Дальше начинается игра в скромность: тот не поэт, а этот не балерина. Играют все: кто кого перескромничает. За исключением Дунаевского. Тот стремится быть всеми сразу, согласиться со всеми предложениями сразу. Манера речи, стиль общения — все наполеоновское. «Пришел, увидел, победил», а иначе бы и не пришел, и не увидел, и не победил бы.
Дунаевский говорит Алексееву: «Поэт вы, конечно, никакой. Но для пустяка, для песенки, вас хватит, судя по предыдущей продукции. Психология шута вам более или менее сродни. Попробуйте».
Обидеть он нисколько не боялся, если знал, что находится среди друзей, которые поймут любую шутку. Сказать подобное в лицо мастеру литературного жанра мало кто бы осмелился.
Алексеев сначала не нашелся, что ответить, а потом стал думать. Конечно, для него шаг от шута до конферансье — только один. И вдруг его озарило.
В 1910 году умер Марк Твен. Когда об этом узнали в Одессе, то решили сочинить некролог и отправить его вдове покойного. Некролог поручили написать Александру Куприну, который в это время жил в Одессе. Его долго искали и наконец нашли пьяным на даче. Таким же пьяным его привезли в редакцию и попробовали растолковать, кто умер. Куприн, недолго думая, написал некролог, состоящий из двух слов: «Умер смех». А остальное дописал на следующее утро.
Алексеев вспомнил эту емкую фразу и предложил Дунаевскому написать музыку на стихи про шута. Что должно быть содержанием песни, он четко представлял.
И гроб шутами окружен,
И слышен наглый хохот чей-то,
И мерный погребальный звон,
И скрипки, бубенцы и флейты…
Это было довольно удачное подражание Николаю Гумилеву. Дунаевский охотно написал музыку и посвятил ее Владимиру Хенкину.
Переезд в Москву обернулся нескончаемыми бытовыми проблемами. Денег было мало, соблазнов — много. В 1925 году столица еще оставалась раем для любителей вечерней и ночной жизни. Бесчисленные музыкальные кабаре и театрики соревновались между собой в зрелищности программ, в творческих изысках. Но артисты получали за свой труд гроши. Дунаевский не являлся исключением, он испытывал большие материальные затруднения.
Зимой 1924 года Ильин предложил Дунаевскому перейти в театр «Палас» на должность музыкального руководителя. Еще ничего не предвещает будущего взлета. Кроме гениального дара сочинять мелодии, Дунаевский ничем другим еще не обладает. Перед ним стоят вполне обыденные цели. Он, конечно, хочет прославиться, но навряд ли в масштабах всей страны.
Исаак охотно согласился. Работая в «Паласе», он познакомится с людьми, которые впоследствии составят элиту советской эстрады.
В то время тусовка представителей московской богемы была очень разношерстной как по возрасту, так и по таланту. Среди артистов выделялся один человек — Миша Гаркави, который потом станет играть во многих спектаклях с музыкой Дунаевского. «Братом короля» в тусовке эстрадных артистов считался Борсамбор — Борис Борисов. Именно он предложит Дунаевскому сочинить музыку для водевиля «Лев Гурыч Синичкин». «Вторым братом короля» считался Сергей Антимонов
.
Для своих друзей-актеров Дунаевский написал уморительно смешную музыку для спектакля «К. Р. З. Т.», который показывали в «Фанерном театре». Официально он назывался «Вольный». По этому поводу актеры шутили, что их театр вольный настолько, насколько фанера крепкая.
Как шутили в то время? То, о чем болтали за дружеским столом, запоминали и выносили на суд общественности. Именно так придумали шутливый подзаголовок «К. Р. З. Т.». Его поместили на афишу: «Автор просит видевших пьесу не рассказывать про нее другим». Афиша с таким обращением к публике имела большой успех.
Лучше других об атмосфере тех лет рассказывает все тот же Алексеев. Его воспоминания довольно точны.
Сергей Антимонов был когда-то одним из лучших актеров «Кривого зеркала». Он хорошо писал и обладал совершенно особым юмором. Ни капельки не наигрывая, он говорил тихим, напевным голосом, а в зрительном зале не прекращался гомерический хохот. Всенародная популярность пришла к нему после роли шпрехшталмейстера в фильме «Цирк» Григория Александрова. Именно Антимонов стал автором либретто одной из первых оперетт Дунаевского.
В середине 1920-х годов у Исаака Дунаевского существовал, пожалуй, единственный соперник на музыкальном фронте. О нем сейчас очень мало вспоминают. Он умер в эпоху, когда еще не было ни магнитофонных записей, ни телевидения. Юра Юргенсон — самый знаменитый завмуз 1920-х годов. Он первый в СССР начал петь, не имея голоса. Позже, с легкой руки конферансье Алексеева, его назовут «родоначальником советского шансона». Именно его способность музыкальной импровизации была близка возможностям Дунаевского. Он садился за рояль и сиплым голосом напевал романсы. Алексеев считал его более талантливым, чем Александр Вертинский. Но расцвету его таланта помешала смерть в 1926 году.
