«…Все равно в постройке специального города нет нужды, — голосом Ильфа и Петрова говорил Берия, — так как солнце перестало быть двигательной силой в кинематографии».
Бессознательная оговорка «солнце перестало быть двигательной силой» говорит о многом. Она стала крамольной в 1990-х годах, когда психоаналитики научились разбирать в нюансах отражение всей проблемы целиком, как бессознательное проявление власти тьмы.
Сталин был озадачен. Неправильно, чтобы кто-то (даже такой товарищ, как Берия) считал, что своим особым мнением может переменить планы товарища Сталина. Он спросил Поскребышева, знает ли об этом письме Шумяцкий. Поскребышев ответил, что нет, не знает.
«Так пошлите копию этого письма прежде всего Шумяцкому, Ягоде и Благонравову. Да и членам политбюро», — распорядился Сталин. Поскребышев сделал 35 экземпляров секретного письма, распечатанного машинистками, которым было запрещено вникать в смысл перепечатываемого.
Почему Сталин захотел отправить копию этого письма Генриху Ягоде, который тогда возглавлял Наркомат внутренних дел, можно довольно точно угадать. По всей видимости, такой откровенный выпад против Бориса Шумяцкого свидетельствовал о зреющем внутрипартийном заговоре. Будучи мастером внутрипартийных интриг и зная, чем они заканчиваются, Сталин тут же решил пропустить всех участников интриги в письмах через фильтр Ягоды. Кстати, на этом деле он и обломал свои зубы. Это было одно из последних поручений ему. Ягоду натравили на Берию. Берия этого Ягоде не простил. Вскоре страшный нарком был переброшен на Наркомат связи, а еще через год расстрелян.
Георгий Благонравов, старый подпольщик, в свое время возглавлял ОГПУ и был помощником Ягоды. После снятия Ягоды он недолго оставался заместителем наркома путей сообщения, а затем в 1938-м также был расстрелян.
С Шумяцким справиться было не просто. Сталин пока прислушивался к его мнению, потому что Бориса Захаровича поддержал Орджоникидзе. Хозяин знал, что Серго покровительствует Шумяцкому, двух старых коммунистов связывали общие дела со времен дореволюционного подполья.
Как только Шумяцкий получил копию письма Ильфа и Петрова, он пришел в негодование. Ночью он срочно пишет Сталину секретную записку, в которой пробует оправдаться и переломить ход событий. Но главный киношник страны направляет силу своего удара против «теней»: против Ильфа и Петрова, которые и силы-то никакой не представляли, а были всего лишь орудием в чужих руках.
«Б. З. Шумяцкий И. В. Сталину
27 февраля 1936 г.
Секретно
Секретарю ЦК ВКП(б)
тов. Сталину
Уважаемый Иосиф Виссарионович!
Меня крайне удивило содержание письма к Вам писателей Ильфа и Петрова в части, касающейся их наблюдений над американским кино…
Единственное объяснение, которое я могу дать ошибке писателей, — это то, что кто-то, очевидно сознательно, направил их мысль…»
Это была ключевая фраза в письме. Шумяцкий догадался, кто стоит за спиной Ильфа и Петрова, но боялся непосредственно обвинить Берию, потому что сам понимал небезопасность этого поступка.
«…в ошибочную сторону, тем более что после их пребывания в Голливуде в конце декабря я имел сообщение от директора Амкино[21] товарища Верлинского (агента КГБ) в котором указывалось… что названным писателям… не удалось побеседовать с кем-либо из авторитетных киноспециалистов. Их сопровождал работник Амкино, все их встречи и беседы тов. Верлинскому были известны».
Ведомство Шумяцкого специально воспользовалось информацией агента, приставленного следить за Ильфом и Петровым (кстати, не знающим английского), чтобы доказать, что их слова — только фантазии. На Сталина это подействовало.
«…Все другие возражения тт. Ильфа и Петрова против киногорода считаю абсолютно бездоказательными…»
По существующему неписаному моральному кодексу верхушки членов партии быть чистым от обвинений полностью невозможно. Хоть несколько собак, но должно висеть. Поэтому Шумяцкий приписал:
«Критика отдельных существующих недочетов нашего кинопроизводства дана тт. Ильфом и Петровым, в общем, правильно».
Гоголевская унтер-офицерская вдова, которая сама себя высекла, была негласным образцом для подражания. Хозяин считал этот персонаж положительным.
На следующий же день Сталину была положена на стол секретная записка Шумяцкого, который достиг ею положительного результата.
К тому времени история со строительством киногорода на юге страны зашла слишком далеко. 7 февраля в «Правде» была опубликована заметка, в которой сообщалось, что комиссия Главного управления кинофотопромышленности обследовала Крым в поисках наиболее солнечного и красивого места. В статье не сообщалось мнение комиссии, значит, оно было, скорее всего, отрицательным. На очереди стояла Грузия. Берия знал, что о Сухуми мнение комиссии будет положительным.
