ежнее колдовское очарование, превратившись просто в еще одну, самую обычную реку.
Вокруг царили ничем не нарушаемые тишина и покой… Тишина и покой, подумал я, которые и можно еще найти только в таких вот глухих уголках. Здесь у человека было время и место, чтобы размышлять и мечтать. Мир с его бедами и тревогами казался таким далеким, и прогресс бурным потоком проносился мимо, едва затрагивая этот глухой уголок.
Это место, находившееся в стороне от прогресса, все еще жило старыми понятиями и представлениями. Здесь, как и встарь, свято верили в Бога, и в маленькой церквушке на окраине городка священник мог по-прежнему пугать геенной огненной свою паству, и она слушала его, затаив дыхание. Люди здесь не чувствовали за собой какой-то особой вины, если жили лучше, чем их соседи, по-прежнему считая, что человек должен сам зарабатывать себе на жизнь. В былые времена все это считалось неоспоримой добродетелью, но не теперь, когда в мире царили другие нравы. Однако, подумал я, благодаря подобным взглядам, городок и не погряз в мелочах и пустяках, которые так занимают современный мир. И это относилось не только к быту, но и к мыслям, чувствам и морали. Жители городка все еще были способны веровать, тогда как в окружающем мире царило полное безверие. Для них по-прежнему существовали определенные духовные ценности, пусть, быть может, и ложные, и это в мире, где почти не осталось таких ценностей. Их, как и раньше, глубоко занимали коренные вопросы жизни и всего сущего, хотя в мире большинство людей давным-давно превратились в равнодушных и скучных циников.
Я окинул взглядом свою комнату. Она была маленькой, светлой и чистой и обставлена очень скромно — стены до половины обшиты деревянными панелями, мебель стояла только самая необходимая, а ковер на полу и вовсе отсутствовал. Монашеская келья, подумал я, но так оно, вероятно, и должно быть, потому что человек мало что мог сделать в излишне комфортной обстановке.
Меня окружали тишина и покой, но тогда откуда же взялись гремучие змеи? Возможно, эти тишина и покой были только искусной маскировкой и скрывали, подобно тихим водам мельничной запруды, бурлящий водоворот? Перед моим мысленным взором вновь возникла склонившаяся надо мной чешуйчатая голова гремучника, и я содрогнулся, вспомнив тот ужас, который парализовал мое тело при виде этой отвратительной твари.
Кому и зачем понадобилось убивать меня, и главное — таким диким способом? Кто это задумал и попытался осуществить? Почему он выбрал в качестве жертвы именно меня? И откуда появились две совершенно одинаковые фермы, которые почти невозможно было отличить друг от друга? А Забулдыга Смит и застрявший автомобиль, который, по существу, и не застревал? И откуда взялся трицератопс, который потом внезапно исчез?
Ни на один вопрос ответа у меня не было. Я мог, конечно, сказать себе, что все это мне лишь привиделось, но меня не покидало твердое убеждение, что я видел все на самом деле. Человек просто не способен вообразить все это одновременно. Я чувствовал, что какое-то объяснение здесь было, но найти его не мог.
Я отложил конверт и просмотрел остальную почту, но ничего важного не обнаружил. Пришло несколько писем от друзей, желавших мне всяческих удач на новом месте. Мне, правда, не совсем понравился нарочито бодрый тон этих писем — все, похоже, считали, что я спятил, решив похоронить себя в этой, по их мнению, пустыне, чтобы написать книгу, которая скорее всего окажется просто ерундой. Остальная почта состояла из пары счетов, журналов и нескольких рекламных проспектов.
Я снова взял в руки конверт, распечатал его и вытащил пачку ксерокопий, к которой была прикреплена написанная от руки записка:
«Дорогой Хортон!
Просматривая бумаги в дядином столе, я нашел странные записи и, зная, что вы были одним из его самых близких и дорогих друзей, сделал для вас копию, которую и посылаю. Откровенно говоря, я не знаю, как ко всему этому отнестись. Если бы их написал кто-то другой, я мог бы подумать, что это просто досужая выдумка и по какой-то странной причине — может быть, чтобы что-то прояснить для себя, — автор решил сделать записи. Но дяде, как вы это хорошо знаете, причуды были не свойственны. Возможно, он когда-то говорил с вами об этом? Если так, то вы, вероятно, разберетесь в этом лучше, чем, судя по всему, мог это сделать я».
Прочитав записку, я открепил ее от остальных листов и взглянул на текст, написанный мелким неразборчивым почерком моего друга, так не соответствующим его натуре.
Заглавия не было. Не было вообще ничего, что могло бы как-то объяснить, с какой целью он был написан.
Я устроился поудобнее в кресле и погрузился в чтение.
