— Любовь Петровна, не говорите ерунды.
— Вон стоят охранники, — указал Исаак Осипович.
Троица подошла поближе. Милиционеры в тулупах моментально к ним приблизились. Орлова заулыбалась. Александров сделал вид, что интересуется только своей женой. Дунаевский с интересом всмотрелся в лица милиционеров. Давно пришла пора сочинить гимн заключенных.
При виде Орловой суровые лица стражей порядка растаяли. Лицо актрисы послужило всей компании пропуском. Руки взлетели под козырек. Парни в форме отдали честь знаменитости. Компания не спеша прошла мимо. Молодые милиционеры следили глазами за прекрасной женщиной.
— Я пойду узнаю, чем они занимаются, — произнес Исаак Осипович, указывая на рабочих. Улыбка Орловой промелькнула, будто падающая звезда на небосклоне. К счастью, гнев сменился на милость.
На Дунаевском была гладкая шапка-ушанка с плотно прижатыми, будто зализанными, ушами, в которой он походил на полкового комиссара. Мода того времени не отличалась разнообразием. И как Сталина в шинели можно было спутать с Кировым, так Дунаевского в пальто и шапке путали с Якиром. Откуда это сходство пошло, никто не знал. Во всяком случае, о нем говорили. Точно так же, как говорили о сходстве Марлен Дитрих и Орловой, Ладыниной и Мэй Уэст.
Для знакомства с рабочими, занятыми на обслуживании Кремля, при которых обязательно паслись «люди в штатском», представляться надо было, как на приеме у английской королевы, с перечислением всех заслуг, естественно, не для рабочих, а для «штатских».
Оказалось, что на Спасской башне Кремля устанавливаются рубиновые звезды. В начале 1935 года Каганович предложил, а Сталин утвердил это решение. Событие не менее важное, чем завершение строительства пирамиды Хеопса.
Александров конъюнктурно оценил сообщение об установке звезд.
— Прекрасно, — заметил он. — Эта «точка» площади должна быть у нас в кадре.
Умный режиссер, который уже оценил силу названия «Песни о Родине», моментально просчитал, что до него никто не успеет снять эти звезды в художественной ленте. А свидетельства роста силы страны социализма очень актуальны. Он, Александров, будет первым, кто это покажет.
СССР нуждался в новых символах. Страна Советов обрастала собственной мифологией, взросшей на классовой борьбе пролетариата, как молодая цыганка обрастает серьгами и монистами. Каждая примета мифологизации социалистического быта была на вес золота у власти. Каждый штрих, подтверждающий усиление новой империи, свидетельствующий о ее вечности, этой властью пожирался с людоедской жадностью, ибо служил оправданием всей той бесчеловечной злобы и ненависти, что сопровождает становление любого нового режима. В то время любое произведение искусства было несвободно от публицистичности. Неудивительно, что даже музыка Дунаевского отличалась публицистичностью.
Исаак Осипович озаботился мыслью Александрова. Он сказал:
— Надо бы эти звезды вставить в песню.
Орлова неожиданно предложила:
— Вот бы такую музыку, Исаак Осипович, ля-ля-ля…
Она придумала мелодию и надеялась, как бывший музиллюстратор, что это поможет Дунаевскому, что он прислушается к ее совету. Однажды так поступила Лидия Смирнова.
Но надо было знать Дунаевского. Он в штыки воспринимал любые попытки вмешиваться в его работу, кого бы это ни касалось — мужчины или женщины. За исключением Сталина.
Когда Дунаевский взрывался, протуберанцы были заметны издали: его яростной энергии и напора боялись все на студии. С яростью он обрушился на Любовь Петровну, что случалось крайне редко. «Рубиновые звезды Страны Советов», — пропела последние слова Александрова Любовь Петровна на свой мотив, который, кстати, повторял мелодию заставки из «Веселых ребят». Дунаевский рассердился:
— Что это вы, Любовь Петровна. Бросьте!!! Это же совсем другой характер музыки.
По всей видимости, Исаака Осиповича задела нетактичность актрисы по отношению к его делу. Музыка в «Цирке» обещала быть одним из самых главных достоинств, если не главным. Если его обвиняли в том, что он затягивает сроки за глаза, перед начальством, то пусть Александров хотя бы не ждет, что он будет принимать подсказки от его супруги.
Композитор тут же потребовал, чтобы они вчетвером (с ними был еще Лебедев-Кумач) отправились на квартиру к Орловой и Александрову. Александров даже опешил. У них с Орловой была не простая жизнь, а игра, в которую играли только они по известным им одним правилам. Вмешиваться в нее другим запрещалось.
А вдруг Дунаевский поломает их игру своим «энтузиазмом»? В этом смысле Исаак Осипович был уникальным человеком: если он загорался, то мог работать на идеальной энергии творчества, которая не нуждается ни в деньгах, ни в еде, ни в питье. В такие минуты человек бывает жесток к окружающим, жесток именно своей гениальностью, которая не принимает и не понимает требований ординарности.
Но Орлова поддержала композитора. И все направились к ним домой. Дунаевский вознамерился показать все мелодии и наброски к «Песне о Родине», какие у него были, правда, без окончательного варианта.
