удрости Китти. Оба приходили к ней по очереди излить душу. И Китти умудрялась поддерживать их союз даже тогда, когда никакой надежды на его спасение не оставалось. Потом он все же рухнул окончательно, и они разошлись. Марк благодарил судьбу, что у них не было детей.
После развода он перебрался в восточные штаты и, не задерживаясь подолгу ни на одной работе, превратился из бездарнейшего на свете студента в бездарнейшего на свете газетчика. Марк стал одним из тех летунов, которые часто встречаются в газетном мире. Это была не тупость, не отсутствие таланта, а всего лишь полнейшая неспособность найти свое место в жизни; Марк был творческой натурой — рутинная работа глушила его творческие силы. Тем не менее у него не появилось желания попытать счастья на писательском поприще. Марк знал, что не осилит этой каторги. Так он и прозябал в подвешенном состоянии — что называется, ни рыба ни мясо.
Каждую неделю он получал письма от Тома — о продвижении по службе, о любви к Китти и Сандре.
Приходили письма и от Китти, трезвые комментарии к восторженным строкам Тома. Китти держала Марка в курсе дел его бывшей жены, пока Эллен вновь не вышла замуж.
В 1938 году мир внезапно раскрылся перед Марком Паркером. В АСН, Американском синдикате новостей, оказалась вакантная должность в Берлине, и он из газетчика-неудачника вмиг преобразился в респектабельного международника.
На новой работе Марк обнаружил недюжинные способности. Он нашел стиль, свойственный ему одному, Марку Паркеру, и никому больше. Марк не стал звездой прессы, но у него открылся безошибочный инстинкт, отличающий истинного газетного волка: он чутьем угадывал будущую сенсацию, когда она еще только назревала
Мир представлялся ему сущим балаганом. Марк изъездил вдоль и поперек Европу, Азию и Африку. У него было имя, он любил свое дело, пользовался кредитом в баре Хозе, в трактире Джеймса, в кабачках Джо и Жака, и у него был неисчерпаемый запас блондинок, брюнеток и рыжих для пополнения придуманного им клуба «красотка месяца».
Когда началась война, Марк носился по всему свету как угорелый. Было приятно изредка возвращаться в Лондон, где его обычно ждала стопка писем от Тома и Китти.
В начале 1942 года Том Фремонт пошел добровольцем в морскую пехоту. Он погиб в Гвадалканале. Через два месяца Сандра умерла от полиомиелита.
Марк взял внеочередной отпуск, чтобы съездить в Штаты, но, пока добирался, Китти Фремонт куда-то уехала. Он безуспешно искал ее, пока не пришлось вернуться в Европу. Она словно исчезла с лица земли. Грусть, которую Марк всегда ловил в глазах Китти, теперь казалась ему сбывшимся пророчеством.
Сразу после войны он опять вернулся в Америку, чтобы начать новые поиски, но след Китти давно простыл.
В ноябре 1945 года АСН командировал его в Европу писать о Нюрнбергском процессе. К этому времени Марк стал уже общепризнанньм авторитетом в международной журналистике. Из Нюрнберга он прислал серию блестящих статей и оставался там, пока нацистских главарей не вздернули. Перед тем как отправить его в Палестину, где, по всем приметам, назревал военный конфликт, АСН предоставил Марку отпуск, в котором тот и в самом деле очень нуждался. Он решил провести отпуск, как подобает Марку Паркеру — со знакомой француженкой, работавшей в Афинах сотрудницей ООН.
И тут-то, как гром среди ясного неба, на него обрушилась новость. Марк сидел в американском баре в Афинах, коротая время с коллегами-газетчиками, как вдруг разговор зашел об американской сестре милосердия, которая творит чудеса в приюте для греческих сирот. Один из корреспондентов только что вернулся оттуда и собирался написать о том приюте.
Этой сестрой милосердия была Китти Фремонт.
Марк тут же послал запрос и узнал, что она в отпуске на Кипре…
Равнина кончилась, и такси стало взбираться в гору по узкой извилистой дороге через перевал Пентадактилос.
Смеркалось. На перевале Марк попросил шофера остановиться. Он вышел из машины и посмотрел вниз на Кирению, маленький, похожий отсюда на драгоценное украшение городок, прилепившийся к подножию горы у берега моря. Наверху слева виднелись руины монастыря святого Илариона — древней крепости, которую легенды связывали с Ричардом Львиное Сердце и красавицей Беренгарией. «Хорошо бы вернуться сюда вместе с Китти», — подумал Марк.
Пока они добирались до Кирении, почти стемнело. Городок сплошь состоял из выбеленных известью домиков с красными крышами. Над ними возвышалась крепость, стены которой тянулись до самого моря. Трудно было представить себе что-нибудь более живописное, старомодное, причудливое. Они миновали миниатюрную гавань, объехали мол, на одной стороне которого был причал, а на другой — старое укрепление, башня Девы.
С давних пор Кирению, один из самых мирных уголков на земле, облюбовали художники и отставные офицеры-англичане.
Неподалеку от гавани вздымалась глыба отеля «Купол». Огромное бесформенное здание казалось неуместным на фоне сонного городка. Тем не менее «Купол» стал со временем одной из достопримечательностей империи. Всюду, где развевался Юнион Джек[1], отель знали как место встречи англичан. Это был лабиринт нависающих над морем баров, террас и веранд. Длинный, в добрую сотню метров пирс соединял гостиницу с маленьким островком в море, идеальным местом для купанья и солнечных ванн.
