— Надо ли тюремщику спрашивать узника, можно ли войти в камеру? — вопросом на вопрос ответил Кори.
Комната в пансионе на Фридрихсхайм была довольно просторна. Сам пансион занимал четвертый этаж большого здания, на втором и третьем этажах которого располагались какие-то учреждения, а на первом — магазины. Лифт не доходил до пансиона. Лестничную клетку отгораживала запертая на замок металлическая решетка.
— Но вы не узник, — сказал Шепилов, входя в комнату.
— Почему же в таком случае железная решетка на лестничной клетке заперта?
Шепилов изобразил на своем лице сожаление, смешанное с огорчением.
— Просто беда с нами, русскими. Все-то мы держим в секрете да на замке, прямо, как при царе. Что есть — то есть, мы по природе своей подозрительный народ. — Он сделал жест рукой в сторону вошедшего вслед за ним высокого человека с буйной шевелюрой. — Профессор Васильев из Московского университета.
Васильев походил на крестьянина, который после тяжелой работы в поле переоделся в непривычный для него серый костюм. Он взял руку Кори в обе свои ручищи.
— Весьма рад встрече с вами, — загрохотал он гулким басом, дружелюбно глядя Кори в глаза. — Я читал все ваши публикации. Для меня это просто откровение! Давно мечтаю встретиться с вами, конечно, не при таких обстоятельствах.
— Если бы мы хотели встретиться с вами, то не стали бы силой увозить вас в Америку, — сказал Кори, не скрывая своего возмущения.
— Да, конечно, — огорчился Васильев. — Весьма сожалею, но не в моих силах что-либо предотвратить.
Подавляя раздражение и гнев, Кори подошел к окну и, чтобы успокоиться, смотрел вниз на улицу из окна. Дома напротив, одетые в строительные леса и незаселенные, кишели строительными рабочими. Сотни новых зданий, как грибы после дождя, возникали и росли в Восточном Берлине, прикрывая оставленные войной шрамы, все еще ощутимые, несмотря на годы, прошедшие после войны.
Потом Кори повернулся спиной к окну и мрачно уставился на свой нераспакованный багаж. На столе стояли стаканы и бутылка немецкого бренди в окружении пивных бутылок. Васильев откупорил бутылку бренди и наполнил три стакана, подвинув один из них Кори.
— Мы с величайшим интересом следим за вашими экспериментами, — звучным басом снова заговорил он, — однако наши попытки повторить ваши опыты оказались неудачными. Природа энграмма, перенос памяти, к сожалению, ускользает от нас. Это напоминает мне кулинарные рецепты моей матери. Она охотно делилась ими с друзьями и знакомыми, но кое-что держала в секрете, не раскрывала их до конца и оставалась в общем мнении изумительным кулинаром.
— Вам отлично известно, профессор: худшее, что может случиться с вами в науке, — невоспроизводимость ваших экспериментов другими учеными, — сказал Кори, чувствуя, что атмосфера становится угрожающей. — Меня привезли сюда, чтобы заставить выдать тайны, которых не существует. Мои публикации о проведенных экспериментах содержат все данные, необходимые для воспроизведения этих экспериментов. Мне нечего добавить к тому, что было напечатано.
— Так я и думал, — сказал Васильев. — Но теперь, когда вы здесь, мы могли бы поговорить с вами о том, что не было опубликовано? Для меня это было бы в высшей степени интересно. Мы приблизились к тому, что делаете вы в своих исследованиях с РНК, но шли в противоположном направлении: пытались стирать память, используя энзим рибонуклеазу, которая разрушает РНК и банки памяти.
— Это может стать потенциальным средством для стирания нежелательной памяти у людей, — сказал Кори.
— Вы тоже подверглись промыванию мозгов, говоря вашими же словами, — запальчиво вмешался Шепилов. — И вы отыскиваете негативные аспекты в том, что делаем мы.
— Не надо, Иван, — остановил Шепилова Васильев. — Не горячись, у доктора Кори есть все основания не доверять нам. Как бы ты сам реагировал на месте доктора Кори, если бы тебя вот так — силой — доставили в Западный Берлин или Вашингтон и держали бы взаперти?
— У доктора Кори был выбор — он мог остаться в Западном Берлине. Кренски предлагал ему это. Но он предпочел сопровождать доктора Мондоро.
— Где он? — спросил Кори.
— В соседней комнате, спит от этого наркотика, а когда проснется, будет в нормальном состоянии, — ответил Шепилов.
— И мы станем свидетелями очень важного момента в ваших исследованиях, — подхватил Васильев. — Мы получим эмпирическое доказательство. Только оно может дать ответ на вопрос об эффективности вашей работы.
Кори, чувствуя, как растет его любопытство, вопросительно взглянул на Васильева.
— Хаузер хорошо знал Шепилова. Если Мондоро узнает его, будет ли это доказательством, что ваш эксперимент успешен?
— Да. Но в данный момент я больше всего заинтересован в том, чтобы вернуться домой вместе с доктором Мондоро. Дайте мне увидеться с ним, — нетерпеливо сказал Кори. — Вы не имеете права удерживать здесь силой ни меня, ни его.
— Ваше возмущение не вполне оправданно, — сказал Васильев и выпил свой стакан бренди. — Справедливости ради вам следовало бы взглянуть на дело с точки зрения Шепилова и вспомнить обстоятельства, которые привели доктора Мондоро сюда. В конечном счете Хаузер был похищен людьми из ЦРУ.
