Я стою в волнах крови, в крови моя грудь.
Если б я заблудился иль было б разбито
На пути роковом Вороного копыто, —
Может статься, твой вздох не терзал бы меня.
И такого не знал бы я страшного дня…
Я клянусь! Я творцу открывал свою душу.
Я сказал, что я смерть на тебя не обрушу.
Но ведь камень внезапный упал на стекло.
Нет ключа от спасенья. Несчастье пришло.
Ведь остался из отпрысков Исфендиара
Ты один! О, когда бы мгновенна и яра
Смерть меня сокрушила, и я бы притих
С побледневшим челом на коленях твоих!
Но напрасны моления! Ранее срока
Мы не вымолим смерти у грозного Рока.
Каждый волос главы наклоненной твоей
Сотен тысяч венцов мне милей и ценней.
Если б снадобье было от гибельной раны,
Я нашел бы его, — все объехал бы страны.
Да исчезнут все царства! Да меркнет их свет,
Если Дария больше над царствами нет!
В кровь себя истерзай над престолом, который
Опустел, над венцом, что не радует взоры!
Да исчезнет навек смертоносный цветник!
Весь в шипах садовод. Он в крови, он поник!
Грозен мир. Ниспровергнут безжалостно Дарий
Подавая нам дар, яд скрывает он в даре.
Нету силы помочь кипарису. И плач
Я вздымаю. Заплачь, мое сердце, заплачь!
В чем желанье твое? Подними ко мне вежды.
Что пугает тебя? Что дарует надежды?
Прикажи мне любое! Обет я даю,
Что с покорностью выполню волю твою».
Слышал стон этот сладостный тот, кто навеки
Уходил, и просительно поднял он веки
И промолвил: «О ты, чей так сладок удел,
О преемник благой моих царственных дел!
Что отвечу? Ведь я уже в мире угрюмом,
Я безвольнее розы, несомой самумом.
Ждал от мира шербета со льдом, — но в ответ
Он на тающем льду написал про шербет.
От бесславья горит моя грудь. И в покрове
Я простерт. Но покров мой — из пурпурной крови.
И у молний, укрытых обильным дождем,
Иссыхают уста и пылают огнем.
Ведь сосуд наш из глины. Сломался, — жалеем,
Но ни воском его не починим, ни клеем.
Все бесчинствует мир. Он еще не притих.
Он приносит одних и уносит других.
Он опасен живущим своею игрою,
Но и спасшихся прах он тревожит порою.
Видишь день мой последний… Вглядись: Впереди
День такой же ты встретишь. Так правду блюди!
Если будешь ей верен всегда, то в пучину
Не падешь и отрадную встретишь кончину.
Я подобен Бахману: сдавил его змей
Так, что он и не вскрикнул пред смертью своей.
Я — ничто перед силою Исфендиара,
А постигла его столь же лютая кара.
Все в роду моем были убиты. О чем
Горевать? Утвержден я в наследстве мечом.
Царствуй радостно! Горькой покорствуя доле,
Я не думаю больше о царском престоле.
Но желаешь ты ведать, чего б я хотел,
Если плач надо мной мне пошлется в удел?
Три имею желанья. Простер свою длань я
К миродержцу. Так выполни эти желанья!
За невинную кровь — вот желанье одно —
Быть возмездью вели. Да свершится оно!
Сев на кейский престол — вот желанье второе, —
Милосердье яви в государственном строе.
Семя гнева из царской исторгнув груди,
Мое семя, сынов моих, ты пощади.
Слушай третье: будь хладным и сдержанным с теми,
Что мой тешили взор в моем царском гареме.
Но прекрасную дочь мою Роушенек,
Мной взращенную нежно для счастья и нег,
Ты возвысь, осчастливь своим царственным ложем.
Мы услады пиров нежноликими множим.
В ее имени светлом — сиянья печать;
Надо Солнцу со Светом себя сочетать».
Внял словам Искендер. Все сказал говоривший.
Встал внимавший. Навек засыпал говоривший…
Мрак покрыл небосвод, покоривший Багдад,
Скрывший царский дворец и весь царственный сад,
Сбивший плод с древа Кеев и сшивший для дара
Синий саван — огромнее Исфендиара.
День отвел от земли свой приветливый взгляд.
Стал невидим рубин. Появился агат, —
И всю ночь Искендер сокрушался, взирая
На того, кто был славен от края до края.
Он взирал на царя, но рыдал о себе:
Тот же выпьет он яд, шел он к той же судьбе.
И рассвет на коне своем пегом встревожил
Все вокруг и коня разнуздал и стреножил.
Приказал Искендер, чтоб обряжен был шах,
Чтобы прах опустили в родной ему прах,
И под каменным сводом к его новоселью
Чтоб воздвигли дворец с золотой колыбелью.
И когда сей чертог был усопшему дан,
Мир забыл, кто виновник бесчисленных ран.
Обладателей тел почитают, покуда
В их телах есть душа, что чудеснее чуда.
Но когда их тела покидает душа,
Все отводят свой взор, удалиться спеша.
Если светоч погас, — безразлично для ока,
На земле он стоял иль висел он высоко.
По земле ты бродил иль витал в небесах,
Если сам ты из праха, сойдешь ты во прах.
