— На Сокольникова уже есть виды…
— Тогда… Серебряков? Мешать вам не станет. А Серго?! Давайте отзовем из Шестнадцатой армии… Уж он-то ляжет вам на душу!
— В Реввоенсовет фронта… нэт, — Сталин усмешливо прищурился. — Запахнет засильем… грузин…
Довольно смеялся Ленин, ухватившись за бока. Вот этот смех, известный всему совнаркомовскому дому, выражал у него удовлетворение состоявшимся разговором. Промокнув глаза, еще смеясь, он отнес стул к стене, где висела карта, уселся за рабочий стол.
Сталин тоже поставил стул на место; знал, время его окончилось.
— Орджоникидзе отзовем, думаю… Назначим в Реввоенсовет армии. В Четырнадцатую. Заодно ускорит продвижение частей с Запфронта, предназначенных для переброски на юг, к Орлу.
— Да, да! Связывайтесь с Серго… Нынче этот вопрос и решим. — Углубившись было в бумаги, он вскинул голову: — Иосиф Виссарионович, и все-таки я бы на вашем месте съездил в Питер, ей-ей… На денек, два. Предвижу, впряжетесь в Южфронт… не скоро вырветесь. Разговор, поймите… деликатный. И простите меня великодушно. А не придавать значения этому… Семья есть семья. Задание у вас, прямо скажу, сверх всякой меры. И от того, как обеспечен тыл… личный… скажется и на фронте. Несомненно. Душевное равновесие… великий стимул в любом деле, тем более в нашем, государственном…
Застигнутый у порога, стоя вполоборота, Сталин упорно разглядывал трубку, вынутую уже из нагрудного кармана ношеного защитного френча. На смуглой выбритой щеке, в редких темных оспинах, заметно вздувалась кожа.
Возбуждение накалено до предела. Этот взрыв в Леонтьевском переулке! Вопросы и без того сложные; тщательно так готовился, настойчиво добивался доскональных справок и дополнительных сведений. Почти вся повестка отводилась военным; грозный момент требует незамедлительного, категоричного решения. Оборона Москвы!
Случись же такое! Со вчерашнего не может успокоиться. Поздно, часов в девять уже, ворвалась на квартиру с дикими глазами Инесса Арманд, переполошила женщин. Террористы бросили бомбу в здание Московского городского комитета, в зал, полный народу. Кровавое месиво! Дочка ее там, Инессы. Должен бы и сам туда ехать — задержался вот с сегодняшним пленумом. Позже выяснилось: убито двенадцать человек, более полусотни раненых. Половина всех присутствующих! Среди убитых секретарь Московского комитета Загорский…
В пожарном порядке перекроил повестку. Слушая Дзержинского, Владимир Ильич начал уже сомневаться, следовало ли приурочивать взрыв к фронтовым бедам; можно бы отдельно, завтра даже, обсудить на заседании ЦК. Подробности террористического акта возбуждают, вносят нервозность. По лицам видит…
Остро очиненный карандаш уже пять… шесть раз подчеркнул слово «террор». Жирные линии катастрофически увеличиваются. Внизу листа места не хватило, перенес наверх. Докладчик невольно подлил масла: «попытка покушения на жизнь вождя революции…» Из уст выступающих выскользнул «ответный террор»; падая, как снежный ком, он угрожающе нарастал, превращаясь в «красный». На что уж мирный человек по натуре наркомфин Крестинский, и тот за «ответные акции»…
Владимир Ильич стуком карандаша потребовал внимания, заставляя опустить руки возбужденных желающих высказаться.
— Удивляет горячность ваша, товарищи, — с укором качал он головой. — Перед вами пример хладнокровия и выдержки… сам докладчик. Казалось бы, Феликсу Эдмундовичу по должности положено неистовствовать… в адрес террористов. А кто… они? Мы не знаем… Пока не знаем! Их следует выявить. Огульно обвинять… знаете… тоже совершать преступление. Бомбу бросал в окно враг. Но врагов у нас с вами много. Кто они, остатки уничтоженного на днях «Национального центра»? Или из Питера, из не выявленных еще белогвардейцев — участников разгромленного восстания на Красной Горке? А может, блуждающие левоэсеровские, анархиствующие бандиты? Нет, нет, не годится нарушать свои революционные законы. Выявить виновных, поймать… и наказать! Наказать самыми суровыми мерами. Вчерашнее покушение на собравшихся в Московском комитете не должно отразиться на обычной деятельности Вэчека. Никакого «красного террора», никаких массовых репрессий, никаких облав и арестов по подозрению, никаких заложников…
Приняли директиву о проведении митингов и утвердили проект резолюции.
«Заслушав на митингах 26 с. м. сообщения о попытке контрреволюции уничтожить наших товарищей и представителей районных комитетов, собравшихся в Московском комитете партии, рабочие районов призывают рабочих Москвы и всей России стать грудью на защиту своего дела, дела пролетарской революции. Белогвардейцы жадно стремятся восстановить власть помещиков и капиталистов. Чтобы достичь своей цели, чтобы утопить в крови дело рабочих и крестьян, они идут на все средства. Гнусная политика — превратить лучших рабочих-коммунистов в кровавое месиво во славу помещикам и фабрикантам — пусть покажет всем рабочим, что несут им белогвардейцы, которым помогают изменники, на которых работают предатели из бывших социалистов. Рабочие Москвы над телами предательски убитых товарищей заявляют: тот, кто в этот момент не станет активно в наши ряды на защиту рабоче-крестьянского дела, тот враг рабочего дела, изменник и помощник царских генералов.
