— И в результате все четыре месяца вы, разумеется, провели на Ривьере, — заметил Йерк.
Он сказал это спокойным тоном с видом столь невозмутимым, что его слова не прозвучали как оскорбление. Глаза неприятно пораженной Адели вспыхнули гневом. Я заметила, что Турвальд с трудом скрыл улыбку, а Виви Анн затаила дыхание. Хедвиг поспешно сказала:
— Интересно, как там путешествует наша тетя Отти.
И Мета помогла ей, спросив:
— Почему все называют ее тетей Отти? Ведь она никому из вас не родственница.
Хедвиг радостно ухватилась за новую тему разговора:
— Так уж повелось. Думаю, потому, что все ее любят. К ней в дом приходит тот, кому грустно, кому весело и тот, кому просто хочется выпить чашечку кофе.
— Она очень славная, — согласилась Виви Анн. — В Ронсте как-то пусто, когда ее здесь нет.
Адель Ренман по крайней мере с виду остыла и темпераментно помахивала сигаретой.
— Я никак не думала, что она все же уедет, ведь она слишком любит Ронсту, и ей нелегко расстаться с ней, хотя бы и ненадолго. Когда Отти в понедельник пришла ко мне попрощаться и выпить рюмочку со мной и Турвальдом, она до того нервничала, что выплеснула коктейль на мою только что выстиранную юбку и несла что-то несусветное… Несколько раз повторяла, чтобы я берегла себя, была осторожнее. В конце концов мне пришлось напомнить ей, что это она, а не я отправляется за границу в поисках приключений.
Я спросила, не знает ли кто-нибудь ее адрес в Испании. Но каждый из присутствующих покачал головой.
— Девятнадцатого она должна прибыть в Мадрид, — неуверенно сказала Хедвиг, — но в какой гостинице остановится, не знаю.
Адель тут же стала рассказывать, в каких плохих отелях ей приходилось останавливаться за границей, мы с Хедвиг вежливо, но без всякого интереса слушали ее. Турвальд болтал с Метой, Виви Анн снова надулась, а Йерк Лассас молча вертел худыми пальцами. Прием явно не удался, и верно, не потому, что этим людям нечего было сказать, а потому, что они по неизвестной мне причине не могли или не хотели говорить о том, что занимало их мысли. Но вот Малявка проснулась и заревела, это послужило сигналом к тому, что пора было расходиться, и все почувствовали облегчение.
Адель Ренман похлопала меня по руке и любезно сказала:
— В субботу у нас, как обычно, праздничный ужин с вареными раками[7], это стало уже традицией в нашей семье. Не желаете ли вы, фру Буре, прийти к нам вместе с супругом? И милую фрекен Мету мы, конечно, тоже приглашаем. Мы будем очень рады. Добро пожаловать в восемь часов. Будут только все присутствующие, да еще мой брат и невестка, с которыми вы, как я понимаю, еще не познакомились.
Карие глаза Виви Анн многозначительно взглянули на мать.
— Вот как… Значит, они все же придут?
По дороге домой я обдумывала все, сказанное в доме Адели, в частности, эту фразу Виви Анн. Пожалуй, именно эти слова заставили меня пойти к Гуннарсонам и одолжить у них утюг.
Разумеется, мы могли поусерднее поискать запропастившийся куда-то утюг тети Отти, Мета могла бы и подождать денек, не так уж срочно было ей гладить блузку и распашонку Малявки, и уж, во всяком случае, проще было позвонить в дом Адели и попросить у них утюг. Но я почему-то, миновав виллу Ренманов, направилась к красному крестьянскому дому.
Сад и огород показались мне более ухоженными, чем сам дом, который пора было ремонтировать и красить. На мой стук никто не ответил, дверь была не заперта, и я вошла в сени. Вторая дверь была притворена, и я невольно услышала разгневанный мужской голос:
— Черт бы побрал ее вместе с вареными раками! Ведь их выловили для нее у моего берега.
Женский голос звучал миролюбиво, увещевательно:
— Не выдумывай, наших раков не хватило бы, чтобы накормить гостей Адели. Их точно купили в магазине.
Я покашляла и вошла в неприбранную, старомодную, но уютную кухню. Излагая историю о приглашении тети Отти о запропастившемся куда-то утюге и детских распашонках, я с любопытством рассматривала Аларика Гуннарсона и его жену.
Худому и жилистому брату Адели я дала бы лет шестьдесят. Такие же, как у сестры, живые голубые глаза, темные с проседью волосы, небольшая лысина, движения быстрые и энергичные. Когда я упомянула тетю Отти, лицо его просияло, и раздражения как не бывало.
— Эта дурочка, — почти ласково сказал он, — вздумала ехать в Испанию в середине лета. В эту пору у нас в Ронсте куда лучше!
— Не скажи, отец, там в Испании лунные ночи, красавцы матадоры и сеньориты. Есть на что поглядеть.
Манера говорить Йерды Гуннарсон была ей под стать, толстой, добродушной, светловолосой и голубоглазой, в пестром цветастом платье. Рядом с ней я сразу почувствовала себя как дома, легко и свободно. Она тут же решила напоить меня кофе, но, к моему удивлению, муж сам поднялся и поставил кофейник на огонь, а после, как бы оправдываясь, пояснил:
— У Йерды очень высокое давление. Доктор велит ей отдыхать.
