Тут я должен окончательно себя проверить, чтобы сделать вывод. Если бы у нас во второй ступени были шкрабы получше, то я и не сомневался бы. Но дело в том, что опыт мой с форпостом показал, что я с ребятами управляюсь, гораздо лучше, чем наши шкрабы. Во-первых, ребята меня слушаются и охотно, и даже с восторгом делают то, что я им скажу. Во-вторых, даже ячейка отметила наш форпост, как один из лучших. В-третьих, общаясь с ребятами, я сам убедился, что настоящее, правильное, пролетарское воспитание может дать только современный человек, а не отживший, как большинство шкрабов, интеллигент. Уж начто Никпетож — и он в этом в своей речи признался. Кроме того, современный учитель должен знать очень хорошо политграмоту и китайские события, чтобы на каждый вопрос ребенка сейчас же ответить. А я почти наизусть знаю Бердникова-Светлова, да и Коваленко тоже неплохо. А из наших шкрабов в китайских событиях не разбирался никто. В политграмоте тоже были, как в потемках, потому что я раз спросил учительницу пения, Людовику Карловну: — Кто у нас, по вашему, правительство?— А она на это ответила: — Большевики. И сколько раз я ей не пытался втолковать, что такое ВЦИК и Совнарком, — она только смеялась. Вот почему нельзя доверять воспитание и образование смены таким людям. И вот поэтому я решил быть учителем. (Я думаю, что к тому времени, как я окончу вуз, названия «шкрабы» уже больше не будет).
Но тут встает вопрос: учителем чего? To-есть, по какой специальности? Я долго над этим ломал голову, и в конце концов пришел к такому заключению, что лучше всего мне быть обществоведом. А для этого нужно знать литературу. Вот почему я решил итти на Лито.
У меня отец лежит совершенно больной, и доктор сказал, что у него эндокардит. Часто заходит Алешка Чикин, который живет теперь у Зин-Палны, т. к. мать у него померла. И вот у Чикина с отцом то-и-дело происходят споры о боге. Отец утверждает, что бог есть, хотя разных обрядов он и не признает.
— Ты подумай, — говорит отец. — Ну, если бы не было бога, то откуда могло взяться все, что есть на свете? Ты говоришь: клетка? Ну, а клетка откуда? Тоже не сама-собой образовалась. Вот что.
— Клетку образовала мировая материя, — отвечает Алешка, — а мировая материя есть вечное движение. Поэтому нет необходимости в существовании бога.
— Ну, это ты нахватался, — возражает отец. — Я, по крайности, вот, хоть теперь: умирать собираюсь, и знаю, куда иду, не пропаду, дескать, совсем без остатка. Останется лишек, как от материала при закройке. А ты будешь умирать, — на что ты будешь надеяться?
Алешка словно обрадовался:
— У меня много всяких надежд. Во-первых, я и умирать-то не буду.
— Ка-ак это такое? — засмеялся отец. — Вот это— отмочил. Ты что же, Кащей Бессмертный, что ли? Так ведь вы сказки отменили? Или опять пошло на сказки?
— Сказки здесь не при чем, — отвечает Алешка.— Одна сплошная наука. Сейчас изобретено омоложение. Каждому возможно удлинить жизнь на сколько он хочет. А когда я буду стариком, будет найдено средство против смерти.
— Сам не захочешь этого средства, дурашка,— перебил отец. — Так надоест, так опротивеет, что и не приведи-веди! А потом-то сообрази: если всем людям придать это средство, то народищу-то сколько образуется, — жить невозможно будет от тесноты. Резать друг дружку начнут места ради. Вот-те и средство от смерти, ха-ха-ха! Вы-думает!
— Ну, ладно, допустим, что и вправду это средство будут применять с осторожностью, — горячо сказал Алешка. — А у меня все-таки есть другая надежда, которой у вас нет и не может быть.
— Какая же это еще надежда?
— А то, что моя работа, мои мысли, идеи не умрут.
— Ну, и вера не умрет.
— Очень даже умрет, когда убедятся, что она не помогает жить.
— Как же это убедятся? — с усмешкой спросил отец. — Вера тепло создает в душе, полную отраду и спокой: дескать, люди есть твои враги, так более высшее существо о тебе заботится и тебя любит.
— Вот в том-то и сила, что на практике жизни выходит не так, — закричал Алешка так громко, что я его даже попросил потише. — Ни черта это более высшее существо не заботится и не помогает. Уж как я просил, когда был в беспризорных, чтобы бог мне послал на дороге портмонэ с деньгами, или даже хотя бы барыню в темном переулке с ридикюлем. Или вот, когда мать умирала, — я тогда еще верил или даже не верил, а надеялся, что что-то есть. Тоже просил: пусть не умирает, пусть не умирает, — всю жизнь бога любить буду. Так ведь нет — умерла. Или вот тоже прыщи. Кажется, маленькая просьба, чтобы прыщей на морде не было. И что же? Просил, просил — и плюнул. Теперь самому смешно, а тогда плакать хотелось. Высшее существо! Смех один!
— Это все не доказательство, — сказал отец. — Не обязан тебе бог прыщи лечить. Что он, фельдшер, что ли? Ступай к фельдшеру, он тебе иодом намажет. Ты давай настоящее доказательство, а не ерунду на постном масле.
— А вот, хотите, — крикнул Алешка и схватил ножницы,— распорю руку, а вы молитесь богу, чтобы он тут же вылечил?
— Стой, дуропляс, ты эдакий, — вмешался я и вывернул ножницы прочь, потому что знал Алешкину горячность. — Доказательства и другие бывают. И потом, папаньке вредно много волноваться. Слова ораторам больше не даю.
