затвором:
Ку –
клукс –
клан.
Одеяла драп
свис.
В доме спят.
Храп.
Свист.
Па –
па
падает,
па –
дает,
пада…
Испуг!
Сплю.
Поле. Синь.
На заре
парусинный лазарет.
Раненый охает,
пуля села
в легкое.
Из холодных палат
белый
движется халат.
Это врач,
это ясно –
облит струйками красными,
он кричит:
– Одевайся
поскорей,
за лекарствами! –
Ночь темна и густа.
До аптеки
верста.
…Кальций,
вата
и йод…
Мама
песню поет,
где-то каплет
в углу…
Сплю.
Глава педагогическая с замиранием под ложечкой, посвящаемая учителям и карцеру Одесской 2-й гимназии им. Николая II.
Грудой
башен заморских
снег,
сверкая, лепится.
Утренние
заморозки,
гололедица…
Холод
пальцы припекает,
вот бы
если варежки!
Мимо Сени
пробегают
школьные товарищи.
Закричали
Митя с Колей:
– Сенька,
ты чего не в школе?
– Я врачом
в аптеку послан
и вернусь оттуда
поздно.
– Раз, два, три, –
Сенечка,
не ври.
Зажимайте
живо рот!
Пацана́ –
за шиворот,
влазь
в класс!
Подтолкнули
валенками,
посадили
с маленькими.
Бел
мел.
Подтянись! –
За пюпитром
латинист.
Руки
что жерновы.
– Ну-ка,
за латынь! –
Скрыты
брови черные
пенсне золотым.
Раз, два, три, –
Сеня,
повтори:
«Dantebe, mater Rossia, iscus, essentia quassa,
cicero, corpus, petit Isvesti, orator, tribuna,
radionositis centra declaratii: Urbi et orbi,
purpura parus namorae Respublica guetrus tremit».
Бледен мальчик,
обмер мальчик,
в класс
вступает математик:
§ 000. Шли четыре мужика, говорили про крупу,
про покупку, про крупу да про подкрупку.
У меня полпуда с граммом, у тебя кило и пуд,
у Антипа пуд и гарнец, у Ивана четверик.
Сколько было в метромерах всей крупы на
четверых?
Обмер Сеня,
пьяный будто,
стал решать
и перепутал,
и, издав
военный крик,
через кафедру –
прыг!
Прыгнул
через падежи.
– Да держи его,
держи! –
Тангенс, синус,
плюс и минус,
взял разбег –
А + В….
Перепрыгнул
Ваню и
Рисование,
Перепрыгнул
Рафу и
Географию,
Перепрыгнул
Саню и
Чистописание!
Надзиратель
поднял вой,
прибежал городовой, –
в воду канул
гимназист,
невысок
и неказист!
Встал учитель
на порог:
– Повтори,
лентяй,
урок!
Что мальчишке
до урока?
Перед ним
легла дорога
голуба и широка.
Сахарные берега…
Глава сладостная, посвященная деликатности, полному собранию сочинений П. С. Когана и зубоврачебному креслу.
Берег моря.
Где я?
Стоп!
Вкусный,
сладкий запах сдоб…
Изменили
мне силенки,
устаю,
устаю!
В поле
сахарной соломки
я стою.
Я ж
не сладкого искал…
Сколько
сахара-песка,
что за розовая ваза!
Ах, как пенится
у скал
Море
Клюквенного Кваса.
Золотятся пески –
самый лучший
бисквит!
Горный
тянется хребет –
чистый, радужный шербет!
А в долине,
вдали,
но отсюда
недалек –
разноцветный
городок
в бонбоньерке
залег.
Белосахарных палат
расцветают купола.
– Заходи,
стар и млад,
хочешь,
кушай мармелад,
хочешь,
губы шеколадь,
наряжайся
в маки, –
хорошо
щеголять
в серебряной
бумаге!
Посмотри
на домик тот,
это – торт.
Ну, а это
фортепьяно
сделано
из марципана.
Гуляют
ангелочки –
на плечах
кулечки,
в обертках,
как шейхи,
раковые
шейки.
Прямо, прямо
нет спасенья!
От соблазна
плачет Сеня.
Ах,
он бы съел
ну хотя бы
монпансье.
