— Девушка! Мою ж Силу, я и забыл! — я подорвался с места, смахнув несколько папок на пол, перешагнул через них и кинулся к выходу. Аморалес даже дар речи потерял от неожиданности, и его крик догнал меня уже в конце коридора.
— Блэйк, а что за девушка-то?
Я только молча махнул рукой, торопливо, через ступеньку, сбегая по лестнице. Надо же было умудриться, ещё аристократ, Туман побери мою и без того дырявую память! Опаздывать уже на сорок минут, да ещё и на встречу с девушкой! Позор на мою пустую голову!
Естественно, ни о каких экипажах и думать уже не стоило. Поэтому я активировал телепорт, только по прибытии сообразив, что так и не переоделся. И то сообразив с некоторой задержкой: сначала секунд сорок стоял, прислонившись спиной к стене и запрокинув голову, дабы унять головокружение и кровь из носа. Видать, эта горе-служанка неплохо отгрызла у меня силы.
Дверь у Марены была не заперта, и я по вчерашней памяти направился сразу в мастерскую. Судя по всему, в этом доме мастерская — наиболее посещаемая комната. Не удивлюсь, если художница и спит под теми же мольбертами, на какой-нибудь раскладушке. Местоположение хозяйки дома я угадал безошибочно. И даже испытал стойкое ощущение повторения уже виденного однажды — девушка была в такой же рубашке, как и в прошлый раз, и точно так же вдохновенно творила. Только на этот раз картина была побольше. Любопытный я прямой наводкой направился к мольберту.
— Привет, — поздоровался я. Реакция художницы меня шокировала. Она испуганно дёрнулась, перевела взгляд на меня. Глаза расширились от ужаса, потом взгляд испуганно заметался, а щёки рыжей красавицы залила настолько густая пунцовая краска, что, кажется, они начали светиться.
— Блэйк, стой! — воскликнула она. — Не надо, это…
Но было поздно. Я уже разглядывал картину. И не знал, смеяться или плакать над всей этой историей.
Картина была, скажем так, весьма фривольного содержания. Точнее, пока ещё набросок, но вполне уже угадывались мужская и женская фигуры. Мужчина был вполоборота, да ещё и лицо закрывали волосы, а вот в женщине можно было легко определить прекрасную демонессу, назвавшуюся Ивой. Тела любовников были охвачены иллюзорным пламенем.
— М-да, — задумчиво пробормотал я, несолидно почёсывая затылок.
— Ну, я же предупреждала! — начала пунцовая художница.
— Да нет, что ты. Очень… эмоционально, — совершенно искренне ответил я.
— Нет, а чего ты от меня хочешь? — неожиданно взорвалась Марена. — Я тоже не испытываю особого желания лезть в чужую личную жизнь, и наблюдать, как ты развлекаешься с какой-то там блондинкой, я тоже не хочу! А раз приходится, то хотя бы рисовать всё это безобразие буду! И вообще, уйди из моей головы! — прорычала девушка. Я, не найдя ничего лучшего, позорно отступал перед натиском стихии в лице одной разъярённой рыжеволосой представительницы прекрасного пола. Поднял руки в жесте капитуляции.
— Стоп, стоп! Марена, я ничего такого не хотел сказать, и совершенно ни в чём тебя не обвиняю. Красивая картина, не надо так ругаться! Скорее, мне следует извиниться за то, что тебе приходится так пристально наблюдать за моей жизнью, но я, каюсь, совершенно не успел сегодня навестить мага.
Девушка хмуро покосилась на меня исподлобья и дунула вверх, пытаясь убрать с лица прядь волос.
— Значит, не ругаешься? — подозрительно уточнила она, видимо, смилостивившись при виде моей совершеннейшей растерянности.
— На что? — опешил я. — На то, что ты видишь во сне события, происходящие на самом деле?
— Фух, — облегчённо выдохнула художница, как ни в чём не бывало возвращаясь к картине. — Я уж испугалась, что ты захочешь отнять её и не дашь закончить.
— Больше было похоже, что ты сама сейчас мне её на голову наденешь, — честно признался я. Она фыркнула от смеха.
— Это я от неожиданности и испуга, — сообщила художница. — Извини. Я просто так давно хотела написать что-то на эту тему, но как-то и с типажами беда, и с натурой — тем более, да и с сюжетом не особо. А тут такой подарок! Кто она?
— Прекрасное видение, ныне покинувшее этот мир, — искренне ответил я. — Но ты очень точно ухватила суть, с этим пламенем.
— Пламя имеется в виду другое, — отмахнулась она. Потом как-то странно покосилась на меня, и лицо её озарилось. — Блэйк, а можно тебя попросить о небольшом одолжении?
— Смотря насколько небольшом, — подозрительно уточнил я.
— Можешь мне попозировать? — с надеждой воззрилась на меня девушка, обеими ладонями сжимая кисть и глядя с таким выражением… Даже мысли отказаться не возникло! Как смертельно обидеть ребёнка, честное слово.
— Вот для этой картины? — я кивнул на набросок.
— Нет, её я потом закончу, — отмахнулась девушка. — Для другой. Ну, так как?
— Когда? Мы же, вроде бы, собирались в ресторан… — осторожно напомнил я.
— Вместо ресторана, — беспечно пожала плечами Марена, ставя на мольберт уже другой, чистый холст на подрамнике.