— Я хочу, наконец, договориться о том, какой должна быть эта песня, — настаивал он.
Орлова жила тогда на улице Горького. В доме была очень большая ванна, отдельный туалет — по тем временам огромная редкость. На биде приходили смотреть, как на носорога в Замоскворечье. Множество всяких безделушек, как у всех актрис, на полочках фотографии, где она со знаменитостями, и ее портреты со знаменитой улыбкой. Рояль Орловой, на котором она играла и пела.
И атмосфера придыхания и раболепия перед вечной женственностью и красотой. Культ женщины, немного мазохистский, ибо там, где культ актрисы, — там все подчинено только женской власти. А она всегда выглядит немного хищной.
У этих людей было всё, они играли роль официальных богов. Артисты — люди знаменитые, в те годы власть репрезентировали, представляли. Жили так, как в глазах народа должны были жить их правители. Реальный Хозяин мог жить как угодно, по-спартански. Но всегда существовал его идеологический и психический двойник. Народ подменял невидимого вождя фигурой какого-либо реального видимого человека. Такими персонами становились чаще всего артисты. Им полагалось жить хорошо не за талант, а за то, что они выражали власть. Ее хотения.
Не случайно жил в великолепном доме Михаил Ромм. Он был любимчиком Сталина, которого Хозяин почти каждый год вписывал в список лауреатов премии имени себя.
«Первые контуры песни были созданы на квартире у Орловой», — вспоминал Дунаевский. Песенка получилась немного милитаристская, на мотив марша. «Широка страна моя родная…»
Лебедев-Кумач, который сидел рядом, начал торопливо протирать очки. Поэт мог обидеться, что эти строчки пришли в голову не ему, но он этого делать не стал. Дунаевский творил прямо на глазах. Кумачу нужно было догонять. Он вытащил бумагу достал ручку, положил бумагу на краешек рояля и написал: «Хороша страна моя родная».
Дунаевский тут же поправил:
— Широта музыкального звучания требует другого первого слова: «Широка»…
«Широка страна моя родная». Кумача как будто подкосило.
О, это гибельное золотое время. «В эти самые годы особенно пышно расцветали парки культуры, особенно часто запускались фейерверки, особенно много строилось каруселей, аттракционов и танцплощадок. И никогда в стране столько не танцевали и не пели, как в те годы», — сказал в пылу откровения очень грустный и мудрый человек.
Остались сидеть на ночь. Орлова достала вино, поставила на стол закуску. Пили, ели, веселились. Александров со свойственной ему эксцентричностью начал требовать тостов. К Дунаевскому пришли светлые мелодии, он знал, что ему надо делать.
На следующее утро Дунаевский заявил, что ему надо срочно отправиться в Ленинград, чтобы окончательно оформить музыкальный текст. Мелодия родилась прекрасная, как бег арабских скакунов…
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек…
Класс!
Вся творческая бригада обслуживала Орлову. Это были ее фильм и ее творческая группа.
Исаака Осиповича это не раздражало. Однажды на съемку заглянул Эйзенштейн, ему было интересно увидеть восходящую звезду в работе. Долго он не задержался. Сделал два шага вперед и остановился, окидывая взглядом рабочую площадку. Все притихли, съемки прекратили. «Творить» при учителе Александрову было неудобно.
— Кажется, «орловские рысаки» преодолевают все препятствия? — раздался высокий голос Эйзенштейна. И со словами «успешного вам финиша, товарищи!» режиссер покинул павильон. С легкой руки Эйзенштейна всех сотрудников фильмов стали звать «орловскими рысаками». Это прозвище выражало общее мнение наблюдателей насчет того, кто был главным в фильмах с участием Любови Орловой.
1 мая Александров хотел снять главную сцену фильма: парад физкультурников на Красной площади. Массовку фильма и главных героев поставили впереди колонны физкультурников и вместе со всеми участниками первомайского парада провели мимо трибуны мавзолея. Это была эффектнейшая сцена. Артистки в белой спортивной форме — очень сексуальные, — синхронно двигаясь, шли сплошной колонной мимо камеры!
19 мая 1936 года работа над фильмом «Цирк» была закончена. Дунаевский сразу уехал домой в Ленинград. Киноначальство было довольно демонстрацией сексуальной мощи строительниц социализма. Но слово «секс» никто вообще не упоминал, оно присутствовало подсознательно, в энергетике, в задоре, в запале. Это были силы молодой страны. Вся потенция тех лет проявлялась в революционном задоре. Лица людей сияли, как лампочки. Шумяцкий похвалил Александрова за агитационную силу фильма.
Всего в фильме звучало около двадцати песен, написанных Дунаевским: «Интернациональная колыбельная», «Марш советских артистов цирка», «Галоп», «Негритянская колыбельная», «Танго», «Цирковой вальс» и т. д.
Премьеру фильма обставили очень грамотно. Помпезно. Не может не вдохновлять тактика, с которой это было сделано. И стилистика эпохи. Исаак Дунаевский, Любовь Орлова — безусловно, «звезды». Куда деться. Но без излишнего трепета в чувствах. Над ними всеми есть вождь. Наш Иосиф Виссарионович. Все мы под Сталиным ходим.