– Как новый ухажер Альбины, нравится вам?
Яков Петрович сжался пружиной. И это известно… С дочерью существовали проблемы, о которых никому знать не было положено, и заключались в крайнем ею неодобрении его теперешней службы монстру, как называла ВВ, а вот куратор узнал. Владислав, тот другой, всецело поддерживает отца, его завидная должность в нефтяной компании, по протекции куратора полученная (Яков Петрович год назад осторожно прозондировал почву, может ли Олег Атеистович помочь с трудоустройством сына-экономиста – генерал живо откликнулся) диктовала соответствующее отношение к творящемуся во-круг. В политику сын не лез, был осторожен в высказываниях, с коллегами ничего этакого не обсуждал, дабы не подвести себя – и отца. Да и без всякого лукавства и лицемерия считал Владик: ВВ дан стране свыше, ему нет замены, поэтому без малого четверть века пребывания во власти вполне оправданы и необходимы.
Альбина схватывалась с братом в спорах, порой ссорилась, прекращала разговаривать. С мужем развелась – кроме того, что погуливал, еще и по идеологическим соображениям. Одна воспитывала Ниночку, внучку Двойника, он помогал деньгами – врач-терапевт в поликлинике, Альбина при нынешней ситуации с медициной была обречена на нищенство. И это унизительное положение выводило ее из себя, добавляло желчи в рассуждения о пакостности и мерзости режима, при котором дипломированный специалист принужден влачить жалчайшее существование. К конкретной оппозиции, правда, Альбина отношения не имела, да и где они, враги режима: одни убиты, другие отравлены, третьи срок мотают, четвертые хвосты поджали и пе-тюкают из-за кордона, куда вовремя смотались. Но язык у дочки без костей, отцу напрямую выкладывала, почему ненавидит вождя; он требовал замолчать, остерегал, призывал к осторожности, грозил снять с довольствия, та и в ус не дула, а ссориться, рвать отношения он не хотел – дочь ведь, любимая… Притом красивая, породистая (в кого только?), глаза необычные, на миндальный орех похожие, большие, широко расставленные, серо-голубые, но больше все-таки голубые (“если кошка голубоглаза, ей не будет ни в чем отказа” – сама про себя с иронией ), роста среднего, волосы слегка в рыжизну, не худенькая, все на месте, что мужчины любят – Яков Петрович обожал мало внешне похожую на него дочь; вот только язык как помело…
Дочки, говорят, больше к отцам привязаны, а отцы в сыновьях продолжение свое видят, Владик походил на родителя серой неприметной внешностью, белесоватостью, тембром голоса, но по духу они были разные – открытая, эмоциональная, порывистая, беспокойная Альбина была ближе Якову Петровичу, нежели уравновешенный, разумный, суховатый, себе на уме Владик, иногда, когда сестра доставала, называвший ее безбашенной.
Альбина резала в истовом убеждении своей правоты: страна при ВВ как огромная корпорация управляется, где обогащению ее менеджеров все полностью подчинено, на народ ей наплевать с высокой колокольни. Либералы-дураки любят талдычить мантру (модное нынче словцо это, как мог судить Яков Петрович, недавно ею приобретенное, позаимствованное из умных статей, Альбина выпекала сочными губами цвета спелой вишни с особым удовольствием), что экономика неэффективна. Да какое имеет значение… Значение имеет, если власть хочет народ накормить, дать возможность пожить по-человечески, а не как у нас. Ей главное – себя, любимую, не обездолить, чиновником и прочих прихлебаев не забыть ублажить. Денег от нефти и газа на себя, на пять-шесть процентов населения, еле-еле хватает, а больше ни на что. Если б ты, отец, представлял, что они с медициной вытворили… Докторов не хватает, уйму специалистов посокращали, лекарств нет, за все пациенты из своего кармана платят, смертность кошмарными темпами растет, живем мы на десять-пятнадцать лет меньше, чем в той же Европе… А народ наш дурной, прости господи, сколько же рабского терпения и страха в нем, ничем не расшевелить, не раскачать, заставить себя хоть вот столечко уважать. По ящику гребаному компостируют ему мозги, а он нищает с каждым годом и все равно верит содрогательной хуете…
Примерно в таком духе изъяснялась, иногда с матерком. И где только напиталась мутью всей… Прочесть вроде негде – интернет прорежен так, что найти в нем слово против власти невозможно, сети просматриваются, проглядываются каждочасно, тухлая рыбешка изымается моментально; неужто сама пришла к таким выводам? Девка умная, мозг критичный, сызмальства не терпела строем ходить и гимны горланить, еще с института… Он тогда внимания особого не обращал, было еще до его службы. А нынче дружок новый голову дочке дурит, и без того задуренную. Малый вроде приличный, из профессорской семьи, хирург-онколог, заработки не в пример альбининым, но свое отношение к власти не скрывает, во всяком случае, при редких встречах с Яковом Петровичем высказывается без обиняков под одобрительные реплики дочери.
