— Тогда, значит, он дал вам его, скорее всего, в Копенгагене. Вы обычно садились с Хаузером за этот столик. Это было тогда, когда Германия оккупировала Данию. — Гиллель огляделся вокруг, рассматривал посетителей, занятых едой и приглушенными голосами переговаривающихся между собой. — С тех пор здесь ничего не изменилось. Этот старый официант, что обслуживает вас, был старым уже и тогда, когда вы приходили сюда с Хаузером.
Ван Кунген в изумлении уставился на это привидение из своего прошлого. Был бы Гиллель старше, тогда еще можно было бы что-то понять… Но перед Ван Кунгеном сидел молодой человек…
— Свен всегда, сколько я хожу сюда, служил в этом ресторане, — Ваг Кунген отодвинул от себя тарелку с супом и, кажется, вообще потерял всякий аппетит. — Но кто вы?
— Я память Хаузера, — сказал Гиллель и улыбнулся.
— Чушь! Хаузер умер. Умер много лет назад, во время войны, когда нм еще были маленьким мальчиком. Вы знали его?
— Нет. Я видел его только один раз, когда он был уже мертв.
— Значит, он ничего не мог рассказать вам о своем прошлом.
Мистификация, решил Ван Кунген, какая-то загадка, у которой, однако, должна найтись разгадка.
— Хаузер и не рассказывал мне ничего, но я могу вспомнить любую подробность из его жизни и рассказать о ней.
— Вы, должно быть, не в своем уме. Не знаю, чего вы хотите от меня. Хаузер был моим лучшим другом, и я вовсе не намерен терпеть ваши кощунственные шутки.
Ван Кунген придвинул к себе тарелку и стал есть суп маленькими глотками, отвернувшись от Гиллеля.
— Он был вашим другом и верил в вашу дружбу, иначе он не доверил бы вам свою тайну, рассказав, на что он решился. Вы датчанин, а он был немец. Оказавшись в опасности, он не мог обратиться ни к кому, кроме вас. Вы единственный, к чьей помощи он прибегнул в трудную минуту.
Ван Кунген потерял терпение и сделал вид, что встает из-за стола, чтобы уйти, а, может, и впрямь собирался так и сделать.
— Оставайтесь и слушайте, — властно сказал Гиллель. — Вам не уйти от меня, вы сами это знаете. Мне слишком многое известно про вас, Ван Кунген.
Приподняв пенсне, Ван Кунген в упор смотрел на Гиллеля недобрыми, жесткими глазами, но губы у Ван Кунгена дрожали.
— Были обстоятельства, которых я не мог предотвратить, — он понизил голос так, чтобы никто, кроме Гиллеля, не слышал его слов. — Я не мог всего сказать Карлу. Будь он жив сейчас, я рассказал бы ему всю правду.
— Он умер всего лишь несколько дней назад. Если бы он был жив, то сам бы появился здесь. В этом я уверен. Его не выпускали из России, и вы знали об этом.
— Нет, не знал, Я не сомневался, что его нет в живых.
— Я здесь вместо него, — сказал Гиллель. Сейчас память Хаузера доминировала в его сознании. — Вы должны были кое-что передан жене Хаузера Анне. Почему вы не сделали этого?
— Нет, в самом деле, — почему я должен терпеть этот нелепый фарс? Не знаю, кто вы и что за цель вы преследуете, но вам не удастся шантажировать меня.
— Не я первым произнес это слово, а вы, — сказал Гиллель. — Ну что ж, тем лучше. Вы сотрудничали с немцами, но никто не узнал об этом. Вы были колаборационистом, и вас за это следовало повесить.
— Вы похожи на еврея. — Ван Кунгена, казалось, вот-вот хвати удар. — Может, вы один из тех еврейских убийц, что бродят по свету и будоражат людей. Старые обиды покоя им не дают! Подавай им отмщение! Может, вы член организации, похитившей Эйхмана? Я позвоню в полицию! Это свободная страна, мистер…
— Гиллель Мондоро.
— Это еврейское имя, мне кажется. К счастью, моя совесть чиста.
— Хаузер оставил вам деньги, чтобы вы передали их его жене, — с беспощадной прямотой продолжал Гиллель. — Перед самым ее арестом он дал вам золото и иностранную валюту. Он хотел быть уверен, что успеет обеспечить жену, если Германия проиграет войну. Поскольку вы датчанин и он считал вас другом, то доверился вам. В отличие от Хаузера, вы были вне подозрений.
— Анна умерла. Как мог я передать деньги человеку, которого нет на свете? — спросил Ван Kyнген, еще больше понизив голос.
— Вы никогда и не пытались найти ее, вы использовали эти деньги в своих интересах. У вас были чужие доллары и фунты и золото которые вы присвоили и тратили на себя.
Ван Кунген дрожащей рукой поднял свой стакан и поднес его к губам, расплескивая вино.
— Вы выдали Хаузера нацистам. Вы сказали им, что он втянут в антигитлеровский заговор. Хаузера подвергли пыткам и кастрации. А вы теперь сидите здесь и наслаждаетесь жизнью на его деньги.
Ван Кунген схватился за сердце. Его лицо позеленело.
— Душно, — сказал он, с трудом вставая на ноги.
— Вам плохо? — спросил он испуганно.
— Мне бы выйти отсюда — и все будет в порядке…
Гиллель положил на стол несколько банкнот. Взяв свое пальто, он чуть поотстал от Ван Кунгена, шедшего впереди мелкими, неровными шагами.
Оказавшись на маленькой площадке перед рестораном, Ван Кунгег оперся о стену.
— Еще немного — и я приду в себя, — сказал он.
— Может, вызвать врача? — спросил официант.
— Нет… Не в первый раз… пройдет, — еле слышно бормотал Ван Кунген.
