Исаак Дунаевский. Красный Моцарт — страница 70 из 93

ова. Евгению Исааковичу Казарновский напоминал шофера Козлевича из бессмертного романа друзей его отца. Настоящий «человек в черном», носивший все кожаное — краги, куртку. Карикатурный облик этому спецу придавали огромный носище, маленькие усики и узенький лоб. Казарновский, с благословения Александрова, обслуживал семью Дунаевских: отвозил из Внукова в Москву и обратно. За это его называли «слуга двух господ». Жизнь — это сплошная игра.

С Зинаидой Сергеевной у Казарновского была своя игра. По дороге на дачу Игнатий Станиславович закрывал рукой показатель спидометра и предлагал ей отгадать, с какой скоростью едет машина. По воспоминаниям, максимальная скорость доходила до 120 километров в час. У нее страсть к автомобилеотгадыванию началась еще в середине 1930-х годов в Ленинграде, когда она (одной из первых женщин) села за руль (тоже одного из первых) советского мотоцикла «Красный Октябрь», пугая милиционеров резкими поворотами. Частенько Зинаида Сергеевна возвращалась домой пешком, в грязи, в мотоциклетных очках, рассказывала, как на очередном вираже с мотоцикла соскочила цепь и машину пришлось бросить.

Каждый раз они приезжали на дачу и были счастливы. У ворот их встречал Кай, огромная лохматая овчарка Милета, дружившая с маленьким Геней.

Природным украшением внуковских дач была река Малая Медведка. Правда, плавание еще не вошло в моду у советской богемы, хотя строительную площадку под бассейн «Москва» уже разровняли. Христос Спаситель готовился уступить место спасателю из ОСВОДа[22]. Променять веру на воду дачники не успели. У них не было ни ласт, ни аквалангов, ни спасательных поясов.

Одной из наиболее светских дач во внуковском государстве считалась дача Суркова — бессменного председателя дачного кооператива. К «правильному» поэту частенько приезжали в гости драматурги Афиногенов и Киршон, бывшие руководители Российской ассоциации пролетарских писателей. Каждый из этих писателей имел свои причуды. Афиногенов, например, не стеснялся купаться голым. Залезал в воду и сидел там, как будто так и надо было. Правда, иногда эта система его душевной автономии давала сбой: Афиногенов пугался людей. Пугался и сидел в холодной воде, ждал, когда уйдут, когда компания испарится.

Берега Малой Медведки были сплошь покрыты кустарником. Места укромные. И это провоцировало не только Афиногенова, приезжавшего в гости. Жена Игоря Ильинского, который имел дачу на отшибе, купалась голая и позволяла малым детям за собой подглядывать. Этакая купающаяся советская Афродита. Дети с изумлением разглядывали ее формы. Не думаю, чтобы они научились чему-нибудь плохому. А из мужчин роль голого Пана в пасторальной мистерии чаще всего исполнял драматург Виктор Типот, постоянный соавтор и друг Дунаевского.

Как только во Внукове появились первые богатые владельцы дач, тут же появились и воры. Правда, крали не в пример меньше, чем в нынешние времена. Дунаевский дождался своей очереди только в конце 1940-х годов. Именно боязнь воров останавливала владельцев дач от того, чтобы летом свозить на свои усадьбы последние чудеса техники. Перевозили лишь радиолы или радиоприемники. А вместо холодильника предпочитали пользоваться ледником — бетонированным погребом.

Кстати, один из первых холодильников в стране появился у Григория Александрова. Он привез его из командировки в Америку. По тем временам появление в доме холодильника было равносильно визиту марсиан. Маленький Евгений Дунаевский с папой ходил смотреть на чудо цивилизации производства «Дженерал электрик». Больше всего удивляла лампочка, которая зажигалась, когда открывалась дверка. Поражал и маленький морозильничек — на одну лепешку мяса. «Первая радиола „D-11“ американского производства произвела впечатление настоящего чуда, — вспоминает Евгений Исаакович. — Радиола казалась мне живым человеком. Она сама умела снимать и ставить пластинки». А музыкальный аппарат в те времена была похож на шкаф средних размеров. Сверху под крышкой — большое отделение для пластинок и проигрыватель, чуть пониже — приемник.

После войны жизнь на внуковских дачах вновь ожила. Появились новые обитатели: Исаковский, Твардовский, Марк Фрадкин. Бессменный председатель дачного кооператива Алексей Сурков следил за тем, чтобы чужаки не могли проникнуть на территорию «священных чудовищ». Дачи продавали только «своим». Любимым местом отдыха стал овраг неподалеку от дачи Ильинского и Лебедева-Кумача. Повзрослевшие внуковские принцы и принцессы проводили там волшебные летние вечера. Пастух из соседней деревни специально пригонял в этот овраг колхозных коров, чтобы те оставляли вонючие лепешки. Между молодыми дачниками и пастухом шла настоящая война.

В начале 1950-х годов в моду вошел дачный волейбол. Играть с внуковцами приезжала писательская команда из Переделкина. У внуковцев в составе команды были артисты и музыканты, у переделкинцев — писатели. Звездой внуковской команды считался артист Игорь Шувалов — всеобщий любимец, будущий актер. Сейчас уже забыли, что по правилам тех лет брать мяч снизу было запрещено.

В начале 1960-х годов справа от Внукова появились мидовские дачи. Выросли дома крупных советских дипломатов: Громыко, Зорина, Малика. Затем слева начали возводить дома работники Внешторга. Артистическое Внуково оказалось в кольце политиков и торговцев. Тихая буржуазная смерть некогда экстравагантного художественного поселка.

