Евгений Ивлев, электрик, молодой матрос из ленинградцев, прозванный на лодке Роденом за склонность к задумчивости и умение рисовать, прислушиваясь к разговору товарищей, тоскливо размышлял: «Проклятый Гитлер! Что сделал с нами со всеми?! Только и мечтаем, как бы потопить транспорт «пожирнее». И еще, и еще…» Евгений прикусил губу и вздохнул, тяжко, взахлеб.
Моряки уставились на него с недоумением. Военфельдшер сощелил веки, кольнул Ивлева острыми черными глазами. Кок спросил:
— Ты чего, Роден?
Евгений через силу улыбнулся и солгал:
— Да так, задремал… Страшное, видно, приснилось.
— Это бывает, — солидно заметил кок.
— Интересный компот получается, комсомольцы, атеисты, а бога через два на третье вспоминаете. С чего бы это, а? — насмешливо протянул военфельдшер Габуния и потрогал коротенькие усики.
Подводники переглянулись. Кок заморгал и почесал затылок.
— Да в боге ли дело! Бог вроде присказки, — загорячился, даже привстал с кресла Свирин. — Главное — фашиста топить, а мы вместо этого по морю туда-сюда телепаемся.
— А что, может, командира у перископа подменишь, Свирин? — спросил с ехидцей кок.
— Дуй, кореш, к нему и режь напрямки: так, мол, и так, товарищ капитан третьего ранга, прибыл подменить, раз сами не справляетесь.
— Тебе бы только подъелдыкивать, Общепит, — обиделся Свирин. — Вот у нас на «Двадцатке» командиром был каплейт Шилов… Вот это лихой мужик!..
— Лихой мужик!.. — передразнил Свирина кок и вдруг взбился. — Ты нашего батю не хули! Без году неделя на лодке, а туда же — судит, рядит…
Военфельдшер откровенно насмешливо оглядел матросов и поцокал языком.
— Не матросы — боевые петухи! Ишь, самого командира корабля взялись судить: один обвиняет, другой защищает. Или, может, я ослышался?..
В отсек заскочил штурман. Военфельдшер ухватил его за рукав и отвел к переборке, подальше от навостривших уши матросов.
— Какие проблемы терзают вас, товарищ Эскулап? Приготовили ли вы для нас, истомленных трудами и заботами, что-либо эдакое поддерживающее? — пытался отшутиться штурман, которого Габуния забросал вопросами о том, что делается в центральном посту и на поверхности.
— Клистир я тебе приготовил самый большой! — выкрикнул военфельдшер. — Давай отвечай на вопросы, Вано! Э-э, что молчишь?
Штурман коротко рассказал о паруснике. Габуния слушал, покачивал головой, и в такт его движениям на стене отсека колыхалась огромная носатая тень
— Слушай, Вано, сколько можно ходить с места на место за этим вшивым парусником? — жарко дыша в лицо штурману, зашептал Габуния. — Э, парень, давно пора ему резекцию делать!
— Ты командиру скажи, — посоветовал штурман и шагнул к двери в центральный пост. Уже закрывая ее, на миг задержался, согнав улыбку с лица, серьезно спросил: — А валерьянка у тебя есть, Эскулап?
— Конечно.
— Так пей. Говорят, помогает…
…На поверхности моря обстановка не менялась. Парусник закончил очередной поворот и лег на новый курс. То же самое сделала и подлодка. Крашенинников нервничал, но виду не показывал: действовал, как обычно, неторопливо, команды подавал, не повышая голоса.
Подводная лодка описала полную циркуляцию и еще ближе подошла к шхуне. Теперь судно просматривалось во всю длину. В окуляр с увеличением можно было разглядеть даже многие мелочи.
«Чья же это посудина?» — гадал командир, вглядываясь в повисший безжизненно флаг. И тут, как иногда случается, порыв свежего ветра, словно по заказу, чуть шевельнул складки флага, а затем и развернул его полотнище. Крашенинников отчетливо увидел желтый крест на синем поле. «Значит, все же нейтрал, швед!» — сказал он себе и мысленно порадовался, что не последовал совету Рудова, не ударил по шхуне торпедой.
И все же отпустить это судно он не мог. И не хотел. Что-то подсказывало ему не делать этого. И верх в споре со старпомом его не порадовал. Не желая обидеть Рудова, Крашенинников буднично, без всякого нажима объявил:
— Парусник — нейтрал, несет шведский флаг. Штурман, посмотрите на него, а потом загляните в справочник судов торгового флота, нет ли его там?
Пока штурман рассматривал шхуну в перископ, Крашенинников стоял возле него с закрытыми глазами и раздумывал, как быть с судном дальше. Штурман поглядел на парусник и, уйдя в свой закуток, стал шелестеть страницами толстенного справочника, а командир, так и не приняв решения, снова склонился к окуляру. Впрочем, решение он все же принял — не торопиться.
«А это что за надстроечка? И вот эта?.. Не пушки ли там запрятаны?! — недоверчиво присматривался он к шхуне. И тут же опровергал себя: «Да нет, какие там пушки! Обычные тамбуры над люками. И команда как команда: кто в белом, кто в черном, в свитерах, в вязаных жилетах, в штормовках, с капюшонами. И по судну слоняются так, как не бывает на военных кораблях». Крашенинников увидел, как матросы, что возились с брезентом, перешли к якорной лебедке на баке. Еще двое драили палубу швабрами. А по мостику не спеша прохаживался толстяк в фуражке — возможно, капитан.
