– Да ты проходи, деточка, проходи. Кушать, наверное, хочешь. Вон, какая худая. А у меня – мясной рулетик.
– Да мне бы просто чаю. Или воды, неважно.
Иванна зашла на кухню, хотела сесть за стол, но Роза Алимовна ухватила её за руку.
– Ой, погодь. Я сейчас, того, стол протру. И стул тоже. Чегой-то тут замусорилось…
– Да плевать мне на мусор! – Иванна, смахнув хлебные крошки, устроилась на стуле. – Вы послушайте. Я нашла настоящего мужчину!
– Неужто Гарик позвонил? – Спросила Роза Алимовна, торопясь разрезать подогретый заранее рулет.
«Вот это человек, вот это я понимаю!» – восхищалась она про себя. Ни платьица не боится запачкать, ни, того, в целом свою персону замарать на её кухне. А платьице-то у неё подороже будет, чем джинсы у той, с фотоаппаратом.
– Ай, звонил, да, – Иванна нетерпеливо махнула рукой. – Блеял что-то невнятное, извинялся, что не мог раньше со мной расстаться. Это уже неважно. Я встретила другого. Он стоматолог, как мой дед. У меня зуб разболелся вчера. Обычно с похмелья голова у людей болит, а тут вдруг – это… – она ткнула пальцем в щёку. – Но он мне все вылечил – и зуб, и душу. У него глаза синие, как у деда. И говорит он, как дед. Мягко, но так, что веришь – всё будет хорошо…
Иванна замолчала, уставившись мечтательно на паутину в углу кухни.
– Рулетик мясной. Кушай, – подвинула ей тарелку Роза Алимовна.
– Ага, – Иванна, не глядя, подцепила вилкой кусочек и отправила в рот. – Я вообще теперь не понимаю, как могла сравнивать этого дурака Гари с дедом. Он же совсем другой! – она ухватила новый кусочек. – Глаза другие. И дед никогда бы со мной так не поступил. Да он за меня был готов любого разорвать.
Она внимательно рассмотрела очередной мясной кусок, прежде чем сжевать и его.
– Он мне цветы принёс сегодня! Стоматолог мой. Розы светло-оранжевые. Под цвет волос, сказал – представляете? Дед бабушке только розы и дарил.
– Тоже под цвет волос?
– Нет, конечно, – она дожевала рулет и перешла к ежевичным пирогам. – А от Гари я только ромашку один раз увидела.
– Ты прости его. Гарика-то. Несчастный он. Так по покойнице страдать.
– Та фиг бы с ним. Мы завтра идём встречать рассвет! Представляете? Я и не думала, что в наше время кто-то на такое способен. Последний раз мы с дедом рассветы встречали. Он их любил…
Она снова с задумчивой улыбкой уставилась на паутину.
– Ну а, того… Какой он вообще человек? Если не считать, что на деда похож.
Иванна моргнула. Нахмурила лоб. Кажется, ей подобного вопроса и в голову не приходило.
– Ну… он… классный! Мне с ним легко-легко, хорошо-хорошо! Вы разве за меня не рады?
– Что ты, деточка. Я очень рада. Просто, понимаешь… Может, не надо, того… во всех мужиках деда-то выискивать? Дед – это дед, а твой новый мужчина…
– Да нет же. Я ничего не выискиваю. Он, правда, очень-очень похож на дедушку. И я так счастлива! Вы представить не можете.
Роза Алимовна подавила вздох. Спорить не хотелось. Не хотелось разбивать такую чистую звенящую радость. Может, и правда всё сложится, а она будет тут лезть с советами ентими дурными, настроение портить. Ну а не получится – придёт выплакаться, тогда все советы с моралями и сгодятся.
– А знаете, – сказала Иванна, – я ведь только недавно поняла, как сильно любила деда. Раньше даже отчёта себе в этом не отдавала.
Роза Алимовна сжала её руку.
– Всё будет хорошо, доченька. Я очень хочу, чтобы у тебя всё было хорошо.
Щёлк! Щёлк! Щёлк!
Воробей за стеклом старательно чистил клюв об оконную раму.
Мирослава потёрла глаза, приподнялась на кровати. Всё сон? Последнее, что помнит – она садится в трамвай и просит отвезти её домой. Следующий кадр – она просыпается дома в родной постели. Мирослава потянулась – и тело отозвалось болью в мышцах. Она откинула одеяло, села и увидела синяки на локтях и коленях.
Древняя, как мир мелодия. В ритм барабанов вплетаются напевы дудки. Она – на полу, на коленях…
Мирослава тряхнула головой.
В углу на кресле лежал тёплый бирюзовый свитер. Мирослава сунула ноги в тапки и вышла в коридор, уже зная, что увидит мягкие зимние сапожки и светлую зимнюю курточку, которых раньше у неё не было. Кажется, они до сих пор пахли снегом. А её кроссовок и ветровки, в которых выходила вчера из дома, нигде не было видно.
Она побрела на кухню заваривать кофе. Включила чайник, приготовила турку… Сколько же она проспала? Мобильник укоризненно уведомил, что будильник включался три раза. Будильник… Наверное, она ставила его, чтобы не проспать на выставку…
Выставка!!!
Мирославу словно током ударило.
Как же она забыла?! Выставка её фоторабот – «Мгновения города» – открывается… Нет, открылась – сегодня, в восемь утра. А сейчас уже одиннадцать! Конечно, все работы развешены заранее, девочки из галереи справятся с гостями, да и гостей с самого утра вряд ли будет много, но всё же – она обязана быть там!
