которая из Фурий, смешав сам огонь Фаэтона с их кровью, все исказила и погребла в непреодолимом разрушении и опустошении? Пусть придет и расскажет, кто может, о том времени, о котором мы спрашиваем».
Гентий, выдающийся человек и командир, ответил на то командующему: «Могучий предводитель полководцев, ты, которого мы должны почитать с заслуженным им одобрением, опора этой смятенной земли, надежда Ливии, ты, который воплощает и великодушие, и величие наших триумфов, нечестивое происхождение этой войны совершенно сокрыто от нас в непроницаемом мраке. Но твой трибун Цецилид [Либерат] – [родом] отсюда, и, если прикажут, он поведает нам о причинах начала этой войны. Он может рассказать нам все об этом, ибо, конечно, гражданин знает все, что происходит в его стране: людей, места, того, кто посеял беду и злобу прежних времен».
(ст. 52—151)
Либерата вежливо попросили говорить. Он быстро подчинился и сказал ясным голосом: «Я постараюсь, величайшие из вождей, исполнить ваше повеление и доложить о причинах тех зол, что вы видите. Даже когда я только еще собираюсь говорить, смертоносный пламень поднимается во мне, холодная кровь приводит в замешательство мое сердце и рассказ исходит с трудом, хоть мой язык и готов говорить. То, о чем вы в действительности просите меня – предать суду обстоятельства, ввергнувшие Африку в войну. Но, поскольку мой господин и хозяин обременил меня своими повелениями, я отгоню прочь горе, победив его моим великим дерзновением. Такие повеления должны быть исполнены в почтительном страхе.
Вначале Африка испытывала двойную отраву[35], а теперь, вновь став объектом печали, испытывает двойное разрушение. Нечестие, все более распространяющееся в мире, обильно возросло и в нашей собственной земле. Да, Гуенфан был горьким корнем наших несчастий в то время, когда родился дикий Антала. Ибо в прежние времена всякое место было безопасно вкруг Ливии. Несчастная Африка привыкла радоваться, украшаясь новыми коронами. Земледельцы наполняли свои мешки золотистым зерном, и Вакх, как всегда, щедро краснел своими гроздьями. Яркий мир украшал изобильную землю оливковыми деревьями. Это мир процветал тридцать лет после рождения Анталы, и большая часть нашего мира была яркой и мощной, словно планета Венера