т террора. Только что закончились ежовские чистки. Очень многих художников, артистов, представителей технической интеллигенции пересажали. Кто-то из политбюро, знакомясь с расстрельными списками, заметил «преимущество», отданное беспартийным. Надо было срочно показать, что партия не преследует всех беспартийных, а только тех, чье сознание не поддается переделке. Вот тут-то взор партийных идеологов остановился на Дунаевском, а также на Николае Черкасове, в то время заслуженном артисте республики, Василии Лебедеве-Кумаче и Валерии Барсовой, народной артистки СССР. Компания подобралась неплохая. Какую игру с ними будут разыгрывать, они сами не представляли.
Смысл речей, сказанных каждому из них, был примерно одинаков.
— Ваша музыка (игра, песни, слова и т. д.) правильно отражает линию партии. Почему бы вам не расширить круг своей аудитории? У нас есть много мест, где недостаточно часто бывают артисты и музыканты. Ленинград (Москва, Киев, Минск…) — большая область, в ней живут многие национальности, в том числе финны. Это будет правильно, по-партийному. Вы ведь до сих пор не вступили в партию. Западные газеты пишут, что в России очень плохо живется беспартийным. Покажите всем, что это не так, товарищ Дунаевский. И расскажите западным поклонникам вашего таланта, что и финнам у нас живется также хорошо.
Дунаевский спускался по лестницам Смольного: шаг вниз, пауза, два шага, остановка на ступеньке. Интересный ритм, получался какой-то марш. Дребезжал трамвай — синкопа. О чем-то разговаривали люди, разные голоса — разные партии. У одного — альт, у другого — дискант. Каждому можно подобрать свой музыкальный инструмент.
Еще одно обязательство, еще одно поручение. На этот раз — депутатское. Дунаевский будет депутатом. Для Театра миниатюр, которым он руководил, его взлет мог быть полезен.
Решили, что Дунаевский станет депутатом от Всеволожского избирательного участка, в который входили Парголовский, Всеволожский и Токсовский районы. Черкасова выдвигали по Куйбышевскому избирательному округу. Каждый из них был шахматной фигурой определенного веса. Правил игры они до конца не знали. Неопределенность пугала. Первым не выдержал Черкасов. В том же году, как только его сделали депутатом, он вступил в партию. Дунаевский этого делать не стал.
Всеволожское было закрытым районом. Военные части, расквартированные на северо-западе СССР, вблизи финских границ, создавали там атмосферу вечнозеленого лета. Граница с финнами. Край ойкумены, запретный и опасный. Все, кто жил «на изнанке» СССР, то есть с другой стороны границы, являлись врагами. Их учили бояться. Страх этот нелепым образом коснулся самого Дунаевского.
В 1935 году им предложили в качестве дачи бывшую усадьбу какого-то помещика, расположенную на бывшей территории Финского княжества. Огромный белый дом с колоннами, окруженный березами, напоминал замок с привидениями. Но жить там не стали вовсе не из-за этого. Напугали друзья. Зинаиде Сергеевне рассказали, что в местных лесах неспокойно — орудуют белофинны. Рассказывали о нескольких зарезанных семьях — слухи распускали самые ужасные. Да и Геничкины врачи советовали выбрать климат посуше.
Андрей Жданов требовал, чтобы жизнь финнов на захваченных СССР территориях казалась райской. Если рая не было в жизни, его можно было сочинить. Тут-то и понадобился талант Исаака Осиповича.
В газете «Советское искусство» от 26 июня 1938 года появилось гениально сочиненное письмо старушки финки Паппонен с русским именем-отчеством Мария Андреевна.
Это был один из образцовых мифов сталинской эпохи, построенный по всем законам сказки. Конечно, старушка была не Бабой-ягой. А если и была таковой, то перевоспитавшейся. На что указывало ее положение: «член колхоза им. Молотова Парголовского района».
Ее газетная речь начиналась со сказочного заклятия:
«Люблю я (хотелось вписать — грешная. — Д. М.) слушать песни Дунаевского. Особенно мне нравится „Песня о Сталине“. Не так мы пели раньше».
Заклинание заканчивалось, и начинался сам сказочный сюжет.
«Я дочь бедняка. Нерадостная и трудная была моя жизнь. Подневольный труд для нас, бедняков, был не лучше каторги. И песни тогда мы пели скучные, протяжные, невеселые. Это были жалобы измученных людей. И вот, только работая в колхозе, я зажила по-иному — радостно и счастливо».
«Наша жизнь теперь зажиточная, — писала старушка. — У нас есть патефон и много разных пластинок».
Патефон — жемчужина быта, признак свалившегося на голову счастья. В данной истории он исполнял роль сладкоголосой райской птицы Феникс, бесконечно возрождающейся из пепла. В этой сказочной деревне люди беспрерывно пели и перевыполняли трудодни.
«Очень нравятся нам песни о „Каховке“ и „Эх, хорошо в стране Советской жить“. Дети наши дружно подхватывают песни, а с ними пою и я. Я всегда начинаю день с песней. После трудового дня иду домой с песней». Финская крестьянка предлагала любимому народом композитору стать депутатом, обещала отдать свой голос «непартийному большевику».
