— Я хочу заявить… Начиная с конца августа месяца товарищ Троцкий настойчиво, вопреки мнению Цека, внушает всем ответственным работникам, что центр тяжести борьбы на Южфронте переместился с царицынского направления на курское и дальнейшее проведение в жизнь плана главкома приведет к катастрофе на участке Курск — Воронеж. Распоряжениями товарища Троцкого, ни с кем не согласованными, часть маршевых пополнений и снабжения, предназначенных для Девятой и Десятой армий, была завернута на запад для Восьмой и Тринадцатой. Тем самым вносились сомнения и разброд. Управление фронтом оказалось парализовано. И вообще, я утверждаю, что товарищем Троцким велся настоящий поход против главкома и принятой стратегии…
Вот уж от кого никто не ожидал. Будто взорвалась бомба. Звенящая, душная тишина долго оседала обломками и пылью на головы и плечи присутствующих. Смилга пытался говорить еще какие-то слова, но смысл их уже никого не задевал, и он поспешно сел; голова его совсем провалилась в плечи…
Голос Владимира Ильича зазвучал в устоявшемся молчании глухо, показалось даже — угрожающе:
— Самое опасное в грозный этот момент… паника. Враги рассчитывают вызвать панику в наших рядах… Запугать нас не удастся! Как не удастся иным внести и смуту. На что рассчитывает товарищ Троцкий? На наше снисхождение? На что рассчитывает товарищ Смилга? На наши слабые нервы? Большевики с крепкими нервами. А снисхождение… К чему оно? Вины своей, личной, товарищ Троцкий, вы не усматриваете, вам виднее, значит… Есть вина наша о б щ а я, и даже не вина, а беда! Коллективно упустили, недосмотрели, работали спустя рукава. Цека ответственности с себя не слагает за военные неудачи на юге. Но Цека стремится поправить из рук вон плохие дела военных… И поправит! Для этого мы и собрались сегодня с вами. Предлагаю… выступление председателя Реввоенсовета, наркомвоена, принять к сведению.
Поднес близко к глазам листок с распорядком дня. Жестом этим как бы говорил, что пора переходить к делам более насущным.
— О стратегическом плане… Не изменять плана, не трогать распоряжений. Принять соображения главкома и оставить ранее утвержденный план борьбы с Деникиным в силе. Не следует рубить сук, на котором сидим. Наступать, энергичнее наступать Шорину на Дон, нанести фланговый удар войсками Девятой армии в западном направлении. Этим окажем помощь Восьмой армии, обороняющей Воронеж. Туда же направить и Конкорпус Буденного. А для непосредственной защиты Орла… создать Ударную группу. Но не за счет войск Шорина! Главком предлагает такой кулак сосредоточить где-нибудь в районе Дмитровск — Навля. Там уже есть части… Отдельная стрелковая бригада Павлова, кавбригада Червонного казачества. Из-под Могилева уже перебрасывается Латышская дивизия. И вообще предлагаю перекинуть на Южный фронт с Северного и петроградского участка Запфронта максимально возможное количество лучших войсковых частей.
Вспомнив тревогу главкома Каменева за переброску Латышской дивизии под Орел — наркомвоен, дескать, категорически запретил, — Владимир Ильич бросил взгляд на Троцкого. Бледный до зелени, сидит, сцепив руки, с окаменевшим лицом; не до латышских стрелков ему… У Смилги, мельком заметил, вид просто жалкий; наверно, раскаивается о выпаде против своего духовного наставника.
— Итак, о мерах по усилению Южного фронта.
Слово взял председатель ВЦИКа Калинин. Смущенно морщиня широкий короткий нос, оседланный старомодными круглыми очками в железной потемневшей оправе, закопался было в потертом раздутом портфеле. Искал, видно, наметки по сегодняшней повестке. Он припозднился на своем исполкомовском заседании; вошел тихо, стараясь не стучать по паркету высокими сапогами и расправляя под ремешком серую парусиновую блузу, когда Троцкий уже говорил. Внимал наркомвоену с недоумением, примеряясь глазом на председателя Совета обороны; потом успокоился, видя реакцию Владимира Ильича, однако продолжал слушать с усилием, отчего и забыл вынуть нужные бумаги. Не вытряхать же портфель на зеленое сукно. Еще больше смущаясь, досадуя на себя, Калинин заговорил не в обычной своей манере — мягко, с присущим юмором и налетом поучения, а напористо, едва сдерживая раздражение:
— Зачем вносить смуту?.. Нет времени у нас копаться в ваших «исторических объяснениях», товарищ Троцкий. Главное сейчас… мобилизовать партийные силы, самим мобилизоваться! Я поддерживаю мнение Владимира Ильича, плана оперативного на Южном фронте не ломать, не ослаблять войск под Царицыном… а на центральном участке, у Орла и Воронежа, собрать ото всего возможного устойчивые части. Словом, мобилизация и мобилизация! Образовать при ПУРе комиссию… по политической мобилизации. Поручить местным губкомам образовать подобные комиссии при губисполкомах. Воззвание можно составить! От имени Совета обороны и ВЦИКа обратиться ко всему трудовому населению. Работники ВЦИКа готовы с завтрева же выезжать на фронт, подымать утерянный войсками боевой дух. К примеру, собираемся с товарищем Петровским на днях проскочить в район Воронежа…
Оторвалась от своих бумаг Стасова. Заправляя за ухо выбившуюся седую прядь, внесла предложение:
— Усилить состав Политуправления!.. Для правильного распределения и использования мобилизованных политработников. Извините, Михаил Иванович, что перебила… Как вы смотрите, Владимир Ильич?
