Вчера, 18 декабря, в Москве в шесть часов пятнадцать минут вечера при перевозке из зала суда в Бутырскую тюрьму бежал из-под стражи особо опасный преступник вор в законе В. И. Сидоров по кличке Тойота, приговоренный Московским городским судом к пожизненному заключению. Побег, по всей вероятности, был тщательно спланирован и подготовлен. Иначе, как объяснить, что шедший по встречной полосе КамАЗ «случайно» на полной скорости врезался в милицейский спецфургон? Дальнейшие события напоминали сюжет крутого современного боевика: из остановившейся рядом иномарки — «Мерседес-600» — выскочили трое спецназовцев в шерстяных вязаных шапочках с прорезями для глаз и при всем честном народе очередью из автомата взломали дверной замок, расстреляли в упор четверых охранников и шофера и, освободив преступника, кстати сказать, закованного в наручники, умчались в сторону центра.
Введенный в городе план «Сирена-1» розыску преступников не помог. А вот автомобиль, на котором скрылись преступники, нашли. Он находился во дворе больницы им. Склифосовского. В нем же обнаружили и оружие: автомат Калашникова и два пистолета «ТТ». Поиски бандитов продолжаются.
Павел МОЛИТВИН
ЗАМЕТКИ О СОЛЯРИСЕ
Разбирая старые архивы, мы обнаружили не публиковавшиеся ранее заметки известного ученого, принимавшего одно время участие в исследованиях Соляриса. Наиболее любопытные фрагменты этих заметок предлагаются вашему вниманию.
«Когда я открыл глаза, меня ждал сюрприз — в кресле, напротив моей кровати, сидел Юсуф Вольдемарович Хреньковский — директор института соляристики на Земле. Он был одет в темную тройку, а на коленях держал неизменный «дипломат». Подумав, что проснуться мне так и не удалось и такой сон явно не к добру, я все же решил воспользоваться им для сведения счетов и спросил:
— Ну, что, старая сволочь, зануда, карьерист проклятый, опять гундосить об отчетности начнешь? — Я всегда был убежден, что именно из-за бесталанности Хреньковского соляристика сейчас пребывает в загоне. Ничто, кроме правильно оформленных бумажек и сходящихся в отчетах цифр, его никогда не интересовало и не интересует до сих пор.
— Что, бюрократище, вылупился?! — рявкнул я, пользуясь своей безнаказанностью — сон есть сон, это мое личное дело.
Юсуф Вольдемарович промолчал. Я пошарил на ночном столике — всегда выкладываю туда зажигалку и сигареты — нащупал зажигалку и запустил в Хреньковского. Чуть наклонив голову, он избежал удара, зажигалка звонко щелкнула по пластику стены.
— Заспались вы что-то, Горлов, рабочий день уже полчаса как начался, — произнес Юсуф Вольдемарович, поднося руку с часами к лицу.
Звук от зажигалки вышел очень натуральным, да и голос Хреньковского был отчетливо-противный, совсем как наяву. Обстановка каюты для сна тоже выглядела слишком уж реальной. Особенно корзинка для мусора, в которую аккуратно были сложены таблички с надписями: «Помни о технике безопасности!», «Не курить!», «Порядок на рабочем месте — залог успеха!» и другие. Ими в изобилии снабжены все комнаты на Станциях и существует добрая традиция к прилету нового человека освобождать предназначенную ему каюту от подобных отрыжек дизайна.
— Так и будете лежать? Что вы на меня, как на привидение, уставились? — глаза Хреньковского из-за толстых линз зло блеснули.
Я ущипнул себя за руку, закрыл и открыл глаза: Хреньковский не исчезал. Неужели не сон? Я прикинул, как он мог здесь оказаться одновременно со мной, выходило — никак. Единственный звездолет, шедший в этом направлении — «Прометей», летевший к Альфе Водолея — тот, на котором я прибыл сюда. Пробыл я на нем шестнадцать месяцев и не мог не знать, что рядом со мной летит директор института соляристики. Да и нечего ему здесь делать!..
Юсуф Вольдемарович начал тихонько насвистывать «Марш тореадора», и я понял, что надо вставать. Все еще не вполне соображая, сон это или явь, я захватил комбинезон и поплелся в ванную комнату. Вид, должно быть, у меня был неважный, потому что Хреньковский, сверля мне спину тяжелым взглядом, хмуро произнес:
— Вот уж не думал, Горлов, что вы злоупотребляете алкоголем! И как это вам вчера удалось так… э-э-эээ… набраться? В руководителей своих зажигалками с похмелья бросаетесь, а дальше что будет? — Он поднял зажигалку и несколько раз бесцельно щелкнул ею, глядя на голубоватый язычок пламени.
