«Айрис, я все думаю о твоей бабушке, уже голову сломала, но никак не могу вспомнить, чтобы она когда-нибудь упоминала о сестре, – пишет Сейди. – Ты уверена, что здесь нет ошибки?»
«Это она, я точно знаю», – пишет Айрис и спрашивает мать о погоде в Брисбене.
Затем отвечает на несколько писем, некоторые удаляет, другие даже не смотрит, помечает в календаре даты аукционов и распродаж. Открывает файл бухгалтерского учета; вписывая в нужные клеточки слова «счет на оплату», «первый взнос» и «задолженность», она не может сосредоточиться, потому что уголком глаза как будто следит за происходящим в воображаемой комнате. Уже почти вечер, и девушка распускает длинные волосы. На ней платье не по размеру, явно велико, но это наряд изумительной красоты, шелковое платье, на которое она так долго смотрела с замиранием сердца и вот теперь надела. Юбка льнет к ногам, закручивается в такт шагам. Она поет и кружится по комнате. Трепещет, будто ветвь на ветру, ножки в одних чулках легко ступают по ковру. Она так поглощена музыкой и легким шелестом шелка, что не слышит шагов на лестнице, вообще ничего не слышит. И не знает, что скоро дверь распахнется, и они остановятся на пороге, глядя на нее. Она слышит музыку и наслаждается прикосновением шелка. Вот и все. Ее руки порхают в танце, будто птички.
С трудом натягивая плащ, Питер Ласдун пересекает парковку возле «Колдстоуна». С Ферт-оф-Форт резкими порывами налетает ветер. Одну руку доктор просовывает в рукав, однако второй ускользает, плащ выворачивается на ветру, и алая клетчатая подкладка развевается в солоноватом воздухе, будто флаг.
Едва ему удается подавить сопротивление плаща, как до ушей доносится чей-то голос – кто-то выкрикивает его имя. Доктор оборачивается лицом к ветру и видит женщину, торопливо к нему шагающую. Он не сразу вспоминает, где видел ее прежде. Это родственница Леннокс или Локхарт, или как там ее зовут, и с ней рядом огромная собака. Питер невольно отшатывается. Собак он не любит.
– Скажите, – произносит женщина, приблизившись, – что с ней теперь будет?
Питер вздыхает. Рабочий день окончен. Жена, наверное, сейчас открывает духовку, чтобы проверить, как там ужин. Аромат тушеного мяса и овощей наполняет кухню. Дети делают уроки – по крайней мере, он очень на это надеется. Ему бы ехать в своей машине по шоссе, а не стоять на ветру с этой женщиной.
– Вы не могли бы назначить встречу…
– У меня всего один вопрос, – улыбается женщина, приоткрывая прекрасно сохранившиеся зубы. – Я вас не задержу. Просто провожу до машины.
– Хорошо.
Питер оставляет попытки надеть плащ и позволяет ему свисать едва не до самой земли.
– Что теперь будет с Эсме?
– Кто такая Эсме?
– То есть с Юфимией. Понимаете… – Женщина замолкает и снова улыбается. – Не обращайте внимания. Я хотела сказать – с Юфимией.
Питер открывает багажник машины и опускает в него портфель.
– Пациенты, родственники которых не заявили о желании взять их на свое обеспечение, – произносит он, будто читая текст официальной инструкции, – поступают под ответственность государства и будут переведены в другие жилые комплексы.
Она хмурится, и ее нижняя губа немного оттопыривается.
– Что это значит?
– Ее переселят. – Питер захлопывает багажник и идет к водительской двери.
Девушка не отстает.
– Куда?
– В государственное учреждение.
– В другую больницу?
– Нет. – Питер снова вздыхает. Так и есть. Это не один вопрос, а гораздо больше. – Юфимию признали годной к выписке. Она успешно выполнила программу по возвращению в общество и реабилитации. Ее поставили в очередь на получение комнаты в доме престарелых. Туда ее и перевезут, как только освободится место.
Питер усаживается за руль и вставляет ключ в замок зажигания. Ну теперь-то она отстанет.
Ничего подобного. Женщина придерживает рукой открытую дверь, а пес, принюхиваясь, тянется встрепанной мордой к Питеру.
– И когда же? – спрашивает она.
Он смотрит ей в лицо, и что-то в ней – наверное, настойчивость, непреклонность – напоминает ему, как сильно он устал.
– Вам сию минуту нужно это выяснить? Может, через неделю-другую. А то и через несколько месяцев. Вы не представляете, в каких условиях мы работаем. Финансирования недостаточно, работников не хватает, расселять некуда. «Колдстоун» закрывается через пять недель, и если я сообщу вам, мисс Локхарт, что…
– Скажите, а можно переселить ее куда-нибудь временно? Ей нельзя здесь оставаться. Должно же быть какое-то другое место. Я бы… Я просто хочу вытащить ее отсюда.
Он поправляет зеркало заднего вида, поворачивая его так и эдак, чтобы лучше видеть дорогу позади машины.
– Случалось, что пациентов вроде Юфимии переводили на временное проживание в другие учреждения.
– На временное проживание? А куда?
– Как правило, в небольшой пансион гостиничного типа.
– И как быстро это можно устроить?
Питер тянет за ручку двери. Хватит. Разговор затянулся. Оставят его в покое?
– Как только мы сможем обеспечить перевозку, – резко произносит он.