ГЛАВА 5
«Всю свою жизнь, — писал мой друг, — я питал глубокий интерес к проблеме эволюции, хотя главным для меня как профессора истории был лишь один узкий аспект — эволюция мышления, — который с годами все больше и больше стал меня занимать. Не хочется даже вспоминать, сколько времени я потратил, пытаясь графически изобразить те изменения, которые претерпела человеческая мысль в процессе эволюции. Однако мне это не удалось из-за необъятности материала и огромного количества разнообразных и часто взаимоисключающих факторов. Тем не менее я убежден, что образ человеческого мышления претерпевал изменения на протяжении всей истории, и сейчас мы мыслим совсем не так, как наши предки сто лет назад. Именно этим развитием, изменением мышления и объясняется резкое отличие наших взглядов от тех, что существовали тысячу лет назад, а совсем не нашими большими, по сравнению с предками, познаниями.
Вероятно, кому-то может показаться курьезным такой интерес к эволюции человеческого мышления, однако все это весьма серьезно. Ведь, по существу, только способность к абстрактному мышлению и отличает человека от всех других живущих на земле существ.
Даже при самом беглом рассмотрении процесса эволюции можно выделить ряд важных, переломных моментов, вех, которыми, по словам палеонтологов, отмечен весь путь прогресса, начиная с тех давних времен, когда в первобытном океане зародились первые микроскопические формы жизни.
Первым таким важным моментом был, конечно, выход некоторых форм жизни из океана на сушу. Без сомнения, способность к смене среды обитания возникла не сразу. Она появилась в результате довольно длительного и мучительного процесса, и многие особи, не сумев приспособиться к новым условиям жизни, погибали. Однако сегодня все это воспринимается нами как отдельное событие в процессе эволюции. Другой важной вехой было возникновение хорды, которая через миллионы лет превратилась в позвоночник. Следующим этапом было прямохождение, но лично я не придаю особого значения этому событию. Если говорить о человеке, то не его способность передвигаться на задних конечностях, а способность думать о событиях за пределами данного момента и мыслить иными категориями, чем «здесь» и «сейчас», сделала его тем, кем он является сегодня.
Процесс эволюции состоит из длинной цепи событий. Ряд направлений здесь оказались тупиковыми и захирели, что привело к вымиранию многих видов. Однако всегда существовал какой-то фактор или даже группа факторов, обусловливавших вымирание одних видов и появление и развитие других. Все это говорит о том, что, несмотря на повороты и тупики, существует генеральное направление эволюции, ведущее к созданию какой-то конечной формы жизни. На протяжении миллионов лет вплоть до наших дней этим генеральным направлением было, судя по всему, создание и совершенствование мозга, которое в конечном счете и привело к появлению разума.
Здесь, мне кажется, следует отметить одно обстоятельство. Сейчас мы можем, хотя и с трудом, найти какое-то объяснение всем важным этапам эволюции, но никакой наблюдатель, если бы он существовал в то время, не мог бы с уверенностью предсказать эти этапы. Так, пятьсот миллионов лет назад совершенно невозможно было бы предугадать, что не пройдет и нескольких миллионов лет, как некоторые формы жизни покинут океан и выйдут на сушу. По существу, такое предположение показалось бы не только маловероятным, но и просто невозможным, так как эти формы жизни могли существовать только в воде. Суша же, которая в те дни была совершенно бесплодной, могла представляться такой же невероятно враждебной жизни, как сегодня космос.
Формы жизни, существовавшие пятьсот миллионов лет назад, были чрезвычайно малы. Малые размеры могли казаться тогда такой же неотъемлемой частью жизни, как и вода. В те дни, вероятно, невозможно было даже представить себе огромных динозавров более поздних эпох или современных китов. Любой наблюдатель решил бы, что существа таких размеров просто не могут возникнуть. А вообразить, что кто-то может летать, он вообще бы не смог. Для него не существовало даже понятия полета. И если бы ему все-таки пришла в голову такая мысль, он бы отбросил ее как нечто совершенно безумное, не представляя, каким образом это может быть осуществлено и для чего это нужно.
Итак, при всех наших познаниях и способности оценить прошлые события и закономерности всего хода эволюции, мы не можем предсказать, в каком направлении она пойдет дальше.
Хотя вопрос о том, что или кто может прийти на смену человеку, поднимался не раз, все обычно сводилось к пустому теоретизированию. Мне кажется, никто просто не хотел слишком глубоко над этим задуматься. Большинство людей, если бы им пришла в голову такая мысль, сказали бы, что это вопрос столь далекого будущего, что обсуждать его просто бессмысленно. Приматы существуют немногим менее восьмидесяти миллионов лет, а человек, по самым смелым оценкам, всего только два или три миллиона. Учитывая, сколько времени на Земле жили трилобиты и динозавры, впереди у приматов, очевидно, еще много миллионов лет до того, как они исчезнут или перестанут быть доминирующей формой жизни на Земле.
С другой стороны, явно наблюдается нежелание даже думать о том, что человек когда-нибудь исчезнет с лица Земли. Люди, правда, не все могут примириться с тем, что лично они когда-нибудь умрут. Человек может себе представить мир без себя, намного труднее ему вообразить Землю, где вообще не будет людей. Мы ощущаем какой-то странный внутренний ужас при мысли об исчезновении нашего вида. Если не сердцем, то умом мы понимаем, что, будучи людьми, когда-нибудь умрем, и, однако, невозможно себе представить, что сама человеческая раса не бессмертна и не вечна. Мы говорим