Так партия однозначно определила Исаака Осиповича. В больших кабинетах создавали свою мифологему о великом композиторе. Для Дунаевского это происходило «по щучьему веленью», но без его хотенья. Он с радостным изумлением замечал, как меняется его слава, как к парадному портрету прибавляются новые штрихи, которые наносили где-то высоко наверху в кремлевских кабинетах.
«Дунаевский первый из композиторов почти целиком посвятил себя созданию массовых народных песен радости и счастья», — писали в его характеристиках. Опер от Дунаевского никто не ждал. Партия ждала песен. Дунаевский не мог не помнить об этом. Композитор Даниил Покрасс, все братья которого тоже были композиторами, написал в газету рекомендацию «За Дунаевского». Идеологическая машина работала на всю катушку. Точно так же поступали и с добрым знакомым Николаем Черкасовым. Их официальная судьба в эти годы развивается как будто под копирку.
На окружном предвыборном совещании было решено просить Исаака Осиповича Дунаевского дать согласие баллотироваться кандидатом в депутаты. Все было расписано как по нотам. Местом народного признания назначили совхоз «Бугры» Парголовского района Ленинградской области.
Композитору раньше не приходилось бывать в этом районе. Ему сказали:
— Надо вам, Исаак Осипович, устроить встречу с колхозниками, чтобы народ снова послушал ваши песни. Уж очень фильм «Веселые ребята» всем нравится. А как эти свиньи в тарелку лезут… — не удержалась партийная работница.
Дунаевскому пришла в голову одна чудесная мысль. Его отец и мать в Лохвице ходили по вечерам в Народный дом на симфонические концерты. Почему новое поколение жителей Советской страны не может ходить на симфонические концерты? Потому что не знает дороги? Нет. Просто нет дворца для музыки, в котором звучали бы и его мелодии. Значит, его надо построить.
Исаак Осипович позвонил своему старому приятелю Ефрему Флаксу, певцу из филармонии, и предложил ему принять участие в шефском концерте. Ефрем Флакс должен был петь, Спивак — аккомпанировать.
Шофер композитора Сережа заехал за Флаксом и Спиваком. Добираться до «Бугров» нужно было около часа, если с ветерком. Флакс с пианистом сели на заднее сиденье, Дунаевский — на переднее. Открыли окна. Утро было теплое. Всю дорогу компания смеялась и шутила, как бы Флакс не перепутал куплеты и не начал петь «Каховку» со словами из «Волги-Волги». К поселку подъехали к десяти часам. Предстояло выступать прямо под открытым небом.
На подъехавшую черную «эмку» смотрели с разинутыми ртами. Не часто такие машины останавливались во Всеволожском. У райисполкома приехавших встретил председатель, сиявший как медный грош. Добрые ангелы в кожаных портупеях обо всем предупредили заботливого председателя. Он знал, что делать. Крепко пожал руки важным гостям. Спросил, как доехали. Предложил поставить у машины сотрудницу своего аппарата, чтобы отгоняла мальчишек. Затем пригласил будущего депутата к себе в кабинет, предложил высоким гостям чайку.
Дунаевский рассказал краткий план выступления. Председатель выслушал, согласно покивал, потом махнул рукой на окно, показывая на забитые крестьянами скамьи. Сказал: «Сидят уже».
Дунаевский подходил к импровизированной эстраде первым. На него все оглядывались. Вслед за Дунаевским шли Флакс и Спивак, покачивая головами вверх-вниз. Здоровались. Колхозники приветливо кивали всем, но не могли понять, кто из трех главный герой. Дунаевский снял шляпу, застегнул пиджак и взлетел на эстраду. Крестьяне дружно заулыбались.
Композитор поблагодарил избирателей за высокое доверие, за то, что выбрали его кандидатом в депутаты. Сказал, что его любят за бодрость и оптимизм, но этот оптимизм он черпает у своих слушателей, то есть у них, у тех, кто сидит перед ним, пообещал и впредь еще больше сочинять музыки для народа.
Исаак Осипович замолчал. Начиналось самое главное. Подошел к пианино, взял пару аккордов. Пианино оказалось сносно настроенным.
— Что-нибудь споем? — спросил он у колхозников.
Послышались робкие названия его песен. Видно было, как аппаратчицы стреляли глазами по кричавшим, словно нажимали на кнопки. Вскоре народ оживился. В дело пошли незаготовленные названия. Называли все песни, какие в то время передавались по радио, не отдавая себе отчета, принадлежала эта музыка Дунаевскому или нет.
— Этак нам и ночи не хватит, чтобы все ваши заявки выполнить, — весело оборвал разноголосицу Дунаевский и сел за пианино. Сыграл начальные аккорды. Взмахнул рукой, приглашая крестьян подпевать. Работницы исполкома опять застреляли глазами. На скамьях кто-то тихонько заскулил, видимо подпевая. Дунаевский махнул рукой Флаксу. Певец поднялся на эстраду и запел:
Каховка, Каховка, родная винтовка,
Горячая пуля, лети…
Замолчал… В зале подхватили песню. Вспомнили слова, узнали мелодию. Словом, то, что «артисты приехали», подействовало. Начиналось самое интересное.