Положа руку на сердце, Двойник кое-в чем соглашался, молча, ко-нечно, не подавая вида, словно тайну хранил, про народ, к примеру, что хахаль Альбинин высказал: ВВ – коллективный портрет народа, не вождь народ на уши поставил, а сами россияне царя такого захотели, не все, разумеется, но большинство; от иллюзий вождь далек, понимает: ни на что хорошее народ не способен, испокон веков погряз в злобе, подлости, зависти, доносительстве, пьянстве и безделье, и не нужны ему никакие реформы. Про себя Яков Петрович тоже считал: ВВ убежден, что народ в массе своей ни в какой демократии не нуждается, таким его история сделала, он прошлым своим отягощен, будто вериги изнурительные носит, следовательно, поступать с ним можно как угодно, все съест и проглотит, разве что кость с барского стола надобно изредка кидать в виде заботы о благосостоянии, и кидал в первые годы правления, благо было что кидать, нефтюшка зашкаливала в цене, а нынче и кидать нечего, корпорации самой едва хватает, кто ж об обществе думать будет…
Все эти суматошные крученые мысли пронеслись в голове Двойника под пытливым взглядом куратора. Надобно ответить, но что и как…
– Вроде ничего мужик. Самостоятельный. Профессия хорошая. Без работы не останется.
– Да уж. Все под богом ходим. Живет человек безмятежно, строит планы – и раз!… на стол операционный с опухолью. А она неоперабельная, время упущено, поздно пить боржоми… – И после паузы: – Готовьтесь, Яков Петрович, сейчас работы будет больше, – в своем духе неожиданно переведя стрелку, двинув состав по другому пути, и посмотрел со значением. – На следующую неделю запланированы две встречи в резиденции – с министром экономики и двумя губернаторами. Будете вместо ВВ. Вы как дублер космонавта – не сможет тот полететь по каким-то причинам, дублера запустят. Инструкции и необходимые материалы вам передадут. Учтите – будет телевидение… А с дочерью проведите беседу – приятель ее по ведомству ФСБ проходит как неблагонадежный. Пока не поздно, обороните Альбину от тлетворного влияния, – и куратор изобразил нечто вроде улыбки-гримасы.