Сталин не стал форсировать события. Он поговорил с Берией и удостоверился в том, что письмо Ильфа и Петрова — это его акция. Только через 11 дней — 9 марта 1936 года, на плановом кинопросмотре, он позволил Шумяцкому встретиться с собой. Берии в Москве не оказалось, что Шумяцкий посчитал добрым знаком. Ягоду не пригласили, что значило, что Сталин решил ножи не точить.
Спустя несколько дней в ставке Сталина состоялась встреча, на которой присутствовали Серго Орджоникидзе и совсем неожиданный гость — сын Сталина Василий. При сыне Хозяин никогда не устраивал разбирательств. Привычно смотрелись Жданов, которого Сталин готовил к руководству идеологическим фронтом страны, и Микоян, который просто напросился на кинопросмотр.
В этот день Сталин в тридцать шестой раз собирался смотреть фильм братьев Васильевых «Чапаев». Приближенных от этого фильма воротило. Шумяцкого успокоил один, понятный только ему, знак. Для просмотра выбрали фильм, который считался его, Шумяцкого, плюсом. Значит, крутого разгрома быть не должно.
Вернувшись, Шумяцкий кратко законспектировал разговор с вождем. Эту запись позже использовал сам Сталин, обвинив на ее основании Шумяцкого в шпионской деятельности. Шумяцкий тоже был уверен, что рано или поздно органы прочтут его записи. Считал их больше выражением своих чувств, нежели компроматом. Всех, кто был старше его по рангу, он почтительно именовал по имени-отчеству. Встреча была долгой, но Шумяцкий записал только то, что относилось непосредственно к его делу.
Сталин решил устроить разборку сразу перед началом показа.
— Что это Ильф и Петров вздумали пропагандировать замену солнца и натуры декорациями и искусственным светом?
Шумяцкий именно так и запомнил речь Хозяина. Борис Захарович заметил неодобрительный взгляд Серго. С ним Шумяцкий уже успел переговорить, и Серго обещал заступиться. Поэтому Шумяцкий не побоялся употребить резкие выражения.
— Это брехня, Иосиф Виссарионович. Ни натуру, ни солнце в Голливуде не выгодно заменять.
И тут же Шумяцкий выложил всю агентурную сводку о поведении Ильфа и Петрова в Америке. Это было цинично, но зато по существу. Шпики и доносчики заменяли в годы сталинских пятилеток психоаналитиков. Вождю надо было знать, о чем думают люди. В среде начальников высокие порывы признавались смешными и нелепыми. Идеи и лозунги, порывы и энтузиазм годились для передовиц, рассчитанных на баранов. Недальновидность строя состояла в том, что большевики не верили во власть порывов. И подозревали только грязь. Большевикам у власти надо было знать все про циничную сторону человека. Речь Шумяцкого выглядела психоанализом по-большевистски.
— Никто в Голливуде из известных лиц им сведений не давал. Ни с кем они не встречались, кроме трех известных нам людей, которые эту информацию им выдать не могли. Ничего подобного, содержащегося в их письме, им не говорили, потому что с ними ходил наш переводчик.
Слово «наш» в те годы трактовали очень узко: не в значении наш гражданин, наш подданный, а в значении «наш шпион», наш — такой же слухач. Власти, опять же в оговорках, были стукачами и шпионами и подсознательно вели себя так же: подслушивали, нападали из-за угла и доносили на самих себя.
Шумяцкий разговаривал со Сталиным на одном языке. Сам Хозяин понимал только сведения от доносчиков.
— Им никто не говорил о ненужности киногорода, — резюмировал Шумяцкий.
Сталин уже знал, чьих рук делом это являлось.
— Значит, просто наболтали. Да это ясно из их письма.
Из речи Хозяина следовало, что он против и ругать Шумяцкого не собирается.
— Разве можно лишать кино натуры? Какие же павильоны надо тогда строить?
А это уже был компромат от Серго. Серго встречался со Сталиным и по просьбе Шумяцкого как бы невзначай и от своего имени изложил ему аргументы в пользу идеи киногорода.
— Что же это, — говорил Сталин, — павильоны надо строить длиной в километры и еще чтобы там были и горы, и реки? Таких не построишь.
В то время в кино обязательно демонстрировались советские пейзажи. Они были одушевленными героями, только этого еще не замечали. Большевики вели себя как язычники.
— Так у нас часто бывает. Увидят что-то из окна вагона и выдают за достоверность. Ну а где вы решили выбрать место для нашего Голливуда?
Это был ключевой вопрос для Шумяцкого. С Берией спорить не хотелось. В Грузии киногороду не бывать. Он ответил уклончиво. Сообщил только, что комиссия вернется к 1 апреля и представит окончательные выводы.
Сталин был непреклонен, он требовал назвать город и место. Шумяцкий шестым чувством понял, что устами Сталина сейчас разговаривает Берия и что им уже заготовлены аргументы против. Надо было не ошибиться.
Шумяцкий произнес:
— Больше к Крыму.
Сталин тут же отозвался:
— Конечно, Закавказье не подходит.
В разговор вступил Микоян. Он догадался, что правильный ответ Сталин уже получил и разговор превращается в свободную беседу.
— Там много осадков, — сказал Микоян.