не шевелит он,
пораженный
чудовищным энцефалитом,
Робот ждет приказаний
с открытым ртом.
Ровно в 7
пунктуально
по Гринвичу,
руки сложной системы
от себя
потяготою
ринувши,
когда стены коробок
полосой озаряются красной,
просыпается
Робот,
в суставах коленчатых хряснув.
Подымает
скафандром
сияющий череп,
на волнистом затылке узор, –
это
родинка фирмы,
фабричный герб
из геральдики Шнейдер-Крезо́.
И
с волны
золотого собора
переливом колеблемых волн
в ухо Робота звоном отборным
колокольнею
вклинился
Кельн.
Он встает,
протирает
мелом и замшей
электрический чайник щеки,
пылесос
рукавицею взявши,
выметает сор и стихи,
и на службу –
в концерн,
к стеклянному дому
в конце…
Слышит дом
шага четкого клац,
Робот лбом
отражает
Потсдаммерплац.
Несгибаем и прям,
конструктивно прост,
нержавеющий Робот
ртутною мордой
улыбается
во весь рост
подъяремным
Линкольнам
и Фордам.
По доспехам плывут
вверх ногами прохожие,
и рекламами,
окнами,
спятив с ума –
светлой комнатой смеха
на никельной роже
гримасничают дома.
И на заводе
у крыл машимых –
уже заводят
парней машинных.
В руках –
зазубрины,
поршнями
хрюкая,
впродоль
стены
стоят
безропотно –
кинжалозубые
молоткорукие
цельностальные
ребята – Роботы.
А Робот-люксус,
выпучив «цейсы»,
к воротам завода
прирос полицейским.
(Не оглянувшись
на ворохи дыма,
живой
безработный
проходит мимо.)
И приторно тянет
ипритом оттуда,
стеклянно-синий
снят цилиндр,
заботливо
в баллон
укутан
нежнейший…
нитроглицерин.
Им ничего,
не дышат,
не люди,
вуалится газ
у лица
на полуде.
А вечером
синим апрелем
к Роботу
входит
тонная фрейлейн.
Шапочка –
наискосок,
с фетра
вуалинка,
тонкий
носок
у туфельки
маленькой,
На цыпочках
тянется
к блеску забрала,
и ниточкой –
ручкой
железо забрала.
И гуды
в антеннах
тогда
принимают
скрипичный
оттенок
со склонностью
к маю,
сияющий
иссиня
доспехами,
грубый,
он –
пианиссимо
оркестрится
румбой.
Пошли
по трелям
стальные
ботинки,
и пальцы
фрейлейн
лежат
на цинке:
– Пойдем
глянцевитым путем,
пойдем-пойдем!
Губы
синеватым аргоном,
румбу
отбивая ступнёй,
Робот
танцует спокойно
с фрейлейн,
травинкой
степной…
Телевидящей
синькою
светит стекло,
и на инее
цинка
пальцев тепло…
Приемная зала стального картеля.
На глади паркета ракета луча.
С официальностями не канителя,
сам Шнайдер
с портфелем проходит, ворча.
Напрягся мозг
микрофарад,
контакт механик пробует.
В ноль пять начнется
смотр-парад,
приемка
новых Роботов.
Шпалером
стоят орденастые
представители
павшей династии.
Каски
шпиц –
генерал
оф-Битц,
Генеральный
штаб –
адмирал
фон-Папф,
с рекою-лентой
на груди
фельдмаршал
граф де-Бомбарди.
Тряся лицо –
чертеж машин
(проекты
мин и ядер) –
сам Шнайдер
примет строй машин,
шутливый,
старый Шнайдер.
И мимо пиджаков
пушка зимы светлей,
в Герленовых духах,
и в золоте затылок, –
прошла украдкой
леди Чатерлей
и у колонны жилистой
застыла.
Забыт лесник
(они давно расстались),
ей нужен
Робот
первобытных эр –
орангутанг
несокрушимой стали,
чья сила:
Е,
деленное на Р.
Повернулись головы.
Лорнетки у глаз.