— Я останусь с ним, — сказал Гиллель официанту. — Я знаю, где живет господин Ван Кунген, не беспокойтесь, оставьте его со мной.
Вновь прозвучал удар колокола. Слышно было шум несущихся вдоль улицы автомобилей.
— Вы еще здесь? — с трудом спросил Ван Кунген.
— Если бы здесь был Хаузер, он потребовал бы от вас ответа и передал бы вас датской полиции.
— Я не знал, что Анна жива, а то бы я все уладил. — Ван Кунген прижимал руку к левой стороне груди. — Только оставьте меня одного.
— Вы ни разу не пытались узнать, жив ли Хаузер.
— Я не мог этого сделать. Ведь он исчез в концлагере.
— Потому что вы предали его!
Ван Кунген еле сдвинулся с места. Стараясь держаться поближе к стене он, тяжело переставляя ноги, вышел на улицу. Гиллель шел следом за ним, прислушиваясь к тяжелому дыханию Ван Кунгена и не испытывая ни милости, ни сострадания к этому человеку. У Гиллеля было такое чувство, будто он достиг наконец того, к чему стремился много лет, и в то же время он сознавал себя наблюдателем, фиксирующим результаты эксперимента. И старался быть объективным как исследователь, изучающий в лабораторных опытах поведение животных. Сознание как будто раздвоилось в нем, и Гиллель снова и снова повторял про себя: «Ничего не забывать. Я должен вести наблюдение, я должен отчитаться перед Кори».
— Мне надо увидеть Анну. Где она живет? Вы знаете ее адрес? — задыхаясь, спросил Ван Кунген. — Я все улажу, еще не поздно. Анна была дорога мне. Не думайте, будто я притворяюсь, что забыл ее.
Гиллель не отвечал, он молча шел следом за Ван Кунгеном. Они поравнялись с тем банком, где Гиллель получил деньги по своему чеку.
— Я возьму деньги для Анны, — сказал Ван Кунген. — Скажите, где найти Анну, я поеду туда, найду ее и чем смогу — помогу ей.
Медленно, как будто из последних сил, Ван Кунген одолел несколько ступеней лестницы и вошел в банк.
— Позовите Линдтквиста, — сказал он кассиру и оперся на конторку.
Кассир удивленно взглянул на Гиллеля и ненадолго исчез. Вскоре он вернулся вместе с менеджером.
— Мне необходимо получить двадцать тысяч германских марок, но не в чеках, а наличными, — сказал Ван Кунген Линдтквисту.
— Не знаю, есть ли у нас в данный момент такая сумма. — ответил менеджер, подозрительно погладывая на Гиллеля: не принуждает ли этот человек угрозой клиента их банка снимать со счета деньги?
— Тогда выдайте мне остальное в долларах или фунтах, в чем угодно, кроме датской валюты, — сказал Ван Кунген.
— Вам действительно эти деньги необходимы немедленно? — пытался остановить Ван Кунгена Линдтквист. — А этот человек с вами?
— Да! — теряя терпение, повысил голос Ван Кунген. — Рассчитайтесь же со мной, наконец!
— Да-да, разумеется, — Линдтквист кивнул кассиру, который открыл выдвижной ящик с иностранными банкнотами и принялся за подсчеты с помощью счетной машинки. — Я выпишу вам квитанцию. Двадцать тысяч германских марок или их эквивалент в соответствии с действующими курсами валют.
— Это надо сохранить для Анны, пока я не узнаю от вас, где она, — сказал Ван Кунген Гиллелю, подавляя одышку.
Линдтквист отсчитывал на конторке банкноты.
— Вложите деньги в конверт и дайте мне поскорее уйти отсюда, — открыв маленькую серебряную коробочку, Ван Кунген достал из нее несколько таблеток и положил их на язык.
Все еще недоумевающий Линдтквист придвинул квитанцию поближе к нему.
— Возьмите это для нее, — сказал Ван Кунген, отдавая конверт Гиллелю, — и как можно быстрее сообщите мне ее адрес.
— Хорошо, — кивнул Гиллель, пряча конверт в карман и направляясь к выходу.
Он не знал, где живет Анна Хаузер, но не сомневался, что сумеет найти ее, как только для этого представится удобный момент. В дверях банка перед Гиллелем возник Кренски.
Гиллель уже спустился по ступенькам на улицу, и тут до нега донесся звук от падения на пол грузного тела Ван Кунгена. Крик, суета, беготня и голос Линдгквиста:
— Врача! Скорую помощь!
Гиллель пошел по Гаммаль-стрит и свернул в сторону церкви. Улица расширилась, перейдя в сквер с естественной оградой. «Но в о»[9] — так называлась эта улица. Полицейский в белых манжетах поверх рукавов управлял уличным движением.
— Что вы сделали с этим человеком? — спросил Кренски, идя рядом с Гиллелем.
— Вы еще здесь? — обернулся к нему Гиллель, приходя в ярость. — Я же сказал вам, чтобы вы убирались с моих глаз!
— Зачем вы отняли у него все его деньги?
— Так вот что вас больше всего волнует — деньги! За них вы продаетесь кому угодно, да? Сколько дать вам, чтобы вы оставили меня в покое?
Взгляд Гиллеля был направлен в сторону церкви. Как буди самому ему неведомые ответвления сознания разрастались в его памяти, и он вспомнил название церкви: «Церковь святого Николая на Площади Николая». Как часто эта церковь вспоминалась ему? Ему ли? Или Хаузеру? Два сознания сплелись в нем, но он чувствовал глубокое удовлетворение: наконец-то он сделал то, что так долго не давало ему покоя, тревожило и мучило его память и душу. Смерть Ван Кунгена была совершившимся фактом.