еной гостиной. Я тщательно смешал напитки: двадцать пять процентов джина, двадцать пять процентов кока-колы, пять процентов зеленого ликера «кура-као» и пятьдесят процентов грибного яда. Только я заткнул пробкой флакончик, как эта проклятая Отти широкими шагами вошла из густавианской гостиной, где она, предполагаю, стояла и откуда все видела. Я — вздрогнул, флакончик выпал у меня из рук и покатился по мягкому ковру прямо к ногам Отти. И прежде, чем я что-либо сообразил, она подняла его и сунула в свою большую ручную сумку. Затем продефилировала прямо мимо бара и, без единого слова, схватив стакан, вынесла его на террасу. Когда я настолько совладал с собой, что смог последовать за ней, она уже вылила грог на юбку Адели.
— Почему она прямо не сказала Адели, что произошло?
— Этого… этого я, по правде говоря, не знаю… Но у меня создалось впечатление, что она сама была сбита с толку, испугана и не вполне уверена. Во всяком случае, она мало-помалу удалилась, унося мой флакончик из-под яда, а мне показалось, будто я сойду с ума от злобы и страха. Я тут же откланялся, и пока Отти шла более длинным путем по проторенным дорожкам сада, я ринулся наискосок через поросший лесом склон холма, перескочил через живую изгородь и метнулся в домик Отти через открытое окно веранды. Никаких определенных планов у меня не было, и когда я услыхал, что она приближается, я спрятался в ее маленькой туалетной комнате. Да… ну а что произошло потом, вы знаете. Сначала она заперла все двери, а потом вошла в эту самую комнату. Я не мог видеть, чем она там занималась, но я слышал, как она сказала по телефону, что поставила флакончик в синий шкаф. Да, а потом позвонила окружному полицейскому…
— И тогда, — почти дружелюбно произнес Кристер, — вы потеряли голову?
— Да. — Это прозвучало, словно глубокий вздох. — Все играло мне на руку. На полке на уровне моих глаз стоял открытый пузырек с йофуролом. Через некоторое время притащилась Отти с бутылкой наливки и стаканом, который поставила на обеденный стол прямо против туалетной. Она была на кухне, где приготовила себе бутерброд, но как раз когда собиралась его съесть, она передумала и снова исчезла, чтобы позвонить по телефону. И пока она болтала с Андерссоном, мне понадобилось сделать лишь несколько шагов к столу и налить всего несколько капель в стакан с наливкой. Несколько жалких капель…
Он выговорил эти последние слова, своеобразно подчеркивая их.
— Это… это было, пожалуй, не безболезненно, но, во всяком случае, все быстро кончилось.
Он стоял, нервно теребя свою расческу. Но вот он рассеянно сунул ее в левый наружный карман пиджака. Когда же он снова вытащил руку, движения его неожиданно стали целенаправленными и быстрыми, как у ласки. Прежде чем Кристер успел вскочить со стула, он поднес маленькую коричневую бутылочку к губам и проглотил ее содержимое.
Иногда говорят, что преступнику следует претерпеть все то, что вынесла его жертва, но я, увидевшая своими глазами, как убийца тети Отти корчится на полу ее комнаты после отравления никотином, уже никогда больше так не скажу.
Это было ужасно.
Когда жгучая влага потекла в его горло и когда тело скорчилось в судорогах, он закричал как зверь. А когда его стоны наконец стихли, в гробовой тишине из спальной тети Отти послышался совсем иной звук.
То был безутешный плач Виви Анн Ренман…
Эпилог
Снег кружился меж обнаженных стволов деревьев на улице Карлавэген, и я не заметила эту женщину, пока она не оказалась совсем рядом.
Она была в леопардовой шубе, в высокой меховой шапке, и показалась мне еще более худенькой, чем раньше.
— Не может быть… Ну, здравствуй! Как давно…
В течение нескольких секунд в ее темных глазах отразилось и недовольство этой встречей и мрачные воспоминания, которые она пробудила. Потом она вдруг улыбнулась горько-иронической улыбкой и сказала:
— Идем, посидим в кондитерской Берга, попьем кофе и поболтаем…
И за чашкой кофе с венскими булочками беседовать стало так легко и просто. Я сказала Виви Анн, что знаю: она пробыла весь осенний семестр в Париже.
— Я поеду обратно, как только кончатся праздники. Изучаю историю искусства в Сорбонне и с головой ушла в пеструю студенческую жизнь. Они говорят на всех языках, они все разного цвета кожи, у них самые оригинальные взгляды на все — от искусства до политики. Мама упала бы в обморок, повстречайся она с моими новыми друзьями. Но мне с ними хорошо, а без них я попросту не смогла бы пережить эту осень.
Некоторое время она смотрела на кружившиеся за окном снежные хлопья.
— Знаешь, о чем я больше всего думала? Помнишь, мы говорили о том, что мама не совсем нормальна, раз она отказала Тур-вальду и утверждала, что он не подходящая для меня пара? И все-таки права была она… Как всегда.
Два последних слова звучали не агрессивно, а задумчиво и очень печально.
— Можешь ты понять… — продолжала она в том же тоне, — мне тяжелее всего простить ему не то невообразимо ужасное, что он убил двух людей, а… то, что…
— Что?