Вспомнив слова Адели, я сказала:
— Фру Ренман тоже жаловалась на…
Аларик Гуннарсон презрительно фыркнул с такой силой, что чуть не выдул кофе из банки.
— Эта притворщица! Да она всю жизнь на что-нибудь жалуется. В семь лет кричала, что у нее корь, хотя была здоровехонька, а теперь у нее высокое давление и больное сердце!
Йерда весело засмеялась.
— Да когда ей было семь лет, ты лежал запелёнатый в колыбели и знать не знал про болезни Адели. К тому же зря говоришь, что она притворяется. Адель и в самом деле больна. — Ее добродушное лицо вдруг приняло серьезное выражение, и я увидела на нем морщинки усталости. — Однако тому, у кого куча денег, лечиться проще и жаловаться не пристало.
Аларик, хлопоча у плиты, что-то злобно бормотал, а на лице Йерды снова засияла заразительная улыбка.
— Нов нашем доме это я должна стыдиться. Что за крестьянская жена, мужу кофе сварить и то не может.
— Не слушайте ее, — отрезал муж, — она столько работала, что загубила свое здоровье. А помощников нам нанимать не на что.
Злобное выражение его глаз сменилось печальным. И без всякого перехода он вдруг сказал:
— Пожалуй, нам лучше пойти на этот злосчастный ужин к Адели. По крайней мере ты сможешь в этот праздник посидеть за накрытым столом.
Он вышел за парадными кофейными чашками, а Йерда поспешила дать совершенно ненужное объяснение:
— Мой муж не в ладах со своей старшей сестрой.
Я сказала, что это в семьях встречается нередко, и спросила, какова разница в возрасте между братом и сестрами.
— Ах, между Хедвиг и старшими разница велика. Адели исполнилось шестьдесят семь; Аларику скоро стукнет шестьдесят, а Хедвиг — сорок один, еще почти девчонка.
Несмотря на свои больные ноги, Йерда проводила меня до ограды дома тети Отти, и мы расстались, уверенные, по крайней мере я, в том, что нам будет приятно встретиться вновь и поболтать в субботу у Адели.
Мета, разумеется, и не подумала воспользоваться утюгом Гуннарсонов. Она тут же улизнула и вернулась лишь поздним вечером. Усевшись на край моей кровати и уплетая бутерброд с сыром, она заявила, что деревенская жизнь не лишена своей прелести.
— Знаешь, в огненно-рыжих волосах есть что-то симпатичное. К тому же он знает все на свете про овес, лошадей, трактора и тому подобное, чему в школе не учат. И он стал пересказывать мне потрясную книжку «Моя очередь мстить».
Мета стала стелить постель.
— На дворе так темно, что страшно идти в уборную.
— В кухне есть карманный фонарь, возьми его.
Прошло лишь несколько секунд, и я услышала крик. Это был панический вопль, и я не знала, что подумать.
Я выбежала во двор, завернула за угол и тут, возле кухонной стенки, Мета бросилась в мои объятия. Она дрожала всем телом и, всхлипывая, бормотала:
— О, Фея, там б-было ч-что-то… Вот т-там!
И она показала дрожащим пальцем на маленький красный домик на сосновой горушке.
Я была так рада видеть Мету здоровой и невредимой, что не чувствовала страха. Схватив лампу, я пошла наверх по извилистой тропке. Ветки кустов порвали мне сорочку, хвоя и шишки кололи босые ноги, но я заметила это лишь позднее. Потому что в эту минуту я увидела предмет, до смерти напугавший Мету.
Вначале я заметила лишь слабый свет между стволами деревьев. Фонарь? Но кто и для чего мог зажечь фонарь возле нашей уборной?
Я подошла ближе и остановилась с бьющимся сердцем.
Свет исходил не из обычного фонаря. Он просачивался из страшного неподвижного рта, ноздрей и пустых мертвых глазниц.
Я ущипнула себя за руку: надо было убедиться, что не сплю, но не проснулась. Стояла в полной темноте возле дома тети Отти в Ронсте и недоуменно пялилась на череп, злобно скаливший зубы.
Глава третья
Когда я наконец опомнилась, меня охватила ярость. В три прыжка я оказалась рядом с этим зловещим предметом и три минуты спустя уже стояла в кухне, поставив свой трофей на стол.
Мета вытаращила глаза до того, что они стали круглее глазниц в светящемся черепе.
— Так ведь это кто-то подшутил над нами! Кто-то вырезал череп из тыквы… Ну и дура же я, что испугалась до смерти.
Мета успокоилась, а я, напротив, разволновалась. Кто-то потратил немало времени, превращая безобидную тыкву в отвратительный мертвый череп. Этот кто-то мастерски вырезал мякоть, оставив место для свечки, обе челюсти были сделаны грубо, но вполне правдоподобно. Эта «прелестная головка» была насажена на шест, воткнутый в землю так, чтобы ее было хорошо видно.
«Подшутил», — сказала Мета. Во всяком случае подшутил глупо и зло. Нет, это походило скорее на хорошо спланированное преследование. Кому-то из соседей хочется разозлить или напугать нас. Но почему? Чего он хочет добиться, стуча ночью в дверь террасы и пугая нас этой тыквенной головой? Оба раза я сильно испугалась, потому что прежде всего думала о Мете. Теперь же, поняв, что дело обстоит серьезнее, чем могло показаться вначале, я стала ломать голову над тем, кто был наш таинственный злоумышленник.