Вечная память погибшим товарищам. Да здравствует борьба рабочих за укрепление своей власти. Да здравствует Коммунистическая партия. Смерть врагам пролетарской диктатуры».
Нарочно затянул перерыв. Уляжется возбуждение, остынут страсти. Военные вопросы — гвоздь повестки — вызовут новую волну. Понимал, миром не обойдется; сколько человек, столько и мнений. Черкал под фамилиями выступающих, пытаясь предугадать, кто из них что может преподнести. Тревога брала за позицию Троцкого к записке главкома о плане операции на Южном фронте. Поддержит? Найдет доводы против? Встанет в позу? Никогда не знает, как поведет себя наркомвоен…
Народу нынче немного; преобладают военные. Мест хватило всем в кабинете. Не хотелось в большое помещение, тут уютнее, привычнее и голос не нужно надрывать. Не отрываясь от своих заметок, Владимир Ильич боковым зрением видит — расселись. Сбоку, умащиваясь, шумно отдувается Крестинский; под ним постанывает стул. С правой руки — Стасова, не отрывается от своих бумаг; за нею — Розенфельд-Каменев. У приставного стола, в ближнем кресле — Троцкий; торчит буйная шевелюра, поблескивает золотое пенсне. В другом тяжелом кресле, далее, утонул Смилга; почти всегда возле своего духовного наставника. Его видит хорошо — коротенький, большеголовый, тоже в золотом пенсне.
Два другие кресла, напротив, заняты Склянским и Гусевым; тоже почти всегда локоть к локтю, неразлучны. Склянский, как обычно, помалкивает при своем патроне; вот и сейчас, насуплен, рисует в блокноте, не подымает глаз; знает, о чем будет речь и что могут здесь сказать; нет сомнений, известно ему и то, с чем выступит Троцкий. Гусев позавчера получил новое назначение — руководить Московским укрепрайоном. Сидит озабоченный, план главкома Каменева его уже не так остро волнует.
Заметил, остальные южане особняком друг от друга, кто где. Сидели до перерыва тесной кучкой на диване. Сокольников, обособившись, придвинулся к торцу стола; Серебряков, напротив, отдалился к книжному шкафу, рядом уже со Сталиным: что-то подсказывает держаться этого человека — вместе работать. Лашевича и вовсе не видать, где-то за спинами; оскандалился он с Мамантовым — ушел генерал…
Иногда преподносит и Сталин. Нынче за него спокоен, в дела Южного фронта только-только вникает, примеряется; знает, «южане», как он обмолвился со своей иронической усмешкой, не все возвратятся в Серпухов. У Сталина своеобразная манера: больше молчит на заседаниях, чаще точку зрения свою высказывает в письмах, телеграммах…
— Основной вопрос нынешней повестки… — Владимир Ильич, вскинув рыжие брови, оглядывал присутствующих; затянувшейся паузой подчеркивал важность момента. — Военный. Точнее, военные вопросы. Необходимо выработать меры по усилению Южного фронта. На прошлом заседании, двадцать первого сентября, мы обсудили доклад Реввоенсовета Республики о военном положении, сложившемся после потери Курска и соединения вражеской конницы Шкуро и Мамантова в районе Воронежа. Знаем, положение на центральном участке после второго прорыва деникинцев тяжелое… На сегодня оно еще ухудшилось. Враг рвется к Орлу, Туле…
Потянулся за отложенными листками плотной бумаги с машинописным текстом, потряс ими:
— У вас у каждого было время ознакомиться со стратегическими соображениями главкома. Товарищ Каменев ставит вопрос о дальнейшем плане борьбы на Южном фронте во всей его широте. Для отражения противника, рвущегося к Орлу, Туле… предлагает два способа действий. Продолжать развивать ныне проводимый план… энергичнее наступать Десятой и Девятой армиями на Дон и Кубань. На центральном участке, в курско-воронежском районе, сдерживать противника теми силами, какие удастся там собрать. Отнюдь не за счет ударной Особой группы Шорина. Первый способ. Второй… Отказаться от проводимого ныне плана и сосредоточить на угрожаемом направлении, под Орлом, крупные силы за счет войск Шорина.
Уловил резкий блеск пенсне Троцкого. Прижмурившись, умолк; понял, на какое-то время отвлекся и потерял с в я з ь с присутствующими; несомненно, произошло д в и ж е н и е — на лицах каждого проявлялось с в о е отношение к соображениям главкома. Упустил момент, первая реакция исчезла, не воротишь. Восстанавливая в памяти сказанное, свой голос, пытаясь даже увидеть со стороны свое лицо, Владимир Ильич пожалел, что не проследил и за собой — не следовало до времени открываться. Судя по жесту Троцкого, открылся. Раздосадованный, продолжал посуровевшим голосом:
— Каменев отстаивает первый способ. Считает, настойчивое проведение ранее принятого плана при успехе не только остановит продвижение противника на север в курско-воронежском районе, но и даст полную победу над Деникиным. Именно победа на Дону и Кубани явится тем смертельным ударом, который лишит противника основного средства борьбы, главного источника его живой силы — донских и кубанских казаков.