— Все заклинивает, заедает! Даже двери подогнать не можете! — брезгливо сказал Юсуф Вольдемарович, оттер руки платком и пошел дальше.
Мне очень не хотелось иметь лже-Хреньковского за спиной, но все же пришлось пройти вперед, иначе Станция могла серьезно пострадать.
Я подошел к радиорубке. Судя по работе приборов, здесь кто-то был. Лже-Хреньковский остановился, с надменным видом верблюда посматривая по сторонам поверх очков и держа «дипломат» наизготовку.
Он успел оправиться от вопросов о работе и сейчас жаждал отчетов, объяснений и победных реляций, готовясь, в случае отсутствия таковых, метать громы и молнии на склоненные головы подчиненных. Нет, он все-таки очень похож на настоящего! Я представил лицо Галина, и рука моя задержалась около звонка — не порадую я его.
Дверь распахнулась, и Галин появился на пороге. Окинул нас острым взглядом, задержав его на моем лице. Появление Хрень-ковского его нисколько не удивило.
— Милости прошу.
Мы прошли в зал, разделенный перегородками на два ряда комнаток.
— Рад вас видеть, Юсуф Вольдемарович, — Галин протянул Хреньковскому руку. — Как вам нравится на Станции?
Я открыл рот от удивления, а Хреньковский, ответив на рукопожатие Галина, благосклонно кивнул:
— Приятно видеть, что хоть кто-то здесь работает и помнит, что здороваться с руководством можно не только бросая в него зажигалки. Впрочем, к этому мы еще вернемся.
Галин быстро взглянул на меня. Могу поклясться, что он при этом подмигнул мне!
— Я счастлив, что вы сможете на месте ознакомиться с нашей работой и разрешить накопившиеся у нас сомнения и вопросы.
И, не обращая на меня больше внимания, Галин подхватил Хреньковского под руку и увлек в следующий отсек. Там тотчас же зашелестели бумаги.
— Прошу вас начать с этих отчетов, а потом вот эти наблюдения и вот еще журналы, а затем, если хотите, я угощу вас кофе…
Галин заливался вовсю, его резковатый голос неожиданно приобрел плавность и бархатистость. Что отвечал Хреньковс-кий, я понять не мог, но судя по тону, он был доволен.
Вскоре Галин вышел и, предложив мне сигарету, уселся напротив за небольшой столик, заваленный пластиковыми распечатками и засыпанный пеплом.
— Я знал, что ты придешь не один, поэтому и выбрал радиорубку. Места здесь хватит для всех. — Он несколько раз глубоко затянулся.
— Но откуда тут этот… появился? — я так и не мог сообразить как мне называть лже-Хреньковского.
— Ты хочешь знать, что делает здесь этот болван?
— Я прежде всего хочу знать, кто он? Хреньковский?
— И да, и нет. Смотри! — Он встал и поманил меня за собой.
Мы заглянули в отсек, куда он завел Юсуфа Вольдемаровича: тот сидел в кресле, перебирая бумаги.
— А теперь сюда. — В другом конце комнаты был вход в следующие отсеки. — Тс-с-с… — Галин приложил палец к губам. Мы заглянули туда.
В кресле сидел еще один Хреньковский и тоже перебирал бумаги.
— Да-а-а… — протянул я, и рука моя сама собой забралась в шевелюру.
— А третий сегодняшний — у Валеры в лаборатории, он над ним опыты проводит. «Гости» стали появляться позавчера, после того, как мы подвергли Океан жесткому облучению. У нас было по паре таких. Это уже третья партия.
— А те куда делись?
Галин потер обгорелое лицо, с которого клочьями сходила кожа. А мне-то показалось, что это загар!..
— Мы поместили их в автоматические капсулы и отправили в космос. Иначе их нельзя уничтожить — почти мгновенная регенерация всех органов. Нейтринные системы.
— То есть они создаются Океаном? — У меня вновь появилось чувство, что я все еще сплю. Или брежу. Или в самом деле сошел с ума.
— Именно Океаном. И это не бред, не сон и не сумасшествие. Океан генерирует их, основываясь на наших воспоминаниях, которые извлекает во время сна.
Галин явно наслаждался произведенным эффектом.
— Да-а-а… — Я чувствовал, что похож на тупицу, но ничего не мог с собой поделать. — Так это не Хреньковский?
— Который из трех сегодняшних?
— И что же с ними делать дальше? Ведь работать они не дадут. — Я вспомнил, как лже-Хреньковский открывал дверь, и поежился — ничего себе, нейтринные системы!
— Не дадут, — подтвердил Галин с удовольствием. — По директору на человека — это слишком много. Но отсылать их больше нельзя, просто не хватит капсул.
— Что же делать?
Галин пожал плечами.
— Надо думать. У Валеры есть мысль, у меня есть мысль, у тебя, возможно, тоже появится мысль. До утра во всяком случае мы можем думать и трудиться спокойно. Я откопал старые отчеты, и чтобы просмотреть их, Хреньковским понадобится по крайней мере день.
— Но зачем Хреньковским старые отчеты? Почему они ничего не знают?
— Я же объяснял, это не просто двойники, это ущербные копии. Твое и мое материализованное представление о Хреньковском. — Он ухмыльнулся. — Твой Юсуф поглупее, мой — поумнее. Они такие, какими мы себе представляем настоящего Хреньковского. А информации в них почти никакой нет, одна видимость, к счастью.