Тошно было Крашенинникову от одного вида этого парусника. Топить нельзя — по флагу нейтрал, всплыть и остановить для проверки — опасно: вдруг это все же ловушка. Вот и злился, и корил себя в душе за нерешительность.
Гидроакустик доложил:
— Море и горизонт чисты, слышу только шумы парусника. Похоже, насос воду качает.
Подоспел доклад и штурмана: в справочнике вообще нет сведений о малотоннажных судах торгового флота Швеции… Крашенинников приказал:
— Артрасчетам обоих орудий быть в отсеках рядом с центральным постом! Боцман, подвсплыви, погляжу на супостата еще разок! Поднять перископ!
Боцман громко докладывал каждый метр пройденной глубины. Пискляво прожужжала лебедка, подняв перископ. Он был еще под водой, и Крашенинников заранее повернул его призмой в сторону, где должен находиться парусник. Сначала был виден только зеленовато-голубой сумеречный свет, но в окуляре постепенно светлело, и наконец он будто вспыхнул от яркого буйства солнечного дня. Головка перископа вышла из воды.
— Ага, вот он! — прошептал Крашенинников, чуть повернув перископ, затем обвел им вкруговую по всему горизонту. На море ничего не изменилось: в окуляре по-прежнему только шхуна. И тогда он решился. Подал команды:
— Опустить перископ! Артрасчеты в центральный пост| Боцман, всплывай!..
Море еще омывало палубу, а Крашенинников, лейтенант Федосов, командир артиллерийско-торпедной боевой части, и комендоры уже выскакивали из рубочного люка и бежали к пушкам.
На паруснике заметили всплывшую подводную лодку, засуетились, забегали. На мачтах прибавилось парусов. Шхуна накренилась, круто поворачивая, и понеслась прочь от подводной лодки.
Взобравшись на крышу рубочной кабины, боцман замахал флажками, вызывая парусник. Под диктовку командира он просемафорил на шхуну приказ из Международного свода сигналов: «Остановиться и лечь в дрейф! При неисполнении открываю огонь!»
Крашенинников поднял бинокль к глазам и навел на судно. На сигналы оно не отзывалось, хотя боцман и повторял их беспрестанно. На палубе и мостике шхуны не было видно ни души.
— Вот дьяволы! — плюнул в сердцах Крашенинников и приказал лейтенанту Федосову: — Предупредительный выстрел! Да гляди не врежь в него, дуролома!
Отрывисто грохнула носовая пушка. Воздух еще звенел и вибрировал, когда из воды перед форштевнем парусника поднялся снарядный всплеск. Судно рыскнуло на курсе и начало новый поворот.
Командир показал Федосову три пальца. И тут же лейтенант скомандовал артиллеристам:
— Три снаряда впереди по курсу судна, беглым — огонь!
Выстрелы прозвучали почти слитно, отдавшись в ушах долго не смолкавшим громовым рокотом. Впереди шхуны поднялся частокол из водяных фонтанов. Она снова резко повернула и, не отвечая на сигналы с подлодки, уходила зигзагами.
Крашенинников дал полный ход обоими электродвигателями, и распорядился готовить дизели к работе в позиционном положении. Он изменил курс лодки, развернув ее так, чтобы могли стрелять оба орудия. Со шхуной не сближался, хотя дистанция стрельбы для его сорокапяток была еще великовата. Решил быть осторожным до конца. Его злило упрямство шведского дурака-капитана, который из-за трусости или, наоборот, лихачества подставляет свое судно и экипаж под огонь пушек, злило его и то, что, участвуя в этой навязанной ему игре в кошки-мышки с парусником, он может стать. мишенью для гитлеровских самолетов: день-то вон какой ясный, самый что ни на есть летный.
Очередных три снаряда легли с небольшим перелетом впереди шхуны, три последующих — за ее кормой. Расстояние между нею и подводной лодкой Крашенинников сохранял неизменным. И тогда случилось то, чего он не ожидал.
Синий флаг с желтым крестом на бизани шхуны исчез. На его месте по ветру распласталось полотнище с раскоряченным пауком-свастикой. В тот же миг снизу, из люка, высунулась голова штурмана. Лицо у него было багровое, в белых пятнах. Задыхаясь от быстрого подъема по крутому трапу, он выкрикнул:
— Товарищ командир, парусник радирует открытым текстом по-немецки: «Всем! Всем! Всем! Атакован советской подводной лодкой! На помощь!»
Крашенинников махнул рукой штурману и повернулся к Федосову:
— Огонь на поражение!
Воздух содрогнулся от слитного протяжного грохота. На палубу со звоном упали стреляные гильзы.
Море перед парусником вспучилось, выбросило три начиненных огнем водяных смерча. Парусник- вильнул в одну, в другую сторону. На миг его скрыла поднявшаяся из волн и радужно светившаяся на солнце стена. Позади мостика шхуны сверкнуло несколько ярких вспышек, взметнулся язык пламени, и густо повалил дым, пачкая голубизну неба ядовито-черными пятнами.
Паруса на мачтах шхуны вдруг опали, и она, пройдя по инерции какое-то расстояние, остановилась. К топу фок-мачты торопливо поползли пестрые флаги.
— Что они? — спросил Крашенинников у боцмана. Тот уже быстро листал пухлый том свода международных сигналов.