Много рыб, что расстались с волнами родными,
Поедаются вмиг муравьями земными.
Вот обычай земли! На поспешном пути
Все идут, чтобы идти и куда-то уйти.
Одному в должный срок он стоянку укажет,
А другому «вставай» раньше времени скажет.
Ты под синим ковром, кратким счастьем горя,
Не ликуй, хоть весь мир — яркий блеск янтаря.
Как янтарь, станет желтым твой лик. И пустыней
Станет мир. И пойдешь за одеждою синей.
Если в львином урочище бродит олень,
Его срок предуказан, мелькнет его день.
Словно птица, сбирайся в отлет свой отрадный,
Не пленяйся вином в этой пристани смрадной.
Жги, как молния, мир! Не жалей ничего!
Мир избавь от себя! А себя — от него!
Мотылек — легкокрыл. Саламандра — хромая,
Все ж их манит огонь, чтобы сжечь, обнимая.
Будь владыки слугой иль владыкою будь, —
Это горесть в пути, или горести путь.
Вечный кружится прах. И, охвачены страхом,
Мы не знаем, что скрыто крутящимся прахом.
Это старый кошель, полный складок, и он
Затаил свои клады; не слышен их звон.
Только новый кошель будет звонок. А влага
Зашипит, если с влагой впервые баклага.
Кто б узнать в этой «Башне молчанья» сумел
Всю былую чреду злых и праведных дел?
Столько мудрых томил в своих тленных пределах
Этот мир! Умертвил столько воинов смелых!
Свод небесный — двухцветен. Кляня и любя,
Он двойною каймою коснулся тебя:
То ты ангелом станешь всем людям на диво,
То тебя он придавит, как злобного дива.
Он, что хлеба тебе дать под вечер не смог,
Утром в небо поднимет свой круглый пирог.
Для чего в звездной мельнице, нам на потребу
Давшей это ничто, — быть признательным небу?
Ключ живой обретя, пост воспримешь легко.
Будь, как Хызр. Что нам финики и молоко!
Уходи от того, в ком есть сходство со зверем,
Люди — дивы, а дивам мы души не вверим.
Мчатся в страхе онагры, — их короток век:
Человечность свою позабыл человек.
От людей и олень, перепуган без меры,
Мчится в горы, на скалы, в глухие пещеры.
В темной роще, листву с легким шумом задев,
Вероломства людей опасается лев.
Благородства расколот сверкающий камень!
Человек! Человечности где же твой пламень?
«Человек» или «смерть»? Ты на буквы взгляни, —
И поймешь: эти двое друг другу сродни.
Мрачен дух человека и в злобе упорен,
Как зрачок человека, он сделался черен.
Но молчи и значенье молчанья пойми!
Говорить о сокрытом нельзя, Низами!
Ты меж спящих иль нет! Мертвецов они глуше!
Ты усни иль заткни хлопком тотчас же уши.
У лазурного свода учись: небосклон
С желтым — желт, с красным — красным становится он.
По ночам, когда звезды сплетают узоры,
Многоцветным сияньем он радует взоры;
Светлым днем, когда светит великий алмаз,
Он приятен всем людям, хоть он — одноглаз.
ИСКЕНДЕР ВОСХОДИТ НА ПРЕСТОЛ В СТОЛИЦЕ ИСТАХРЕ
Кравчий! Магов полночный светильник мне дай!
Он — прозренье мое. Надо мной не стенай!
Из него в свою душу вбираю я масло,
Чтобы сердце мое пламенело, не гасло.
Ты скажи мне, о слово, алхимиков клад,
Как ты сделалось камнем волшебных услад?
Из тебя создавались дворцы и палаты,
Но в тебе ни крупицы не видно утраты.
Где у нас ты рождаешься? Где? Не скрывай!
Если ты издалека, тогде же твой край?
Ты исходишь от нас, но ты нами незримо.
Создавая рисунки, ты неуловимо.
В мастерской наших душ лишь тобой мы живем.
Наш язык — он служитель в приказе твоем.
Если ты будешь виться, волшебная птица,
То и память о нас на земле сохранится.
Как возвышен познавший весь круг твоих чар!
Да раскупит народ его звучный товар!
Да вручает он всем драгоценное слово,
Огорчая удачей завистника злого!
Приходи, обладатель сверкающих слов,
Изложи все законы словесных основ.
И о витязях пой и, владеющий знаньем,
Вызывай отошедших своим заклинаньем.
Излагающий мудро былые дела,
Тот, пред кем проясняется древняя мгла,
Молвил так: под безмерным шатром бирюзовым,
Указующим путь к устремлениям новым.
Искендер снова поднял свой воинский стан
И оставил прельщавший его Исфахан.
И в Истахре, в приюте царя Каюмерса,
Перед ним весь Иран покоренный отверзся.
На главу возложил он венец, и на трон
Он воссел, и стране дал могущество он.
И вельможи, царя почитавшие твердой
Государству опорой, с осанкою гордой
Приходили к царю: приносили они
Подношенья тому, кто возвысил их дни.
От истоков и Нила и Ганга, из края
Черных Зинджей, из желтых просторов Китая
С изобильною данью примчались послы