Кивая согласно, Ленин в то же время подбадривал взглядом сбитого со слова председателя ВЦИКа. Усаживаясь, Калинин знаком показывал, что он не в претензии, высказал все.
— Подготовим циркулярное письмо о порядке проведения политической мобилизации по всем губкомам. Составим воззвание к трудовому населению. Усилить состав Политуправления… А что с разделением Южного фронта?
Скрипнул стул у окна. Да, Дзержинский.
— Полагаю, поддержать мнение главного командования. Правильная постановка вопроса. Южный фронт, теперешний, несуразный по своим размерам и управлять им… Мало сказать… трудно. Разделить. Особую группу Шорина выделить в самостоятельный фронт, Юго-Восточный, как уже называлось. С Одиннадцатой — три армии.
— Там и Волжско-Каспийская флотилия, — подсказал Смилга, решившийся подать голос; сам он уже знал, что ему предложат пост члена Реввоенсовета вновь образуемого фронта.
Дзержинский замешкался, отодвигаясь со стулом к простенку. Форточка открыта, догадался Владимир Ильич, не отрываясь от блокнота; еще может и продуть, с больными легкими…
— Слушаем, слушаем, Феликс Эдмундович.
— Три армии и на центральном участке… — справившись с кашлем, продолжал чекист. — Оставить его Южным. А Егорьева, в самом деле, освободить от командования…
— Да, да, поддерживаю товарища Дзержинского. Фронт на юге разделить. Признать желательным и смену командюжа. Предлагаю решение этих вопросов передать Реввоенсовету с утверждением Политбюро.
— А руководство фронтами?..
— Руководство Юго-Восточным фронтом, думаю, сомнений у вас не вызывает… Шорин — командующий. Утвердить членами Реввоенсовета Трифонова и Смилгу. Хотя должен сказать… Ивар Тенисович, вы мягкий по своему складу человек. А мягкость недалека от… беспринципности. Об этом вам уже говорили товарищи. Шорин крутой, старой закваски военный… Ежели вы нечетко будете проводить нашу линию… будете колебаться… менять точку зрения, позицию, добра не ждите. Фронт сложный, царицынское направление… Казачий. По мягкости своей вы можете потакать всяким любителям р а с к а з а ч и в а н и я… Хватит! Дров мы уже однажды наломали… — переняв взгляд Троцкого, Владимир Ильич нахмурился; не надо шевелить больную тему, наговорились в свое время предостаточно. — На Южный фронт… мы поддерживаем Егорова. Боевой опыт, и именно на юге, у него богатый, вы знаете… И еще предложение… назначить членом Реввоенсовета Южфронта товарища Сталина.
Никого это предложение не удивило. Конечно, все уже знали. Со скрытым волнением Владимир Ильич ждал возражения наркомвоена, если не категоричного протеста, то уж, во всяком случае, язвительной реплики. Промолчал, прикусив губу; взгляд сквозь пенсне отрешен, направлен в себя. Не поверилось — в утреннем разговоре по телефону, из квартиры, Троцкий бурно возражал против перемещения Сталина на Южный фронт. Мотив в общем-то веский: нетерпимость Сталина к военспецам, бывшим царским офицерам; коль остановились на Егорове — Троцкий эту кандидатуру поддерживает, — трудно будет ему…
На самом деле, Владимир Ильич убедился, Троцкий воспринимает это назначение как личную обиду — волей-неволей перемещаться придется и самому, на Восточный фронт либо на Западный. Такова неизбежность. Очевидно ведь, перемещение не должно бы особо его задевать — выдохся на юге, и сегодняшнее метание, разнос стратегического плана выдавали в нем растерянность, граничащую с паникой…
Заседание вроде не затягивалось. Стрелки часов подбирались к двенадцати. Владимир Ильич ощутил усталость, больше, может быть, физическую, нежели душевную; понимал, взял много сил взрыв в Леонтьевском переулке. Военные вопросы, как ни странно, дались гораздо легче, чем предполагал. Прошли безвозвратно те времена, когда ему бывало невыносимо трудно, порою оказывался с меньшинством и даже один…
Следующий пункт. Осилил желание предложить перенести на завтра. Нет, каким бы разговор ни был тяжелым, довести надо. О горькой, незадачливой судьбе донского казака Филиппа Миронова. Как-то сразу это имя обожгло сердце, еще только-только разгуливался Дон весной 18-го. С той поры постоянно доходили о нем какие-либо сведения, самые противоречивые, чаще худые; заявлял о себе и сам — в письмах, телеграммах… сумбурных, каких-то горячечных, но открытых и искренних…
Сомнения нет, человек немало сделал для революции; работа его в Красной Армии была полезна. Но… не разобрался, запутался в невероятно сложных событиях, в мутных потоках Дона, бурлящего вот уже два года. Вовремя не поддержали его, не помогли, неумело использовали его авторитет среди казаков…
— Товарищ Троцкий, как вы смотрите на предстоящий суд над Мироновым?
Умышленно обратился к отрешенному наркомвоену; справку по этому вопросу — у него записано — делает Смилга.