Мирослава влезла в новые джинсы и бирюзовый свитер – первое, что попалось под руку, расчесалась, слегка припудрилась. Проглотила горячий кофе. Отыскала старые кроссовки и выбежала из дома. Возле её дома мгновенно материализовался трамвай, но она предпочла прогуляться пешком, благо, идти недалеко – всего два квартала. Здесь всё относительно близко. Да и погода мягкая солнечная – в толстом зимнем свитере совсем не холодно даже без куртки.
Несмотря на ранний час, люди в галерее были. Самая большая группа образовалась возле «Весны» – четыре стены выставочного зала символизировали четыре времени года. Фотографии на них отражали застывшие секунды городской зимы, весны, лета и осени. Каждая стена, в свою очередь, делилась на «Людей в городе» и «Мгновения города». Цветущие магнолии и жёлтая от одуванчиков лужайка с огромной фиолетовой бабочкой посередине собрали больше всего зрителей. Но имелись поклонники и у «осенней» стены. Пожилая пара застыла перед фотографией, сделанной в числе последних – той, где мальчишки-сироты играют в осенней листве, с рыжими котятами рядом.
Мирослава подошла ближе. Поздоровалась.
– Как хорошо поймали, – улыбнулась ей старушка-танцовщица.
И её супруг кивнул, соглашаясь.
– Спасибо. Мальчишки замечательные.
– Да. Знаете, мы их усыновить решили.
– Правда? – просияла Мирослава. – Это здорово! А… никто не против?
– Марат Петрович, вроде, не возражает, – пожала плечами старушка. – Да и сами мальчики – тоже. Хотя, старший сильно тоскует по матери – до сих пор, это видно. Но нельзя же всё время жить в развалинах и питаться подачками. Мы тоже нашу внучку не забыли, но нельзя же только и делать, что тосковать по ушедшим.
– А у меня, – подал голос супруг, – в клинике коллега новый появился. Молодой врач-стоматолог, недавно в городе. В прошлой жизни выучился на стоматолога, а жизнь повернулась так, что пришлось на рынке шмотьём торговать. А теперь – рад и счастлив, что может призвание своё в жизнь воплощать. Хороший юноша, на меня молодого похож. В общем, работы у меня теперь меньше, свободного времени больше – вот его детям и посвящу.
– Что ж, я… – Мирослава развела руками. – Рада за вас!
– А это фото мы бы у вас купили, – кивнул он на снимок. – Будет нашим первым для них подарком.
– Да, конечно. Я только «за»!
Мирослава улыбалась, но неясная тревога на душе не давала покоя.
«…нельзя же только и делать, что тосковать по ушедшим» – правильная фраза почему-то именно здесь и сейчас царапала до боли.
В зал вошла очередная гостья – новая повариха, толстая неряшливая тётка в цветастой блузе и вельветовых штанах, выглядывающих из-под расстёгнутого серого плаща. Грязного. Как её? Роза Алимовна? Тётка зашагала вдоль стен, поджав губы и всем своим видом говоря: «А что я вообще здесь делаю?» Где-то останавливалась, качала головой, хмыкала. Несколько раз бросала косые взгляды на Мирославу, как будто она ей задолжала.
Мирослава пожала плечами и вернулась к супружеской паре. Они, тем временем, дошли до фото, где бодрая старушка в элегантном красном платье вальсировала посреди заснеженной улицы.
– Эту мы тоже непременно купим! – воскликнул старик.
– Ох, нет, – притворно застеснялась его супруга.
Мирослава засмеялась.
– Я тоже недавно танцевала, – вырвалось у неё.
– Правда? Я бы хотела увидеть, как вы танцуете.
– О, нет, – теперь уже засмущалась Мирослава. – Честное слово, это не то, на что стоит смотреть.
«Приличным людям», – едва не добавила она.
– Я вам не верю, – погрозила пальцем старушка.
– Ладно, не будем вас отвлекать, – проговорил супруг. – Вам ведь, наверняка, есть с кем ещё здесь поговорить.
И правда, за спиной у Мирославы уже столпилась группка людей – кто-то хотел купить её работы, кто-то просто интересовался, как был сделан тот или иной снимок. В итоге, Мирослава устроила желающим мини-экскурсию по залу. К ним примкнула даже тётка-повариха, слушала недоверчиво, поглядывала искоса. Потом вдруг остановилась у «осенней» стены, напротив фото с мальчишками и котятами и самодовольно изрекла:
– А чегой-то ента картинка неправильно висит? Тут написано: «Люди и город», а на ней, того – одни коты. И ещё я такое видела по залу.
Мирослава застыла в недоумении.
– Что значит: «Одни коты»?
– А то не видишь, что ли? – огрызнулась тётка и ткнула пальцем в фото. – О! Коты и листья. Неправильно повесили.
– Вы что, не видите детей?
– Ну разве что за кустами они у тебя спрятались. И чего ты юлишь-то, красотка? Не правильно повесили, так и скажи.
Мирославе стало не по себе. Она оглянулась, ища поддержки, но вся экскурсионная группа вдруг рассосалась по залу, оставив их вдвоём с поварихой.
– И какие ещё фото, по-вашему, висят неправильно? – осторожно спросила Мирослава. По спине её пробежал холодок.
Тётка же завертела шеей, дёрнула плечами.
– Что ж я, того, всё помнить должна? Самой смотреть внимательно надо было! А теперь, небось, и поздно уже перевешивать-то.