64
В давние времена жила дама, что была любимицей микадо и имела разрешение на цвета.[75] Была она двоюродной сестрой той фрейлины, что была матерью микадо. Во дворце служивший кавалер — из Аривара[76] — еще очень юн был и с этой дамой был знаком.
Кавалеру разрешались еще покои дам,[77] и он, уходя туда, где была дама, около ней все время пребывал. «Это невозможно! И ты погибнешь сам… Не поступай так!» — говорила дама,[78] а он:
«Любви уступила
осторожность моя…
И если так будет, но с тобою зато
встречаться могу я,—
пусть будет!»
Сказал… и она в свой собственный покой[79] ушла, — но он, еще пуще не остерегаясь хоть бы того, что люди их увидят, к ней в покой пришел. Отчаявшись совсем, дама в дом родной уехала. А тот: «Вот хорошо!» — подумав, туда к ней стал ходить, и люди, об этом слыша, все кругом смеялись.
Ранним утром, как видал управляющий дворцом, он возвращался во дворец, сам снимал обувь и внутрь, на место ее бросал.[80] Все время непристойно так вел себя он, и судьба его должна была пропасть так понапрасну, так что кавалер этот, поняв, что в результате погибнет он, к богам[81] и буддам воззвал: «Как-нибудь сдержите вы это мое сердце!», — но чувствовал одно, что возрастает все более оно; чувствовал одно, что любит безудержно… Тогда, позвав кудесников и чародеев, ушел, чтобы свершить обряды очищения от наваждения — чтоб любовь прошла. Очистился уже, — а тоски размеры еще больше возросли. Он чувствовал одно: сильней любовь его, чем была раньше…
«То очищенье,
что в реке „Омовенья“ свершил,
чтоб не любить мне,
увы, оказалось
неугодным богам!»
Лицо и вся наружность микадо прекрасны были, и когда дама слышала, как на заре он, приняв в свое сердце будды святое имя, голосом столь величавым призывать его изволит, горькими слезами обливалась: «Такому государю и не служить… Вот жребии неудачный, вот печаль! Им — тем кавалером — связана я вся…» — так говоря, рыдала.
Пока происходило так, микадо услыхал об этом всем и кавалера в ссылку сослал, а даму фрейлина, ее сестра, из дворца[82] удалила и в сарае родного дома в наказание заключила… И она, в сарае заключенная, рыдала:
«„Из-за себя“ — как имя
того червя, живет что на траве
морской, что жнет рыбак…[83]
Навзрыд рыдаю,—
на свет же не ропщу».
Так плакала она, а кавалер из места ссылки в ночь каждую сюда являлся[84] и, на флейте красиво так играя, голосом прекрасным столь жалобно пел песни. Поэтому она, заключенная в сарае этом, что тут он, знала, но свидеться, конечно, не могла.
«„Как-нибудь все же…“
ты думаешь, верно.
Печально так это…
Не знаешь ты, значит,
что есть я — и нет.»
Так думала она. Кавалер же, не видясь с дамой, бродя вокруг, так пел:
«Без толку прихожу
сюда я… возвращаюсь…
Причина все одна:
влечет меня желанье
тебя увидеть!»
65
В давние времена у кавалера было в провинции Цу поместье, и он, с собою взяв и братьев, и друзей, по направлению к Нанива отправился. На взморье глядя, он увидел, что там суда и —
«Тебя, порт Нанива, сегодня
вижу я, и в каждой
из твоих трех бухт — ладьи…
Не те ль ладьи, что этот свет,
гнушаясь им, переплывают?»
Все в восторг пришли и домой возвратились.
66
В давние времена кавалер в феврале месяце отправился на прогулку в провинцию Идзуми, захватив с собою друзей. В провинции Коти увидели они гору Икома, облака на которой, то скопляясь, то рассеиваясь, вздымались неустанно. С утра облачно было, днем прояснилось. Снег ярко-белым покровом лежал на ветвях дерев. При виде этого один лишь изо всех тех путников сложил:
XI
67
В давние времена кавалер отправился в провинцию Исэ.
Когда он проходил по побережью Сумиёси, в селеньи Сумиёси, уезда Сумиёси провинции Цу, было так красиво, что он сошел с коня и шел пешком. Один из путников сказал, воспевая побережье у Сумиёси:
«Дикие гуси кричат,
Цветут хризантемы…
То — осень, и все же
весной среди всех берегов
Сумиёси прибрежье!»[86]
Так сложил он, и никто больше стихов не стал слагать.[87]
68
В давние времена жил кавалер. Кавалер этот отправился в провинцию Исэ в качестве «охотничьего посла».[88] Родительница принцессы-жрицы послала ей сказать:[89] «Встреть и принимай его заботливей, чем прочих послов». Так как были то слова родительницы, принцесса-жрица приняла его очень радушно. Утром она отпустила его на охоту, вечером поместила в своем дворце. Во время этих радушных забот они заговорили друг с другом. На вторую ночь кавалер стал уговаривать во что бы ни стало ночью им друг с другом повстречаться. И дама со своей стороны не была склонна к тому, чтобы с ним ни в коем случае не повидаться. Но так как глаз вокруг было очень много, свидеться с ним ей было трудно.