4
…Пройдет время, станут мусором листочки календаря года 2023-го, промчится и следующая весна, все перемелется, из муки свежего помола испекут пироги с начинкой из лжи и правды, чего будет больше, никто не узнает до тех пор, пока не начнут дотошно изучать биографию Двойника, игравшего в смутные месяцы жизни страны весьма заметную роль, обозначат пунктиром линии его судьбы: родился в городе в часе езды на электричке от столицы, служил в армии, потом охранником у молодого борзого бизнес-мена, того застрелили, поболтался без дела и был принят в службу безопасности частного банка, заочно учился в институте, продвигался по карьерной лестнице – но это лишь вешки, засеки на стволе, не затрагивающие деталей, а в них-то самый смак. Равенск раскинулся по обе стороны от железной дороги, справа по ходу от Москвы шли одноэтажные домишки с садами и огородами, слева – кирпичные корпуса текстильного комбината, озеро, церковь, где размещались какие-то склады, и главная достопримечательность города – большой приборостроительный завод, его перевели сюда из Ленинграда за год до войны с Германией, словно знали, предчувствовали. Равенцы называли его “панель”: где работаешь? – “на панели”, особенно дивно звучало в устах молодых женщин. Впрочем, завод был непростой, секретный, имел, как положено, номер, делали здесь гироскопы для космических аппаратов, шпион Пеньковский выдал секреты заокеанцам, шпиона расстреляли, а номерные заводы переименовали, дабы запутать врагов, так “панель” стала РПЗ – Равенским приборостроительным заводом, название остряки-грамотеи переделали в “работай пока не здохнешь”. Здесь и вкалывал в инструментальном цехе отец Якова, между прочим, учил его слесарному ремеслу гений своего дела Фрайонов, говорили, первый Герой соцтруда из работяг, закрытым указом получивший высокое звание за первый спутник, а потом избранный депутатом Верховного Совета России. Яков пару раз видел этого мужика – маленький, сухонький, ничего особенного, а на глаз, без всякой лупы, припиливал надфилем матрицу с точностью до микрона. Отец без восторгов рассказывал об учителе, герой и герой, наверное, завидовал, а вообще, отец был обидчив и злопамятен, сын знал его особенность и старался не злить, не доводить. На их улице дошкольная мелюзга забавлялась тем, что ловила в болоте лягушек, вставляла им в зад соломинки и дула что есть сил, пока лягвы не раздувались, как шарик, и не лопались; ребятня веселилась, но скрывала забаву от взрослых, ибо не была уверена, что за это похвалят; однажды Якова за этим занятием застал отец, но не выругал, а напро-тив, схватил готовую к экзекуции лягушку, засунул ей соломинку и дунул так, что та мгновенно распухла и лопнула с треском и нутряным стоном; отец, довольный собой, за-ржал, поощрительно похлопал обалдевшего сына по голове и отправился домой. Дед и две бабки Якова умерли кто в войну, кто после, так что он их не знал, за исключением деда по отцовской линии, вернувшегося с войны калекой, без ноги. Передвигался с костылем, опираясь на суковатую палку, что не мешало, как прежде, класть печи зажиточным равенцам, строившим дома, а печник дед был отменный, его знали и ценили. Яков не помнил, ласкал ли он его, пацана, хоть раз, и не дай бог кому деда обидеть – мог и палкой огреть, а мог и пакость сотворить заказчику, скажем, не доплатившему. Однажды рассказал внуку, как это делал: под видом осмотра готового дымохода незаметно вмазывал туда бутылочное горлышко или стакан без донышка, и, едва дунет ветер, печь начинала заунывно гудеть и выть так, что мороз по коже драл; приходилось ничего не подозревавшему заказчику кланяться в пояс печнику и просить переделать дымоход. Для пущей важности дед однажды показал, в тонкий шлифованный стакан налил доверху воды, крючковатыми сильными пальцами левой руки сжал его, а правой ладонью резко накрыл – хлопок и дно под давлением воды вылетело, будто бритвой срезанное. Талант деда и рукомесло отца Яков не унаследовал, не перенял, руки у него росли, по известному выражению, из жопы, нашел он им иное применение, когда записался в секцию бокса. Произошло это после того, как его, низкорослого и худого, крепко, в кровь, избили соседские ребята за ябедничество – рассказал хозяевам соседнего дома, кто выбил стекла на их веранде, а рассказал потому, что один из замешанных в деле пацанов украл у него рубль. Соседи проболтались, кто настучал на пацанов, и Яков получил по полной. Случай этот научил его никогда никому ничего не говорить, держать язык за зубами. Став взрослым и приобретя непонятно откуда взяв