— Вы знаете, что это неправда. Хаузера никто не похищал, — возразил Кори. — Двадцать лет он вынашивал мечту покинуть Россию. Вы удерживали его силой, как сейчас силой удерживаете здесь нас.
— Даже если я приму ваши объяснения, то все же — почему ваши люди стреляли в него, когда он переменил свое решение и хотел вернуться к нам? — спросил Шепилов.
— Наши люди? — взорвался Кори. — Не сваливайте с больной головы на здоровую! Вы полностью фальсифицируете события и выдаете ложь за правду, пока вас не удается разоблачить. Но даже и после разоблачения вы нередко продолжаете настаивать на своем вопреки очевидности. Так же поступаете вы и в науке. Такой путь неприемлем.
— Вы согласились перенести память Хаузера другому человеку, — сказал Шепилов. — Почему именно память Хаузера? Уж не потому ли, что хотели узнать о работе Хаузера над проблемой контроля водородных взрывов?
— Я согласился, потому что для меня это был шанс провести эксперимент на человеке, причем с разрешения правительства. Я не имею ничего общего ни с правительственными делами, ни с прошлым Хаузера, — сказал Кори, сам удивляясь тому, что оправдывается.
— Доктор Кори, мне кажется, заинтересован только в своей научной работе, — сказал Васильев, стараясь смягчить ситуацию и успокоить Кори. — Мондоро разыскал в Копенгагене этого, как его, Ван Кун-гена, которого следовало бы отправить в тюрьму за сотрудничество с нацистами. Мондоро виделся с женой Хаузера в Западном Берлине. Он делал то, что собирался сделать Хаузер. Это, кажется, может служить доказательством, что эксперимент доктора Кори удачен. Теперь доктор Мондоро хочет встретиться с сыном Хаузера здесь, в Восточном Берлине. Мы не можем как следует проверить эксперимент Кори. Я предлагаю в меру наших сил помогать Мондоро всякий раз, когда он будет действовать в соответствии с памятью Хаузера.
— Вы неплохо обо всем информированы, — сказал Кори, — Наверное, вы следили за Мондоро и следовали за ним из самого Лос-Анджелеса. Но только что сказанное вами доказывает, что вам не нужно было применять силу и задерживать нас. Мондоро пришел бы сюда по своей собственной воле. Или вам так привычнее — силой захватывать ученых, как вы это сделали после войны с немецкими учеными?
— Вы тоже силой захватили немцев, работающих на вас, — сказал Шепилов. — Мир нельзя видеть только в черных и белых тонах. И люди не бывают только, плохими или только хорошими. У всех нас свои особые интересы, разве не так, доктор?
Кори подошел к двери в соседнюю комнату, и Шепилов с Васильевым последовали за ним.
— Моя бы воля — я бы открыл все границы для научных исследований. Зачем дублировать усилия? Ей-Богу, мир тогда мог бы превратиться в рай, — сказал Васильев.
Кори понимал искреннее огорчение Васильева, но ничего не ответил, беспокоясь лишь о том, чтобы ему не помешали увидеть Гиллеля.
Гиллель лежал на постели, и когда вошли трое мужчин, сел. Внимательно присмотревшись к Гиллелю, Кори увидел, как изменился он. Такие перемены происходят с лицами людей от чрезмерных доз кортизона и барбитуратов, задерживающих воду в организме. Гиллель стал одутловатым. И будто состарился, как это бывает у тех, кто употребляет наркотик банзедрин и становится истощенным от потери аппетита. РНК повлияли на Мондоро нежелательно. Вокруг рта у Гиллеля образовались морщины, запали щеки.
Гиллель взглянул сначала на Кори, а потом медленно перевел взгляд на двоих русских.
— Я узнал тебя! — сказал он Шепилову и встал с постели.
— Мы с вами никогда раньше не встречались. — ответил Шепилов.
Васильев пристально смотрел на Гиллеля, затаив от неожиданности дыхание.
— Вы можете вспомнить, где встречали моего друга? — спросил он.
Вместо ответа Гиллель бросился на Шепилова и ударил его. Шепилов упал на низкий столик, который сломался под его тяжестью. В тот же миг в комнату ворвались какие-то дюжие молодцы и быстро оттащили Гиллеля от Шепилова. Кори оцепенел, пораженный этой вспышкой грубого насилия. Трое плечистых мужчин крепко держали Гиллеля, который вырывался с такой силой, какой Кори от него не ожидал.
— Убийцы вы! — кричал Гиллель. — Убийцы!
— Гиллель! — возвысил голос Кори.
Этот возглас прозвучал, как приказ, и Гиллель сразу же сник. Лицо его было окровавлено.
— Вы узнали меня, — сказал Шепилов и, засопев, поднялся с полу па ноги. — Именно это для нас самое главное. Он определенно перенял от Хаузера отвратительный характер и озлобленность.
— Прошу вас, оставьте меня наедине с доктором Мондоро, — сказал Кори.
— Этот случай войдет в историю, — восхищался Васильев. Захваченный происходящим и полный энтузиазма, он не мог оторвать глаз от лица Гиллеля. — Как бы я хотел работать с вами, доктор Кори! Я должен понять, как вам все это удалось.