— То, что он превратил мое первое любовное переживание в фальшь. То, что было подлинным, настоящим, искренним для меня, никогда таковым не было для него.
— Думаю, — медленно произнесла я, — что тут ты ошибаешься. При всей своей самовлюбленности и при всех своих запутанных планах, думаю, он был искренним в своих чувствах к тебе. Он рассказывал мне, что ты затронула такие струны его души, к которым никаким другим женщинам не удавалось прикоснуться. И это, наверняка, было правдой.
Она благодарно посмотрела на меня.
— Как это мило с твоей стороны. Если б я могла внушить себе это, мне стало бы легче. Сама я крепко цеплялась лишь за од-ну-единственную маленькую деталь, которая, во всяком случае, показывала, что он не был готов пожертвовать мной ради своей собственной безопасности. Помнишь, в тот раз, когда комиссар Вийк допрашивал нас о том, что мы делали ночью в понедельник… стало быть, той самой ночью, когда ему пришлось бедную тетю Отти убрать из ее домика и бросить в озеро под купальней?
Я кивнула.
— Сама того не сознавая, я, должно быть, почувствовала: тут что-то неладно и Турвальд нуждается в моей помощи. Я попыталась утверждать, будто провела эту ночь у него дома. Но он почти разозлился и ни за что не пожелал принять алиби, которое я преподнесла ему в подарок.
— Нет, — согласилась я. — Несмотря на все, он не был таким негодяем, чтобы втянуть тебя в свое ужасное преступление.
Быстро смеркалось. Замерзшие и усталые люди поспешно пробегали мимо про тротуару улицы Стурегатен.
Я вспомнила один эпизод, которому так никогда и не нашла объяснения.
— Послушай-ка, Виви Анн! Это ты сидела в гребной лодке перед купальней тети Отти в пятницу накануне приема, на котором подавали вареных раков, и говорила, что с тебя хватит и тебе больше не выдержать?
Виви Анн озабоченно сдвинула черные брови.
— Да-а, думаю, что ты намекаешь на тот разговор, с Хедвиг. Я хотела, чтобы мы вместе выступили против мамы и пригрозили бы ей, что обе бросим ее, если она не изменит своего отношения к Турвальду и Йерку. Но ведь Хедвиг была умнее, чем я, и считала, что нам надо запастись терпением и выждать время.
Отпив глоток остывшего кофе, я пробормотала:
— Долгое время я подозревала Йерка Лассаса. И в этом в значительной степени виновато было поведение Хедвиг. Она смертельно перепугалась, когда Кристер произнес слово «убийство», и в течение всего расследования была в напряженном и нервном состоянии.
Виви Анн скорбно улыбнулась.
— Да, она, казалось, только и делала, что беспокоилась о Йерке, а тетя Йерда боялась, что виновным мог быть дядя Аларик. Единственной — ослепленной и преисполненной доверия — была я.
Чтобы перевести ее мысли на более приятные темы, я спросила, как они все поживают.
— О, все хорошо. Хедвиг и Йерк поженились, ты, вероятно, знаешь об этом? Они по-прежнему живут на нашей вилле в Ронсте и хозяйничают вместе с дядей Алариком в обеих усадьбах. Йерк носится с бредовой идеей о превращении всего нашего участка в коммерческий сад с луком-пореем и огурцами. Тетя лежала в больнице и как следует подлечилась, а теперь она дома и бьет, по ее словам, баклуши, пока другие работают. Они все жутко добры ко мне и, оказалось, что не так уж тяжело вернуться обратно в Ронсту и праздновать Рождество, как я боялась…
Прежде чем мы расстались, она протянула мне руку и откровенно сказала:
— Я рада, что мы немного поболтали… Дома, как ты понимаешь, мы избегаем обсуждать Турвальда и все, что связано с ним. Но прекрасно сознавать, что наконец-то удалось поговорить об этом. Как бы там ни было, замечаешь, что это уже не причиняет такой боли. Когда-нибудь через много лет я, возможно, совершенно освобожусь от нее…
В тот же день, когда Малявка поднялась на шатких ножках в саду и залилась смехом так, что мы смогли восхищенно наблюдать ее два одиноких зубика во рту, я от всей глубины сердца заявила:
— Не-ет… Пусть теперь Кристер сам, без моего участия, занимается своими убийствами. Не хочу больше, чтобы меня впутывали в подобного рода трагедии.
Подняв голову от письменного стола, Эйнар молча улыбнулся:
— Тебе не кажется, любимая, что ты немного несправедлива к Кристеру? Если я правильно помню, это не он потащил тебя в Ронсту, скорее — наоборот. Но это не мешает тому, что такое решение — весьма многообещающее.
Наш разговор прервала Мета, которая в землянично-красном плаще и с почти такими же красными щеками вошла в комнату.
— Я встретила Осборна. Он завязал со своей работой у крестьянина в Ронсте. И отгадайте, что он собирается делать теперь?
Никто из нас отгадать не мог.
— Он собирается плюнуть на школу земледелия и изменить все свои планы на будущее.
Взглянув на нас сверкающим взглядом, она восторженно сказала:
— Он хочет приняться за охоту на воров и других негодяев и убийц, и беседовать с ними, и перевоспитывать их, и сажать их в тюрягу, как бы они не хитрили и не изворачивались. Понимаете, он решил, что станет ПОЛИЦЕЙСКИМ.