Я мог хорошо видеть его отражение в зеркале и удивился, что обычно самоуверенный Хреньковский выглядел на этот раз растерянным и смущенным, словно человек, открывший рот, дабы сказать что-то важное, и забывший, чем же он хотел осчастливить мир. Тут-то мне и вспомнился разговор с Галиным и его глухие намеки на незваных гостей. Неужели он знал о Хреньковском и не сказал мне? Ну и змей! Хотя нет, тогда бы Станция была вылизана, кругом сновали бы автоматы-уборщики. Однако, вчера, разыскивая после прибытия Галина, а затем свою комнату, я не встретил ни одного. Вероятно, их демонтировали, чтобы не мешали. Залы и коридоры были завалены аппаратурой, некоторые приборы стояли без кожухов, пахло какой-то химией и горелой изоляцией — словом, на Станции царила атмосфера, необходимая для нормальной работы и в результате этой самой работы возникающая. Меня всегда поражало, что перед любой проверкой или комиссией поднимается невероятная, прямо-таки нездоровая какая-то суета, нужное оборудование и приборы рассовываются по дальним углам и наводится марафет, приличествующий разве что кладбищу или музею. Будь я проверяющим, гнал бы при виде таких рабочих комнат хозяев их в три шеи — нечего лентяев прикармливать!
Стало быть, говорил Галин о чем-то другом… Я наскоро обтерся полотенцем и, выглядывая из ванной комнаты, поинтересовался:
— А что, Юсуф Вольдемарович, может соорудить чего-нибудь покушать?
Хреньковский бросил на меня убийственный взгляд, словно жерла атомных пистолетов навел. Я по привычке вздрогнул, и втянул живот.
— Вам, Горлов, я вижу, набитое брюхо дороже стоящих перед соляристами проблем! — горько провозгласил он. — Не о выпивке и жратве надобно думать, а о работе! Трудиться надобно, трудиться и еще раз трудиться?..
— Всегда готов! — тотчас отрапортовал я. Перед вылетом мне некоторое время пришлось работать под руководством Хреньковского, и я знал, на какие проникновенно-занудные речи он способен. — С чего начнем?
И тут Юсуф Вольдемарович растерялся. Забегал глазами по стенам каюты, открыл и закрыл «дипломат», побарабанил пальцами по крышке откидного столика, пробормотал несколько раз: «Трудиться, трудиться и трудиться…», покашлял в кулак, поправил галстук… Он был в явном затруднении, почти в панике. Таким я его еще не видел. Интересно, что бы это могло значить?
Справившись с замешательством, Юсуф Вольдемарович вспомнил о директорском достоинстве и, придав лицу негодующе-грозное выражение, загремел:
— Как, вы даже не знаете, над чем вам надлежит работать?! Может быть, не знаете даже, где мы сейчас находимся?
Хреньковскому казалось, будто он нашел прекрасный выход из щекотливого положения, но на самом-то деле слова его свидетельствовали о том, что ему совершенно невдомек, над чем я работаю! Более того, он не имел понятия, где мы находимся! Вот это да!..
Я опешил. Это был не Хреньковский! И все же это был он! Что же мне делать? Я ощутил легкую дрожь в коленях. Плохо, если это Юсуф Вольдемарович, которого здесь никоим образом быть не должно… И еще хуже, если это не он, потому что кто же тогда этот тип? Откуда он тут взялся? Уж не сошел ли я часом с ума?..
— Моя работа непосредственно связана с исследованиями Галина. А поскольку он, в отличие от меня, уже длительное время находится в контакте с объектом, не поговорить ли вам прежде с ним?
— Галин? Галин… — Хреньковский возвел очи горе. — Ну что ж, пусть будет Галин. Вызовите его.
Он не знал, кто такой Галин! А между тем они работали вместе и Хреньковский-то и ходатайствовал об отправке его на Станцию. Нет, этот тип определенно не Хреньковский.
— Я думаю, нам лучше пойти к нему самим, возможно, он сразу и продемонстрирует результаты своих наблюдений, — слукавил я, пропуская Юсуфа Вольдемаровича вперед. Я не хотел оставаться с ним наедине, а вчерашний разговор с Галиным не давал оснований надеяться, что тот поспешит откликнуться на мой зов.
Мы миновали коридор с жилыми ячейками и вошли в сектор лабораторных помещений. Юсуф Вольдемарович совершенно не представлял планировки Станции. Разумеется, это ни о чем не говорило, настоящий Хреньковский, я полагаю, тоже ее не знал. Он был из тех соляристов, которые писали и защищали свои диссертации, используя чужие выкладки и наблюдения. И, пока трудяги вроде меня прели в скафандрах, тренировались переносить невесомость и перегрузки, они, сидя в своих тихих кабинетах, отделанных настоящим дубом, оборудованных кондиционерами и охраняемых длинноногими секретаршами, отжимали сок из наших отчетов и разрабатывали фундаментальные теории.
Около герметической двери, разделяющей отсеки Станции, Хреньковский помедлил. Мне было интересно, как он поступит. До этого нам попадались только автоматические двери, открывавшиеся при нашем приближении. Хреньковский взялся за ручку и потянул ее на себя, потом попробовал толкнуть. Чтобы открыть такую дверь, надо снять два замка, и настоящий Хреньковский не мог этого не знать. Можно забыть расположение помещений Станции, особенно, если знаком с ним только теоретически, но при виде такой двери даже идиот поймет, что дергать ее бесполезно.
— На себя, — спокойно подсказал я.
— Без вас знаю, — огрызнулся Юсуф Вольдемарович и рванул дверь.
Она, естественно, не поддалась. Хреньковский поставил «дипломат» на пол и взялся за дверь двумя руками. Лицо его оставалось спокойным, лишь пиджачная ткань на рукавах натянулась.
Дверь заскрипела, завизжала. Я в ужасе попятился.
Дверь отворилась, из нее торчали мощные замковые полосы. Они были загнуты так, будто побывали под прессом.