— Трибунал революционный, чрезвычайный… — Троцкий пожал острыми плечами, давая понять, что разговор какой бы то ни было о «деле Миронова» излишний. — Измена делу революции. Этого следовало ожидать… Конец у всех авантюристов одинаков.
Владимир Ильич горестно качал головой. Смилга уже готов выбраться из глубокого кресла — будет топтать и без того истоптанного, раздавленного человека…
— Необходимо помнить, товарищи… метания, неустойчивость Миронова отражают колебания трудового казачества, всего среднего крестьянства. На суде проявить максимум революционной законности. Вскрыть следствием и судебным разбирательством истинную, фактическую вину. Не забывайте и заслуг Миронова перед Республикой…
Оставшись один, Владимир Ильич еще долго сидел, упершись взглядом в исчерканную повестку дня.
Глава вторая
Егоров начал понимать, какой груз лег ему на плечи. В Москве назначение воспринимал отвлеченно, будто речь шла о ком-то другом; в Кремле явно интересовались стратегическим мышлением, на что, мол, гож военспец; у главкома, на Знаменке, вводили в оперативную обстановку, навязывали уготованный план отпора Деникину. А тут, в Орле, глубокой ночью, в двух-трех десятках верст от передовой, физически осмыслил ответственность. Ощущение: он у края обрыва — стынет сердце, ветер забивает дыхание…
Широкими шагами ходил в затененном салоне, разминая занывшее плечо — сальскую майскую рану. Да, не армия — целых три! Склоняется и к четвертой, 12-й. Дали раздвинулись, глазом не окинешь; представить — дух захватывает…
Глоток остывшего чая не унял дрожи в горле; запершило сильнее. Вынул из пачки папиросу; прикуривая от лампы, косился на разостланную по всему столу карту. Красно-синие мотки линий со стрелами рябили в глазах. В и д е л бредущих уныло людей, в захлюстанных шинелях, мокрых фуражках, застревавшие в грязище пушки и повозки…
Картины отступающих войск преследуют с самой весны, с апреля, когда 10-я повернула от стен Ростова и Новочеркасска; после двухмесячной лежки в саратовском лазарете, попав уже в здешние края, в 14-ю армию, он увидел, что ничего не изменилось.
Все, хватит! Тяжелая загорелая рука с сильными пальцами смачно впечаталась в карту, в самую вершину красно-синей дуги — Орел — место, где он находится. Рубеж! Отсюда не ступит и шагу. Почувствовал, сжимает спазм, подкатывают слезы…
Чадящая лампа на столе, прямо на карте, напомнила недавнюю встречу с новым членом Реввоенсовета фронта. Убавил фитиль. На душе ощутил холодок: как сложатся взаимоотношения?..
Кусал крепкими зубами папиросу, гонял ее из угла в угол широкого мужественного рта. К давним работникам, и Серебрякову, и Сокольникову, присмотрелся — тревоги не вызывают. А как поведет себя Сталин? Наслышан всякого. Позавчерашняя встреча в Сергиевском, знакомство — просто нелепость. Пожалел, что прошлой осенью в Царицыне не свела их судьба; уже бы знал, что ожидает его…
Властно притягивала карта. Еще и еще хотелось вникнуть, что-то переставить, пересчитать. И предугадать… Только что отпустил оперативников. Вроде все расписано на завтра, все учтено. А сам-то понимает: всего учесть невозможно; коррективы внесет противник своими действиями. Талант военачальника в том и кроется, чтобы разгадывать замысел неприятеля и делать свой ход.
Знает, по сути, одну 14-ю, свою бывшую. А как командарм, Уборевич? Молод, из артиллерийских офицеров. На Северном фронте был начдивом. Неделя, как сдал ему армию. О 13-й имеет маломальское представление. Вот она, вся под пальцами — у Орла. С командующим Геккером знаком ближе; строптивый, своевольный, хотя воевать умеет.
Ничего не скажет о 8-й. Армия левофланговая, прикрывает воронежское направление. Сведения о ней самые туманные; после тяжелого августовского поражения, сдачи Воронежа она так и продолжает отступать, терзаемая донскими и кубанскими казаками. Сперва Мамантов крушил ее тылы; нынче лютует Шкуро со своей конницей. Не везет 8-й и с командармами: пятый, не то шестой меняется. Летом еще командовал Любимов, военный опытный, генштабист; по бумагам, он исполняет обязанности командарма, а фактически управляет член Реввоенсовета фронта Сокольников…
Во всем еще надо разбираться, до всего доходить самому. Вот пожалуйста, Сокольников… Военного строя и не нюхал. Троцкий собирается утвердить его командармом-8. Странно, об этом вскользь упомянул и Сталин. Не хочет ли новый член Реввоенсовета таким способом избавиться от Сокольникова? Черт их разберет. А, ладно, перестановка высоких работников — дело центра. У него, командующего, — фронт. Ему надо воевать…
Изъянов в расстановке сил на центральном участке не видит. Обеспечены все три направления — брянское, орловское и воронежское. Ни смысла, ни времени нет что-либо передвигать. Прошлой ночью из Серпухова — штаба фронта — на проводе с главкомом признал правильным действующий план обороны Орла своего предшественника; не слукавил, не смалодушничал перед сидевшим тут же у аппарата бывшим уже командующим Егорьевым — авторитет старого генерала чтил.