Ввиду того, что был он послом главным, она положила его спать невдалеке от себя. Ее покой был здесь поблизости, и дама, дав людям успокоиться, в четверть первую первого часа ночи отправилась к нему. Кавалер с своей стороны не спал, а лежал только, смотря по направлению ее покоев. И видит он при облачной луне тень человеческую: пред ним предстала она, в предшествии младого отрока. Кавалер в сильной радости ввел ее в свою спальню, и оставалась она у него с первой четверти первого часа до третьей четвертого, когда — не успев еще ни о чем с ним переговорить — она вернулась к себе. Кавалер в сильной печали не спал. Рано утром, хоть и был он в тоске, но посылать к ней от себя было неудобно, отчего в волнении он ждал вестей оттуда.[90] Вскоре после рассвета пришла весть от нее — без слов, одно стихотворение:
«Ты ль пришел?
Была ль я у тебя?
Не знаю, не ведаю я…
Был ли то сон, иль явь то была.
Спала ль я, иль была бодра?»
Кавалер, весь в слезах, сложил такое стихотворение:
«Я сам блуждаю
во мраке сердца,
обуянного тьмой!
И сон то был, иль явь —
узнаем ввечеру…»
Сложив так, он послал ей; сам же отправился на охоту. Хоть и бродил он по полям, сердце ж его было не здесь: он думал, что этой ночью, уложив всех спать, он поскорее с нею встретится. Однако правитель провинции той, бывший также и хранителем храмов Ицука, прослышав, что здесь есть охотничий посол, всю ночь с ним пропировал, так что тот совершенно не был в состоянии с ней встретиться. Когда же рассвело, ему предстояло перейти в провинцию Овари, отчего и кавалер, и дама проливали втайне от всех горькие слезы, но свидеться все ж не могли. Когда мало-помалу ночь рассвела, — на чарке, присланной от дамы, было написано стихотворение; взял он, взглянул — там было написано:
«Вот это — так река!
Что пеший путник перешел
и не замок…»
Конца ж не было. На другой стороне той же чарки углем от факела он приписал конец стихотворению:
«Но будет он опять заставу
на „склоне встреч“ — переходить».
69
В давние времена кавалер на пути обратном из посольства к местам охот остановился у Оёдо и здесь, к отроку принцессы-жрицы обратившись, проговорил:
70
В давние времена кавалер был у принцессы-жрицы в Исэ в качестве посланца от двора, и там ему дама,[92] говорившая всегда принцессе той лишь о делах любовных, от себя сказала:[93]
«Потрясающе-стремительных
богов запретную ограду
готова я перешагнуть!
Так видеть хочется его —
из дворца гостя…»[94]
А кавалер в ответ:
«В любви томишься? — Что же…
Попробуй — и приди!
Не путь то, на котором
потрясающе-стремительных
богов запрет лежит…»
71
В давние времена кавалеру с дамой, жившей в провинции Исэ, свидеться вторично не удалось, и он собрался уезжать в соседнюю провинцию и при этом страшно на нее роптал; тогда дама:
«На побережье Оёдо сосна
жестока разве? — Нет!
Упреки шлют ей только…
и волны те, что сами
бегут от ней…»
72
В давние времена кавалер, зная, что там она, но даже весть послать ей от себя возможность не имея, бродил вокруг ее жилища и размышлял:
«Глазами — вижу,
руками же достать
тебя я не могу…
Ты словно лавр, что на луне
растет!»
73
В давние времена кавалер, ропща сильно на даму, ей —
«Скалистых нет
меж нами гор
нагроможденных…
А дней без встречи сколько
прошло в любви!»
74
В давние времена кавалер даме, жившей в провинции Исэ, сказал: «Возьму тебя в столицу я и там встречаться будем!» — на что дама:
«У той сосны морской,
что в Оёдо на побережье
растет, — сердце
в покой приходит, хоть
и не говорит она…»
Сказала… и стала еще более жестокой. Тогда кавалер:
«И как сосна морская,
с промокшим платьем рыбаки —
которую жнут, сушат,—
за то свидание приняв,
на том остановиться хочешь?»
А дама:
«Морские сосны, что растут
между скалами,—
всегда они бы были!
Прилив же, иль отлив,
а раковинки будут…»
Кавалер опять:
«От слез насквозь промок,—
хоть выжимай,—
рукав мой!
Что это? Капли то — сердц'а
жестокие людей на свете?»
Действительно, то была дама, с которой сблизиться так трудно было.[95]