Всего я до конца так и не понял и отправился в свою лабораторию. Чудеса чудесами, но от работы по графику меня никто не освобождал. Если план исследований будет сорван, то на Земле мне придется иметь дело с настоящим Хреньковским, и ему история про двух или трех Юсуфов Вольдемаровичей вряд ли покажется смешной. С чувством юмора у него плохо.
Весь день я работал, как проклятый, не отвлекаясь ни на каких двойников, не думая ни о Галине, ни о Сорокине. Это даже здорово, что они взяли на себя Хреньковских, мне, главное, не отвлекаться от утвержденной программы.
Возвращаясь в свою комнату, я встретил Галина. Видимо, ему все же пришлось побеседовать с Хреньковскими, потому что он был бледен и изрядно расстроен. Тележка, которую он катил перед собой, была завалена толстенными папками — наверно, материалами из архива. Он взглянул на меня с отчаянием и надеждой, но я сделал вид, что ничего не понял и не заметил — общаться с начальством — не моя стихия…»
«Утром меня разбудил шум. Я лежал тихо, боясь шевельнуться и пытался сообразить, кто же это у меня в каюте возится. Опять Хреньковский? Старый или новый? И как себя с ним держать?
Пока я лежал в оцепенении, не зная, как поступить, что-то звякнуло особенно сильно. Я непроизвольно вздрогнул и открыл глаза.
В углу каюты, около корзинки со снятыми табличками, сидел на корточках Адам Адамович Серединкин. Я ощутил, как что-то сжало мне виски и закрыл глаза. Поздно. Над моей головой уже кудахтало и блеяло, взвизгивало и похрюкивало:
— Саша, ты проснулся? Как я рад тебя видеть! Что же ты не поднимаешься? Ах, какой у тебя здесь непорядок! Это ж надо! И это каюта ученого! Ах, как я тебя узнаю! Какое небрежение техникой безопасности и инструкциями! А если приедет комиссия? Ай, какой ты, право, ах!..
Серединкин был явлением редким даже среди начальников. Он заведовал в институте отделом нетрадиционной корреляции, и я два года у него пасся, что убавило мне пяток лет жизни. Адам Адамович никогда не делал замечаний по работе, поскольку существом дела совершенно не интересовался, зато всяким мелочами мог свести с ума любого нормального человека. И сейчас я нисколько не удивился, когда он предложил мне развесить все таблички по местам, прибраться и вообще «создать условия для полноценного труда». Напрасно я пытался убедить его, что не имею привычки работать в жилой комнате, во время заслуженного отдыха.
— Ученый всегда работает, — изрек он один их своих излюбленных перлов и принялся наводить порядок.
Точнее, Адам Адамович руководил, а порядок наводил я. Хуже всего было то, что сейчас он даже не был моим начальником, и все же втравленная годами учебы и работы привычка подчиняться не позволяла мне противоречить. Скрипя зубами и скрепя сердце, я развесил таблички, запустил автоматических уборщиков и прикрепил на стены репродукции: портрет Менделеева и «Персея и Андромеду» с картины Рубенса, которые успел откопать где-то Серединкин.
— Искусство и наука — суть одно, они облагораживают человека и помогают ему развиться в гармоническую личность! — провозгласил Адам Адамович и вытер пот со лба, как будто он, а не я вешал картины и возился с автоматами кондиционирования, ароматизирования и витаминизирования воздуха. Вот интересно, как он потеет, если у него другая структура тела, чем у нас?
Между тем Серединкин увидел пепельницу с окурками.
— О Боже, Саша, неужели ты все еще куришь? Мало того, что ты губишь свое здоровье, снижаешь работоспособность и теряешь массу времени! Тебе к тому же приходится значительно чаще проветривать помещение, что приводит к повышенному расходу энергии на Станции!
Похвально! Этот хоть понял, что мы находимся на одной из орбитальных Станций!
— Адам Адамович, а вы в курсе, где расположена наша Станция?
Он взглянул на меня несколько смущенно:
— Не знаю, дорогой, а какое это имеет значение?
Я развел руками. Такого я не ожидал даже от Серединкина.
— Мы находимся на Станции «Солярис». Пойдемте, я познакомлю вас с коллективом.
Адам Адамович кивнул:
— Да-да, надо же быть в курсе дел.
И я взялся вводить его в курс. Мы обошли жилые, лабораторные, обслуживающие и вспомогательные отсеки, и я рассказал Адаму Адамовичу все смешные и забавные случаи, когда-либо происходившие на станциях подобного типа. Наконец, когда силы мои начали истощаться, мы отыскали Галина. Я познакомил сотрудников и поспешил скрыться. График проведения исследований был под угрозой…»
«Я не удивился, когда, проснувшись, обнаружил в каюте Никиту Петровича Цобо. Мы выпили кофе. Я выслушал историю о больных деснах Никиты Петровича, из-за которых у него постоянно исходит изо рта дурной запах. Пропустил мимо ушей дюжину сальных анекдотов десятилетней давности и успешно сдал его Галину. Тот очень спешил, и поговорить мы смогли только на следующий день, когда я привел к нему очередного «гостя». То есть говорил я на этот раз не с Галиным, а с Сорокиным. Галину было опять некогда.