– Я обеспечу, – без колебаний отвечает женщина. – Я сама ее отвезу.
Айрис лежит на боку с книгой в руке. Люк обнимает ее за талию. Его дыхание согревает ей шею. Жена Люка гостит у сестры, и он впервые остался с ней на ночь. Как правило, Айрис не разрешает мужчинам спать в своей кровати до утра, однако Люк позвонил, когда она была занята с покупателями и не могла объяснить свои правила.
Она переворачивает страницу. Люк гладит ее по плечу и целует в плечо. Айрис не отвечает. Он вздыхает и придвигается ближе.
– Люк! – Айрис недовольно высвобождается из объятий.
Он водит носом по ее шее.
– Люк, я читаю.
– Я вижу, – бормочет он.
Щелчком пальцев она переворачивает страницу. Он крепче прижимает ее к себе.
– Знаешь, о чем здесь говорится? – спрашивает она. – Мужчине было позволено отправить жену или дочь в сумасшедший дом на основании записки от семейного врача.
– Айрис…
– Представь себе! Надоела жена – можешь от нее избавиться. И от дочери, если она тебе перечит.
Люк тянется за книгой:
– Бросай читать эту мрачную нудятину. Давай поговорим.
Она поворачивается и смотрит на него:
– Поговорим?
Он улыбается:
– Да. О чем угодно.
Она захлопывает книгу, ложится на спину и смотрит в потолок. Люк гладит ее по голове, утыкается лбом ей в плечо, его руки ласкают ее тело.
– Когда это было у тебя в первый раз? – вдруг спрашивает она. – Сколько тебе было лет?
– Что – в первый раз?
– Не прикидывайся. Твой первый раз.
Он целует ее в щеку, в висок, в лоб.
– Надо обязательно об этом?
– Да.
Люк вздыхает:
– Хорошо. Ее звали Дженни. Мне было семнадцать лет. На новогодней вечеринке в доме ее родителей. Вот так. Довольна?
– Где? – настаивает Айрис. – Где именно в доме ее родителей?
– На их кровати, – ухмыляется Люк.
– Фу, – морщится Айрис. – Надеюсь, вы хотя бы простыни сменили? – Она садится и складывает руки на груди. – Знаешь, никак не забуду это место…
– Какое место?
– «Колдстоун». Представь, что тебя заперли там почти на всю жизнь. Во что может превратиться человек, если вырвать его из жизни, когда…
Люк без предупреждения хватает ее в охапку и роняет на бок.
– Я знаю, как заставить тебя замолчать, – объявляет он и исчезает под одеялом, спускаясь вдоль ее тела. – Кто был у тебя первым?
Она поправляет неудачно запутавшиеся пряди и взбивает подушку.
– Прости. Это конфиденциальная информация.
Он выглядывает из-под одеяла.
– Ты что? – возмущенно восклицает Люк. – Давай по-честному. Я тебе рассказал.
Она бесстрастно пожимает плечами.
Он хватает ее поперек туловища.
– Нет, скажи! Я его знаю?
– Нет.
– Ты была неприлично юна?
Она трясет головой.
– Смехотворно стара?
– Нет.
Айрис вытягивает руку и приглушает свет лампы на ночном столике, потом кладет руку на вздувшийся бицепс Люка. Его кожа белеет рядом с более смуглой кожей ее предплечья. «Мой брат, – думает она. – Алекс». Желание рассказать вспыхивает, разгорается и гаснет. Мало ли как отреагирует Люк.
Его руки крепче сжимают ее плечи, и он настаивает:
– Расскажи!
Айрис отстраняется и падает навзничь на подушку.
– Не скажу, – шепчет она.
Корабль стонал и вибрировал, отчалив от пристани Бомбея, а собравшиеся на набережной размахивали флажками. Эсме сжала носовой платок двумя пальцами и смотрела, как он бьется на ветру.
– Кому ты машешь? – спросила Китти.
– Никому.
Эсме повернулась к матери, стоявшей рядом у поручня. Одной рукой мать придерживала шляпку. Ее кожа натянулась, глаза ввалились. Из кружевного рукава выглядывало запястье, на котором болтался браслет золотых часов. Эсме захотелось коснуться этого запястья, провести кончиком пальца по коже матери под браслетом.
Мать повернулась, будто чтобы проверить, кто стоит с ней рядом, потом отвела взгляд. Она дернулась, как марионетка на веревочках, похлопала по пальцам Эсме и сняла их со своей руки.
Китти посмотрела ей вслед. Эсме не сводила глаз с толпы на набережной, с флагов, с огромных баулов, которые грузили на корабль. Китти взяла Эсме под руку, и Эсме обрадовалась теплу и опустила голову сестре на плечо.
Спустя два дня началась качка. Сначала едва заметно, а потом вовсю. Стаканы съезжали по столам, суп переливался через край. Линия горизонта в иллюминаторах закачалась вверх-вниз, волны ударили в борт корабля. Пассажиры помчались в каюты, спотыкаясь и падая на уходящей из-под ног палубе.
В игровой комнате Эсме рассматривала географическую карту – курс корабля был прочерчен на ней ярко-красным. Корабль добрался, как она выяснила, до середины Аравийского моря. Возвращаясь к каюте, Эсме крепко держалась за поручень в коридоре, чтобы не потерять равновесие, и повторяла слова «Аравийский», «море» и «шквал». Особенно хорошо звучало «шквал». Как будто соединили «шкаф» и «вал».