Такси остановилось. Выбежавший носильщик подхватил багаж. Марк расплатился с шофером и оглянулся вокруг. Был ноябрь, но погода стояла теплая и ясная. Самое подходящее место для свидания с Китти Фремонт!
Портье протянул Марку записку:
«Дорогой Марк!
Я застряла в Фамагусте до девяти часов. Пожалуйста, прости. Умираю от волнения.
Пока».
— Цветы, бутылку виски и ведерко льда, — приказал Марк.
— Миссис Фремонт позаботилась обо всем, — ответил портье, передавая ключи носильщику. — У вас смежные комнаты с видом на море.
Марк заметил ухмылку на лице портье, ту же грязную ухмылку, которой встречали его во всех гостиницах мира, когда он являлся с женщиной. У Марка мелькнуло странное желание все объяснить портье, но он удержался: пусть этот чертов похабник воображает что ему угодно.
Полюбовавшись темнеющим морем, он распаковал багаж, налил себе стакан виски с содовой и выпил, лежа в горячей ванне.
Семь часов… Ждать оставалось целых два часа.
Он открыл дверь в комнату Китти. Пахло приятно. Купальный костюм и несколько выстиранных пар чулок висели над ванной. У кровати рядом стояли туфли, на туалетном столике — парад косметики. Марк улыбнулся и подумал, что даже в отсутствии Китти бросалось в глаза, что здесь живет красивая женщина. Он вернулся к себе и растянулся на кровати. Как отразились на ней эти годы? Какие следы оставило перенесенное горе? «Китти, милая Китти… Дай Бог, чтобы у тебя все было хорошо… Сейчас ноябрь сорок шестого, — стал прикидывать Марк, — когда же я видел ее в последний раз? В тридцать восьмом, незадолго до отъезда в Берлин. Восемь лет…» Китти, стало быть, уже двадцать восемь.
Слишком много волнений для одного дня. Марк начал клевать носом.
Звяканье кубиков льда, звук, ласкающий слух Марка, поднял его из глубокого сна. Он протер глаза, потянулся за сигаретой.
— Вы спите словно под наркозом, — произнес явно британский голос. — Я стучал целых пять минут. Пришлось попросить коридорного открыть дверь. Вы, надеюсь, не сердитесь, что я налил себе стаканчик?
Голос принадлежал Фреду Колдуэллу, майору британской армии. Марк зевнул, потянулся, чтобы стряхнуть остатки сна, и посмотрел на часы. Четверть девятого.
— Что вы делаете здесь на Кипре, черт возьми? — спросил он гостя.
— Мне кажется, скорее я должен спросить вас об этом.
Марк закурил и посмотрел на Колдуэлла. Он не испытывал к нему ни симпатии, ни антипатии, скорее всего, он просто презирал его. До этого они встречались дважды. Колдуэлл был адъютантом полковника, ныне бригадного генерала Брюса Сазерленда, очень толкового фронтового командира. Первая их встреча состоялась во время войны где-то в Нидерландах. В одном из своих репортажей Марк тогда написал о тактическом промахе британского командования, который стоил жизни полку. Во второй раз они встретились в Нюрнберге, на процессе. В свое время соединение Брюса Сазерленда первым вступило в немецкий концлагерь Берген-Бельзен. Оба, Сазерленд и Колдуэлл, выступали свидетелями.
Марк пошел в ванную, плеснул в лицо холодной воды и стал искать полотенце.
— Чем могу быть полезен, Фредди?
— Из Си-Ай-Ди позвонили сегодня в штаб и сообщили о вашем прибытии. У вас нет официальных полномочий.
— Господи, что за подозрительность! Сожалею, но придется разочаровать вас, Фредди. Я здесь просто в отпуске по пути в Палестину.
— Мой визит неофициальный, Паркер, — сказал Колдуэлл. — Просто у вас несколько повышенная чувствительность от наших прошлых встреч.
— Ну и память у вас! — воскликнул Марк и стал одеваться.
Колдуэлл налил ему виски. Марк смотрел на офицера и спрашивал себя, почему тот всегда его так раздражает. В Колдуэлле ощущалось высокомерие, которое выдавало особую породу — колонизатора. Напыщенный узколобый тупица. Поиграть по-джентльменски в теннис — разумеется, во всем белом, хлопнуть стакан крепкого джина с тоником — и к черту туземцев.
Марка раздражало в Колдуэлле полное отсутствие совести; понятия о добре и зле майор черпал из воинского устава и из приказов начальства.
— Выходит, тут, на Кипре, делаются какие-то грязные делишки, а вы их покрываете?
— Не валяйте дурака, Паркер. Это наш остров, и мы хотим знать, что вам здесь понадобилось.
— Вот это мне больше всего и нравится в вас, англичанах. Голландцы просто велели бы мне убираться подальше. Вы же говорите: «Пожалуйста, идите к дьяволу». Вам же ясно сказано: я в отпуске. Встреча со старым другом.
— Можно узнать фамилию друга?
— Женщина по имени Китти Фремонт.