Сейчас, один на один, проникает гораздо глубже. План Егорьева — всего лишь попытка ликвидировать успехи противника частным контрударом наличными силами со стороны городка Кромы и станции Залегощь. Задержать деникинцев — слишком мало. Надо резко переломить обстановку на всем Южном фронте. Ему, молодому командующему, предстоит решить вопрос об использовании резерва главкома, разработать план новой наступательной операции в широком масштабе.
Кое-что проглядывает, намечаются контуры; больше — неизвестного, сокрытого от взора. Мало знает о противнике, сведения армейских разведок совсем скудные. Да что противник! О своих войсках не добьется внятных ответов — ни цифр, ни занимаемых населенных пунктов. Связь ни к черту! Покойный Селивачев на этом сломал себе шею в августовском контрнаступлении; воевал вслепую, в самом уже начале операции потерял связь с начдивами. Аэропланом разыскивал части. До смешного — с командюжем Егорьевым обрывался прямой провод…
Связь, связь!.. Сталин грозился выйти на председателя Совета обороны. Заполучить бы переносные кавалерийские радиостанции. Иначе беда…
Важное в этот час, понимает, с умом ввести в бои резерв главкома, учесть общую обстановку у Орла. А обстановка, честно сказать… аховая. Генерал Кутепов вывел своих «цветных» уже на прямую от Кром. Корниловцы рвутся бешено, нагло; дроздовцы, марковцы и алексеевцы на флангах, за локти поддерживают ветеранов «ледового похода», матерых гвардейцев…
Скомкал искусанную папиросу, не замечая, что она погасла. Окурок ткнул наугад в пепельницу; сомкнув пальцы на затылке, прогибаясь, вытянулся на стуле до хруста во всем затекшем теле. Недурно бы пройтись по ночным улочкам, размяться, дыхнуть — мысли бы посвежели…
— Александр Ильич, из Карачева… Последний эшелон сводной Латышской дивизии прибыл. Начдив Мартусевич готов к выполнению боевого задания.
Не заглядывая в телеграфную ленту, Егоров кивнул адъютанту: ступай, мол. Вести такой ждал. Начдив Мартусевич готов… Отменно. Он, командюж, не готов дать такое задание. Сию минуту. А к утру кровь из носу…
В район Навля — Карачев до него уже были переброшены резервные части главкома, Отдельная стрелковая бригада Павлова и червонные казаки Примакова. До двух тысяч у Павлова, а точнее — по сводке, — тысяча шестьсот восемьдесят пять штыков и сто двадцать сабель; у Примакова тысяча двести сабель и ни одного штыка. Позавчера главком дозволил, не дожидаясь сосредоточения латышей, при необходимости вводить в бои его резерв. Обошлось. И слава богу…
Вся Ударная группа теперь в сборе. До десяти тысяч. Откровенно, кот наплакал. Хотя… кулак. По слухам, части прочные, обстрелянные. Важно, свежие, не измотанные отступлением. Его задача, командующего, нанести удар этим кулаком. В слабое место. Самое слабое! А где оно?..
Видел, конечно, видел то место; хотелось, чтобы оказалось именно оно; боится лишний раз задержать на нем взгляд, будто генерал Май-Маевский догадается о его тайном замысле. Вот, Молодовое — Турищево, в стыке железных дорог на Брянск, вдоль большака Дмитровск — Кромы. Наносить удар в створ Фатеж — Малоархангельск, в курскую железнодорожную ветку. Но для этого нужно немало…
Задержать у Севска «малиновых», дроздовские полки, на сегодня уже не удалось. Прут сломя голову по льговской ветке на Брянск, расчищают путь бронепоездами. Сдаст 14-я станцию Брасово… Быть худу. Деникинцы выйдут во фланг и тыл Ударной группе. 7-я стрелковая дивизия и группа Саблина — слабые и донельзя расстроенные, знает эти части. А удержать Брасово надо! Рукой подать до правого крыла резерва главкома. Вот поехал туда Уборевич…
Со вчерашнего подчинил Ударную группу командарму-13. Геккер уже успел сосвоевольничать: перебросил кавбригаду червонных казаков на крайний правый фланг, в район Турищева. Главком, напротив, распорядился сосредоточить кавалерию поближе к Орлу. Вникнув, решил не взыскивать строго с командарма — пожурит при случае; видит сам, конники Примакова нужны именно тут, на случай прорыва дроздовцев у Брасова…
Подумалось: а не проскочить ли в Карачев, глянуть на латышских стрелков? Нет, утром прибудут Геккер и Уборевич. Сейчас бы — не станешь же подымать в теплушках бойцов среди ночи. Укорял себя, небось не командарм уже, бегать по частям, как бывало, на Дону, в 9-й и 10-й. Даже в драки влазил; от майской, на речке Сал, очухивается до сих пор…
Нагадал! Заныло плечо. А боль непременно тут же воскрешает в памяти тот давний бой. Масса конницы, с обеих сторон… До полутора десятка тысяч! Сабельная метель!.. Зрелище захватывающее и страшное; нет равных ему по открытой жестокости. Но об этом думаешь потом, когда схлынет бешеное возбуждение, пыл… Отчетливо помнит беловолосого, в кудряшках, казачка; все силился пырнуть его снизу шашкой… Фуражку сбил, настырный. Так и пропала; с германской таскал. Не повезло им в тот яснонебый день, на Салу, у хутора Плетнева, ему, командарму, и главному коннику, Думенко. Свалили с седел обоих; не шашками — пулями. Вроде нарочно метили…