Юргенсона все называли «Ю. А. Ю». Имя, отчество и фамилия Юрия Александровича Юргенсона начинались с этой протяжной декадентской буквицы. Он один из первых в богемной среде начал употреблять маленькие дозы кокаина. В 1920-х годах кокаин без проблем покупали в различных артистических кафешках. Его завозили из Афганистана. Начинающие поэты и музыканты предпочитали творить в полубессознательном состоянии. Возможно, в этом они опередили французов с их «автоматическим творчеством».
Нельзя не вспомнить и об обаятельном Феде Курихине. В 1930-е годы в советском кино за Федором Николаевичем закрепилось амплуа комика второго плана. В «Веселых ребятах» Григория Александрова с музыкой Дунаевского он сыграл роль кучера катафалка, который танцует и поет вместе с Любовью Орловой:
Тюх, тюх, тюх, тюх…
Разгорелся наш утюг.
А в фильме «Цирк» Федор Николаевич сыграл роль незадачливого старого морячка, который пробует протолкнуть в цирк свою особо одаренную собачку.
Алексей Алексеев вспоминал о нем: «Маленький, хриповатый, с не очень ясной дикцией, когда заторопится, но неистощимо изобретательный в приемах, гениальный в изобретении красок грима. Театральные критики и завсегдатаи звали его мастером эпизода. Он был очень трогательным в семейной жизни. Над ним постоянно шутили и прохаживались по этому поводу».
Рина Зеленая рассказывала: «Жена Курихина, Леша Неверова, была очень высокая красавица, на голову выше мужа. Она пользовалась невероятным успехом, имела тучи поклонников, вызывая ревность Курихина и заставляя его страдать. Нередко в размолвках супругов принимала участие вся театральная труппа. Однажды на летних гастролях случилось непредвиденное. Какая-то дама неожиданно для Леши Неверовой влюбилась в Федора Николаевича. Возмущенная Неверова запретила Курихину разговаривать с ней. А поклонница подстерегла Курихина на улице и пошла рядом с ним. Неверова увидела их из окна. Когда Курихин пришел домой, жена стала на него кричать. Крики услышала их соседка, актриса Судейкина».
Эту историю Рине Зеленой поведала одна из сестер Судейкиных: либо Зина, будущая жена Исаака Осиповича, либо ее сестра Клава. Сама Рина не уточнила, кто именно.
Продолжение этой истории следующее. Вдруг в комнате супругов стало тихо. Судейкина решила посмотреть, что происходит, вошла к ним и увидела такую картину: маленький, худенький Курихин лежал на полу, а Неверова, навалившись на него, старалась воткнуть ему в горло кинжал, который недавно подарил поклонник-грузин. Курихин с огромным напряжением, двумя руками едва удерживал руку жены, изо всех сил борясь за свою жизнь. Будущей жене Исаака Осиповича принадлежит честь спасения Феди Курихина. Она подбежала к Неверовой и вырвала кинжал. Та опомнилась, вскочила, бросилась к ней на шею и зарыдала, причитая: «Какие все люди гадкие». Тем не менее даже после этой сцены Курихин и Неверова не развелись. По всей видимости, они даже в быту играли парную роль комической жены и ее мужа.
Как это ни странно, в мифы о комических актерах не попадают драматические или идеологические моменты их жизни. Например, мало кто теперь знает, что в Москве на том месте, где сейчас стоит памятник Юрию Долгорукому, до 1946 года находились обелиск и статуя Свободы. Перед железобетонным граненым карандашом стояла женщина в тоге, «списанная» с античных скульптур. Эту женщину, по версии Алексеева, скульптор Андреев лепил с комической актрисы Евгении Алексеевны Хованской, которая сначала была актрисой театра «Кривое зеркало», потом ушла в «Летучую мышь», затем поступила в Театр сатиры (там пайки были больше) и закончила свою карьеру во МХАТе.
Женечка Хованская показала Дунаевскому танец, чтобы он усовершенствовал для нее музыку. Танец был забавный. Актриса танцевала одна. Партнеры были воображаемые. Точнее, она их изображала с помощью рук, расставляя их на разную ширину. Все остальное Хованская делала лицом, причем очень понятно. Первым ее кавалером выступал туповатый, маловыразительный чиновник. Следовал хлопок ладоши, и приходил новый кавалер — напористый военный. Женечка закидывала руки куда-то очень высоко, давая понять, что ее кавалер огромного роста. Потом приходил нежный любовник — он был маленького роста и худой. И наконец, появлялся законный муж-ревнивец. Это был старый номер, который она сочинила еще вместе с Алексеевым в дни нэпа.
Алексеев познакомил Исаака Дунаевского с Тамарой Церетели. Она обладала роскошным меццо-сопрано, пела строгие академические оперные арии и объехала весь Советский Союз, собирая полные залы. Но Церетели любила и озорную песню, стильный романс. Ее тянуло на все «сладенькое» и душещипательное в искусстве, примерно так же, как маленькую девочку тянет на шоколад, а взрослеющую девушку на мелодраму. Огромный темперамент грузинки был совершенно лишен всякой цыганщины, модной в то время, то есть томных выкриков, закатившихся глаз, когда зрачков не видно — одни белки, будто актриса сбежала от модного психиатра Ганнушкина.
Такая манера в те годы почиталась за эталон пения на эстраде. Подобные романсы просили писать молодого Дунаевского многочисленные актрисы, вдруг объявившие себя его подругами. Чтобы было побольш