Об пол
слитки
олова,
по лестнице
лязг…
Вдоль по рядам прокатился рокот,
дрогнули
люстры
в мелкую
дробь.
В зал – маршируют – за Роботом – Робот –
паркет
гололедицей –
ромб в ромб.
Идут ребята
страшных служб,
в дверях
отдавши
честь орлу.
А тени дам толпою луж
лежат на глянцевом полу.
– Рыцарской – ротой – железных сорок –
– Топорщась – подагрой – кольчатых – лап, –
– Корпус – пружинит – на плотных – рессорах –
– Свет – тиратронов – кварцевых – ламп. –
– На каждом – Роботе – надпись – «Проба», –
– Лбов – цилиндрических – свет – и сверк –
– Панцири – в глянце – Робот – в Робот, –
– Радиоскопами – смотрят – вверх. –
– Сто-ой! –
(ударили тяжкой стопой).
А белая леди
мечтает о встрече!
«Когда ж
я увижусь,
о Робот, с тобой,
чтоб тронуть железо
и вздрогнуть,
и лечь, и
щекой ощутить
ферросплавные плечи.
Захочу,
заведу,
и нежный
гагачий
в пастушью
дуду
запоет,
догадчив,
склонившись
антенной,
он чудный,
он тенор…»
Она видала видики,
но жить с живыми стало впроголодь,
и лапу
лучшей в мире выделки
рукою замшевой потрогала.
Каждый – Робот – проверен – и вышколен,
Х-образная – грудь – широка, –
№ и серию
вписывая
в книжку,
Шнайдер
обходит
строй сорока.
– Мерцает – утроба – кишечником – трубок,
– шарниры – колесики – ролики – стук.
– Напра – во, ать – два – повернулись – угрюмо
– светло-зеркальные – сорок – штук.
– Дайте-ка
общий выдох и вдох! –
кинул механику
роботов бог,
и разом
сорок резиновых легких
охнули в хоботы: «Хайль! Гох!»
А леди мечтает:
«Захочу – научу,
и Робот, грубый,
жестокий такой,
повалит меня
дивану в парчу
душить
ревнующей рукой.
И после,
блестя синевой под утро,
сентиментальный Робот
оперным тембром
гудит в репродуктор:
„Твой
до гроба…“»
А Шнайдер,
рукой оттопырив ухо:
«Вот этот вздохнул
немножечко глухо!» –
сказал и обмер,
дорожка по коже,
как будто паук
пробежал рукавом, –
грустно стоит
на других непохожий
Робот
номер сороковой.
Пульсирует веною,
странный что-то,
что-то неверное
в низких частотах.
Сгорбился Робот,
вымолвить силится,
не может ожить,
и стрелка на «стоп»,
и около рта
морщинка извилистая
(может – небрежность,
а может – скорбь…).
Светится в прорезях
лампа сквозная,
и чудится Шнайдеру –
он по-людски
смотрит презрительно:
«Я тебя знаю…» –
и тихо пульсируют
сталью виски.
Завитковый
соленоид
зеленеет
локоном,
и лицо его
стальное
худобою
вогнуто.
По резине
глянцевой
у немого
рта
тонко
жилка тянется,
будто
доброта.
И Шнайдеру страшно:
– Выгнать!
Испорчен! –
Отходит под стражей
к Роботам
прочим…
Повернули тумблер
в латах,
между глаз –
вынули
аккумулятор,
свет погас.
Ни тепла,
ни рокота,
ничего
особенного:
вон выносят Робота
забракованного.
Уже –
ни стихов,
ни пенья,
ни гуда,–
и, отражая мерцание звезд,
цельностальное
зеркальное чудо
«Бюссинг» повез.
Зал гремит от топота:
что ни шаг –
залп!
Тридцать девять Роботов
покидают
зал.
Сплавом стали с ко́бальтом
клещи
свисли.
Тридцать девять Роботов
на работу
вышли.
Чтоб парламент пеплом вытлел,
рейхстаг
сжечь.
В Спорт-Паласе черный Гитлер
держит
речь.
Блещут фонодугами
никельного
сверка,
зашагали слугами
Гуго –
Гугенберга.
Черной свастикой железо