Такие споры бывают у них каждый день, когда Алешка приходит.
Сегодня попытался разобраться в тех бумагах, которые мне прислал Виктор Шахов. Тут прежде всего письмо ко мне:
«Рябцев,
Ты знаешь сам, насколько сильно было во мне стремление к приобретению знаний. Я работал над собой, я занимался упорно, не давая себе лени и расхлябанности. Поставив себе определенную задачу в жизни, я работал над ней. Я достиг очень многого, что известно всем. Мои стихи уже принимали в журналах. Доклады мои все слушали очень внимательно — тебе это известно.
Мне необходимо формулировать яснее все то, что я чувствую. Мне тяжело, а говорить не с кем. Поэтому, делая вид, что я говорю с тобой, — я говорю сам с собой.
Ты—шар, а я—треугольник. Один мой угол упирается в прошлое, другой — в настоящее, третий — в будущее. От прошлого мне не отделаться (я — князь), в настоящее мне не врасти (я — дегенерат голубой крови), а будущее — бессмысленно (я логически довожу до конца мою философскую мысль).
Собственно говоря, мне решительно все равно, что будут обо мне думать и говорить после моей смерти. Иначе я бы не решался на это. Ведь мир-то хотя и существует об’ективно, но для меня он исчезнет вместе с моим сознанием. Кто-то из философов сказал: мир — есть Я. Он пересолил. Мир не есть Я, но сознание его — есть Я.
Казня свою физическую сущность, я /уничтожаю свое сознание/. А казнить свою субстанцию (т.-е. сущность, — учись иностранным словам, дурак, а то с вами зря время теряешь) я имею право, зная свое происхождение и до боли явственно ощущая гниль в своей крови.
Вот вы все будете говорить, что я, мол, причинил боль своим близким: отцу и предполагаемому в живых брату. Да наплевать мне на все: и на тебя, и на всех, и на отца, и на брата, и на чорта, и на дьявола. Меня-то ведь не будет? Следовательно, не будет ничего.
Скорпионы, когда их окружает огонь, казнят себя своим собственным хвостом. А я — не просто скорпион, а треугольный (новый вид, сообщи в естественный кружок, — в. у. заработаешь). Меня окружил огонь моих же углов.
В конце концов мир варится в собственном соку. Т.-е. я хотел сказать, человечество. Сознание этого и есть горечь материализма. Но никакой уважающий себя человек не станет из материалиста идеалистом.
Математическая и неизбежная случайность (это противоречие выражает лишь тонкость понятия) двинула группировку атомов и молекул по пути, который называется жизнью. Этот путь в конце концов пресечется. Значит, все даром. Но жизнь есть лишь осмысливание бессмыслицы. Удовольствие и наслаждение жизнью есть ее цель, и эту цель нужно доставить всем, даже самому последнему люмпенпролетарию. На этом я базировал свои революционные убеждения.
Но настает срок, продиктованный моей волей, которая безгранична. Живи счастливо, если сможешь и сумеешь, Рябцев. Впрочем, ты круглый, масляный шар. Пройдешь, как на крокете, во все ворота.
Стихи и записи (в роде дневника) передай брату, если приедет и поинтересуется. Отцу ни под каким видом не давай.
С почтением и тов. приветом,
б. князь, теперь Скорпион Виктор Шаховской».
Пораздумав, как следует, над этим письмом, я пришел к следующим выводам. Шаховского задавили обстоятельства его рождения и происхождения. С этим все равно ничего не поделаешь. С такими мыслями он все равно — рано или поздно — наложил бы на себя руки. Но другое дело, насколько такие мысли могут быть близки мне? Такой вопрос может быть задан потому, что я тоже убежденный материалист.
Конечно, со смертью кончается все твое сознание. Но в том-то и сила, что от этого понятия до желания умереть очень большое расстояние. На самом деле, если твое сознание и твоя жизнь доставляют тебе удовлетворение, то самоубийство тут не при чем. А из этого, вывожу, что Шаховской ненавидел жизнь и врал (или ошибался, заблуждался), что у него есть какая-то цель, тем более революционная. Просто, он ненавидел жизнь и все окружающее, и самого себя, и потому очутился в положении скорпиона. Мало того, у меня было много разговоров с товарищами на ту тему, сила или слабость — самоубийство? И теперь, после изучения этого письма, я пришел к тому выводу, что, безусловно, это слабость.
В самом деле, возьмем такой пример. Сейчас у нас в стрелковом кружке идут бурные дискуссии насчет возможной войны с Польшей. Выясняется, главным образом, вопрос о том, чья пехота сильней и есть ли угроза поражения Красной армии в случае войны? (А война возможна, потому что английские империалисты во главе с Чемберленом всячески натравливают Польшу на нас, а в Польше во главе стоят буржуи). Так вот, польская пехота организована так, что каждому взводу приданы четыре ручных пулемета, и в этом состоит огневая сила этой пехоты. В нашей пехоте огневая сила сосредоточена в специальном пулеметном взводе, вооруженном станковыми пулеметами. Так что, если взять по-взводно, то наш взвод окажется в огневом отношении слабей, но зато рота в огневом отношении сильней польской. Потом еще: польская пехота воспитывается в активном духе, то-есть ее приучают больше к нападению, чем к обороне. (Да оно и понятно, потому что мы-то на них нападать не будем). Но и оборона, по польскому обучению, должна быть активной, то-есть, если, примерно, мы выбьем их из окопов — они обязательно, во что бы то ни стало, должны отвечать штыковым контр-ударом. Из всего этого видно, что польская пехота далеко не слабый враг. (Однако, в случае чего мы с ними справимся, потому что мы сознательней, знаем за что будем драться, а они не знают).