Посредине города,
неширок и короток,
домик
из печеньица,
а оттуда
голосок,
словно
ананасный сок:
– Мое вам
почтеньице!
В райские
кущи
заходите,
скушайте
абрикоску,
сливку,
вишневую
наливку.
Не стесняйтесь,
заходите!..
Сеня,
слюни вытерши,
видит:
Главный Кондитер
с Главною Кондитершей.
Сколько, сколько
сладостей!
Где ж это
кончается?
У Сенечки
от слабости
все в глазах
качается.
Время клонится
к восьми.
И весь мир
просит Сеню:
– Слушай,
скушай
этих яств новизну!
Ну, возьми!
– Не возьму…
А мальчиковы
пятки
вязнут, вязнут в
патоке.
Па-атока тяну-чая,
ги-бель неми-нучая,
тя-анутся
сладкие
ли-ип-кие
нити…
– На помощь,
на помощь,
спасите,
вытя –
ните!
То –
ну!
То –
ну! –
А хитрая
Кондитерша
смеется:
– Да нну?
Вот уже рубашка
в патоке подмокла.
Но что это?
Откуда это
мчится подмога
Кем это
выслано
соленое
и кислое?
Армия
столобая –
мчится
соль столовая,
а за нею
мчится
перец
и горчица…
Как ударила
соль
в сахарную
антресоль!
Как повылетел
хрен –
шоколады
дали крен!
А горчица
горячится:
– Эх!
Не грех –
бей в мускатный орех!
Кондитерша
кубарем,
блещет
нижним бельем.
Ну-ка,
уксус откупорим,
обольем,
обольем!
Налетают,
налетают
стаи перца
на туман,
тают,
тают,
тают,
тают
шоколадные дома…
И сахарная жижица
льется
и движется.
Глава, написанная к сведению библиотекаря. Что читали Пушкин и Чуковский?
Странной силою ведомый, я вошел в гусиный домик.
За столом и чашей пунша, в свете карточной игры,
под тик-так часов-кукушки ждали Андерсен и Пушкин,
Гофман, Киплинг и Чуковский, Кот Мурлыка, Буш и Гримм.
И сказал Чуковский: «Сядьте! Мальчик Сеня, ты – читатель,
и, конечно, как читатель, без завистливых затей,
ты рассудишь, ты научишь, кто из нас, сидящих, лучше
пишет сказки для детей!»
Тихо
и нерадостно
начал сказку
Андерсен –
маленький,
ледащенький
седой старичок:
«Лежали вместе
в ящике
Мяч и Волчок.
– Души я
в вас не чаю,
люблю вас горячо…
Давайте повенчаемся…–
Мячу
жужжит Волчок.
Но,
гордостью наполненный,
Мячик говорит:
– Я с Соловьем
помолвлена,
он – мой фаворит.
Ему отдам
невинность я! –
Наутро
Мяч исчез,
Волчок
не в силах вынести…
Прощайте,
жизнь и честь!
Прошло
немало времени,
но жег
любовный яд…
– Наверно,
забеременел
Мяч
от Соловья.
Я видел
на „ex-librise“
Соловья в очках… –
Тут мальчик
взял
и выбросил
через окно Волчка.
Истерзанный,
искусанный,
с обломанным плечом,
Волчок
в клоаке мусорной
встретился
с Мячом.
– Любимый мой!
Согласна я
стать
твоей женой!..
(Сама ж
ужасно грязная,
с дыркой
выжженной.)
Волчок
ответил,
сплюнувши:
– Я был
когда-то
юношей,
теперь же
поостыл, –
иная ситуация…
К тому ж
решил остаться я
навеки
холостым!..»
Тих
и нерадостен,
кончил сказку
Андерсен,
и совсем
иначе
Афанасьев
начал:
«В дальнем
государстве,
в тридесятом
царстве,
у того
царя Додона,
у Великого Дона,
что и
моря синевей,
было
трое сыновей.
Вот идет
первый сын
мимо
черных лесин,
а ему навстречу –
ишь как! –
лезет мышка-норышка,
куковушка-куку́шка,
и лягушка-ква́кушка
из озерных глубин:
ква –
кум –
бинь…
А за ними
кыш –
По-Лугу-Поскоки́ш,
а за ними
вишь? –
Я Всех-Вас-Дави