— Если тебе так хочется, — я пожал плечами, чувствуя, что где-то меня только что очень хитро обвели вокруг пальца, но не понимая, где именно.
— Блэйк, я тебя обожаю! — восторженно воскликнула Марена. — Раздевайся!
— Совсем? — опешил я.
— Да, — решительно кивнула она. — Только обязательно волосы распусти. Не переживай, мы тебя сейчас очень эстетично задрапируем. Давай, давай, не стесняйся, — художница, явно раздражённая моей неторопливостью, начала ловко расстёгивать на мне рубашку. Я глазом моргнуть не успел, как этот яркий вихрь её с меня уже стащил, занявшись застёжкой брюк. От её волос пахло чем-то остро-свежим, как море после грозы, с неопределёнными примесями. Но совершенно точно — приятно и весьма волнующе. А ещё, почему-то, смутно знакомо.
— Погоди, погоди, я сам! — я поспешил отстранить увлёкшуюся художницу.
— Ты что рисовать собралась? — совершенно ошарашенно уточнил я, когда меня… усадили в довольно странную позу на специально, надо полагать, для этого предусмотренное возвышение. Сидя на боку, ноги расслабленны, вес тела перенесён вперёд, на напряжённые руки, и спина тоже мучительно напряжена, голова склонена и взгляд исподлобья. И бёдра, как и было обещано, целомудренно прикрыты куском ткани, закреплённым на манер полотенца после душа. — Имей в виду, я так долго не просижу, — честно предупредил я.
— Ничего-ничего, мы в следующий раз закончим, — откликнулась Марена, быстро кладя мазки. — А лицо можно будет потом прописать, ты просто будешь спокойно сидеть.
Не знаю, сколько там продолжалось это издевательство; часы у меня отняли. Марена писала, тем больше вдохновляясь, чем более вымученный у меня был вид и чем больше уставали руки. А я сидел и философски размышлял над собственным положением в данный конкретный момент. И как так получилось, что жизнерадостная художница, которую я знаю от силы третий день, буквально вьёт из меня верёвки, а у меня даже мысли не возникает ей возразить.
Вообще, вынужденное бездействие даже пошло на пользу. Удалось как-то систематизировать и привести в порядок все мысли и события последних весьма насыщенных дней. Не то чтобы я понял что-то новое, но хотя бы хаос в голове улёгся.
Наконец, когда я уже готов был просто рухнуть от усталости, потому что руки держать отказывались, заметившая это Марена дала команду «вольно». Я со стоном демонстративно упал там, где сидел. Руки ощутимо дрожали.
— Можно я свернусь калачиком и прямо здесь у тебя усну? — взмолился я.
— Нет, нельзя, — кровожадно хмыкнула художница. — Зачем мне дома спящий посторонний мужчина? Давай-ка иди в душ, а то вид такой, как будто ты язык бежал[14]. А потом всё-таки пойдём и поедим; должна же я хоть как-то отблагодарить тебя за жертву во имя искусства! Ванная у меня недалеко, почти напротив. Полотенца в шкафу, а раковиной лучше не пользоваться, я в ней кисти полощу.
— Лучше бы я правда язык бежал, — мрачно вздохнул я, с трудом поднимаясь на затёкшие от длительной неподвижности ноги. — Сходил с девушкой в ресторан, называется.
— Иди-иди, не ворчи, — насмешливо поторопила меня хозяйка дома.
Душ после пережитых мучений показался даже лучше золотого дождя. Сразу захотелось жить. Правда, подальше от одной фанатичной художницы…
Впрочем, я ворчу, потому что так положено, и потому что устал. А, на самом деле, если покопаться в собственных ощущениях, всё оказывается на диво просто: мне очень понравилась эта девушка. Особенно — её непосредственное отношение и та лёгкость, которой сопровождается наше общение. Казалось бы, я должен испытывать недовольство, что все события моей жизни сразу же становятся достоянием кисти рыжей барышни. Однако меня это забавляет, не более того. Ещё немного жаль Марену; всё-таки, большую часть этих снов сложно назвать приятными.
Уже в который раз за день с тоской вспомнив, что собирался искупаться, я таки выключил воду и начал поспешно вытираться. Только тут сообразив, что одежду-то не взял, и висят сейчас мои брюки вместе с рубашкой в мастерской, на пустом мольберте.
Прикинув, чего сильнее не хочется — как идиоту орать на весь дом, что забыл брюки, или сделать два шага как есть, — я сделал вывод, что проще действительно дойти, и преспокойно обернулся полотенцем, закрепив его на талии. В конце концов, стесняться вроде бы уже поздно, а кричать как минимум невежливо.
Зайти в мастерскую я не смог, застыв от удивления на пороге. Моя художница, растерянная и напуганная, вцепившись в баночку с растворителем и кисти, которые в ней отмывала, стояла возле окна. Перед ней — совершенно незнакомый тип среднего роста, чуть полноватый, весь какой-то отёкший. За плечом типа, ведшего себя по-хозяйски, двое мрачных бойцов довольно внушительной наружности, оба с мечами в ножнах, а за спиной Марены — ещё один, третий, ростом хорошо за два метра и в ширину как три меня. Приглядевшись, я с удивлением узнал в нём самого натурального тролля.
— Какие-то проблемы, господа? — наконец, очнулся я, когда тихо говоривший что-то потрясённой девушке «отёкший» с ухмылкой сделал приглашающий жест своим спутникам.