«Мадемуазель Фифи»

Дунаевский был не из тех, кого мучает вопрос, не слишком ли он высокого мнения о самом себе. Как сочинитель, он мог завести людей, поднять их в бой или позвать на стройку. Он был доступен и рабочему, и колхознице. Его самого удивлял этот дар, доставшийся ему от дяди Самуила. Он видел радость на лицах людей, когда он приезжал в их поселок или деревню. Это дорогого стоило.

Но, конечно, он досадовал, когда его называли только песенником. Исаак Осипович хотел написать настоящую оперу, чтобы раз и навсегда поставить точку в споре о том, кто он. Друзья говорили, что Дуня блестящий, гениальный мелодист. Об этом Дунаевский, с присущей ему иронией, иногда писал в письмах своим полуночным корреспонденткам. Он хотел доказать, что ему как симфонисту, как аранжировщику тоже найдется место на том олимпе, где так прочно устроились Прокофьев и Шостакович.

Ему помогали те, кто любил его просто бескорыстно. Помогала Зинаида Сергеевна. Жена заботилась о том, чтобы он был одет, как надо, и следила за тем, чтобы на лице у него вместо знаменитой «бетховенской хмури» сияла не менее знаменитая теперь улыбка Дунаевского. Счастье — это когда Зинаида Сергеевна касалась губами его щеки в ту минуту, когда он погружался наконец в сон. Зинаида Сергеевна была верным и преданным интерпретатором жизни Дунаевского.

Композитор жил счастливо. Исаак Осипович так думал в редкие минуты самоудовлетворения. Он вспоминал свою жизнь как сплошную череду громких успехов, начиная с выхода «Веселых ребят». Дунаевский никогда не задумывался над тем, как стал самым знаменитым советским композитором. Ни Блантер, ни семь братьев Покрасс не поднялись на такую вершину. Дело даже не в вершине. Просто эти люди не смогли услышать то, что услышал Дунаевский. Впрочем, даже не обсуждалось, откуда брались мелодии Дунаевского. Надо было бы копать слишком глубоко. Слишком. До самой бездны. До его жизни в Лохвице. До его взаимоотношений с женщинами, до хасидских ритуальных песен. До кадиша.

Его песни пели лучшие эстрадные певцы: Клавдия Шульженко, Светлана Преображенская, Тамара Церетели. Он мог дружить с самыми интересными людьми своего времени. Но, несмотря на это, его практически никогда не называли гением.

Он сознавал свое везение, понимал, что по сравнению с каким-нибудь простым аккомпаниатором в ленинградском саду отдыха ему очень повезло. Он не упивался этим, как, например, Иван Дзержинский, автор знаменитой советской оперы. Дзержинский в любой компании сидел развалясь, веером распластав на животе толстые, короткие пальцы, как карикатура на Ллойд Джорджа.

Дунаевский не принадлежал к тем, кто живет в свое удовольствие, и недосуг ему было подсчитывать, воздают ли ему должное. Но в глубине души он переживал, если видел, что его работу замалчивают. Все в нем протестовало против того, когда за «Веселых ребят», «Цирк», «Волгу-Волгу» вдруг награждали его товарищей: Григория Александрова, Любовь Орлову, а о нем забывали.

Только внешне он принадлежал к числу избранных и плыл по жизни, точно белая яхта, украшенная праздничными флагами.

К концу тяжелого 1938 года его наконец прорвало. За завтраком он, сверкая глазами от радости, сообщил Бобочке, что будет звонить Самосуду — предлагать оперу.

Самуила Самосуда Дунаевский хорошо знал. Остроумный, напористый, картавый человек. И циничный. Очень циничный. Талантливый дирижер, худрук Большого театра. Очень любит езду на своей машине, точнее, езду пассажиром — у него и свой, и служебный шоферы. Однажды забыл, что его ждет машина, и задержался в гостях до трех часов ночи. Самосуд умеет подладиться под любого человека. Автору-текстовику говорит: «В опере важна не музыка, а идея текста». А автору-композитору: «Что бы ни написал беллетрист, слушать будут только мелодию». Таким образом, каждый думает, что он главный.

Дунаевский предложил себя в качестве оперного композитора. Самосуд сначала не поверил, а потом засомневался. Все-таки у Дунаевского другая слава, и вдруг в Большом его музыка! Самосуд дружил с Дмитрием Кабалевским. Чуть что не так, он бросался к Кабалевскому с криком: «Нет музыки, сочини что-нибудь!» Исаак Осипович слышал, будто худрук коварен, не погнушается сделать пакость ради собственных замыслов, и не верил этому.

Дунаевский жил в Питере, а худрук Большого находился в Москве. Они встречались, естественно, на всяких композиторских форумах, но по делу. Что думал каждый из них друг про друга, оставалось тайной.

Дунаевский договорился с Самосудом об опере. Композитор предлагал что-нибудь остроумное по сюжету, игровое. Самосуд думал долго. Решение пришло неожиданно. Выбор гривуазного Ги де Мопассана всех устроил. У Мопассана была новелла «Мадемуазель Фифи». Аксессуары как будто специально прописаны для театральной инсценировки. Канкан, девочки, и при этом вполне пролетарский сюжет: борьба французов за независимость от немцев. По стилю «Фифи» — это Франция, атмосфера легкая. В музыке немного Бизе, немного Брамса. Автором либретто худрук предложил Михаила Булгакова.