— А как нужно вести себя, чтобы узнать?
Вразумительного ответа на этот вопрос никто дать не мог, и постепенно разговор перешел на другую тему. Я чувствовала себя усталой и сонной, а когда мы допили кофе и неутомимая диктаторша Адель приказала всем идти на террасу, я предпочла выйти в сад.
Внезапно я оказалась в компании Йерка. Он стоял возле меня, долговязый и худощавый.
— Пойдем к озеру, — предложил он мне с серьезным видом, — в такой вечер грешно сидеть в доме.
Несмотря на яркие звезды, было очень темно. Каменистая тропа, ведущая к берегу, извивалась серой лентой, спускаясь вниз по склону. Здесь пахло землей, травой и зрелыми плодами, воздух был напоен и влажным летом, и прохладной осенью.
Мы молча шли по пристани — деревянным мосткам с перилами и скамейкой, потом остановились, любуясь белым покрывалом тумана на черной воде Разбойничьего озера.
Йерк зажег сигарету и тихо сказал:
— Август навевает на меня грусть. Повсюду в природе царит такое изобилие, такая гармония, что становится больно от сознания пустоты и бедности собственной души. Это месяц, когда хочется любить, зачать детей, целиком отдаваясь чему-то… Как это говорится в стихотворении? Что-то о том, как быть достойным того, что окружает нас.
Стараясь вспомнить, он процитировал лишь две строчки. Вырванные из контекста, они прозвучали вдвойне многозначительнее и таинственнее:
…Любви твоей пылкой достоин,
темноглазая августа ночь…
Несмотря на темноту, я почувствовала, что он смотрит на меня.
— Тебе кажется, что я несу чепуху?
— Вовсе нет, — искренне ответила я, — но ты возбуждаешь мое любопытство. Кто ты? Откуда явился? Чем занимаешься?
К сожалению, я не могла разглядеть выражение его лица.
— Хотел бы я и сам это знать! Кто я? Бездельник и летун… Откуда явился? Из Далекарлии, из Штатов, из Канады. Где я только не был! Чем занимаюсь? Ничем! Абсолютно ничем. — Он засмеялся иронически и добавил: — Так что она права.
— Ты это о ком?
Он вздохнул и покачал головой.
— Забудь это. Я не в форме, настроение поганое, не хочу и тебе его портить. Лучше скажи мне, какого ты мнения о хозяйке дома?
— Об Адели Ренман? На первый взгляд она довольно мерзкая старуха, привыкшая тиранить окружающих. Неужели деньги так сильно повлияли на нее?
— Не-е-ет. Во всяком случае, Аларик утверждает, что она всегда была такой избалованной, капризной, эгоисткой. Говорят, ребенком она была очаровательная, и ее здоровая тщеславная мать обожала ее. И разумеется, когда Адель выросла и вышла замуж за миллионера, лучше она не стала.
Я машинально убила двух или трех комаров и сказала:
— Да уж я ни за что на свете не желала бы оказаться на месте Хедвиг. Не понимаю, почему она давным-давно не бросила свою сестричку?
Йерк поднялся со скамейки и каким-то странным голосом пробормотал:
— Скажи ей это сама, увидишь, какой будет эффект.
Он резко повернулся и пошел в сторону виллы. Я поплелась за ним в растерянных чувствах. В саду перед верандой мы встретили разъяренную Виви Анн.
— Куда вы, черт возьми, запропастились? — злобно прошипела она.
— Прогуливались при луне, флиртовали. Почему бы тебе не заняться тем же? — пошутил он.
На мгновение мне показалось, что она вот-вот ударит его. Но она резко повернулась на тонких каблуках и вошла в дом.
— Мама наверху! — бросила она на ходу через плечо. — Она в ударе, выступает в лучшем виде!
Мы поднялись наверх, и сцена, которая представилась нам в большом зале, как нельзя лучше объяснила саркастическое замечание Виви Анн.
Хедвиг и Эйнар сидели в креслах. Выражение лица Хедвиг было печальное и тревожное, в карих глазах Эйнара я прочла крайнее изумление. У стены, прислонясь к дверному косяку, стоял Осборн. Его рыжие волосы были взъерошены, усыпанные веснушками щеки пылали. Можно было понять, что он шокирован и смущен. Зрелище было поистине ужасное. Адель выделывала высокие прыжки и молотила кулаками воздух перед ним, словно боксер на ринге.
— Ну, давай, давай! — с восторгом кричала она. — Не бойся, бей! Я сумею защититься! Хи-хи-хи! Что, никак боишься? А еще такой большой! Подумай, а вдруг я побью тебя?
Если это и была игра, то она выглядела чудовищным гротеском. Морщинистой шестидесятисемилетней даме в ярко-голубом шелковом платье, с жемчужным ожерельем вовсе не пристало вызывать юношу с загрубелыми руками боксировать с ней, смотреть на это было просто неприятно. Глаза Адели, ненормально темные, с расширенными зрачками, говорили о том, что она не воспринимает происходящее как игру.
Конец этому позорному представлению положил Турвальд Бьерне. Он поднялся по лестнице и с отвращением сказал:
— Да она пьяна…
Он подошел к ней и осторожно, но решительно взял ее за плечо.
— Адель, послушай меня! Аларик и Йерда собираются уходить, и я обещал отвезти их на машине. И вообще пора всем расходиться.
Адель Ренман бросилась ему на шею и с жаром заявила, что мы не должны уходить. Мол, напротив, мы должны остаться до утра, есть сэндвичи, танцевать, устраивать потасовки и петь. Потом она ко всеобщему ужасу фальшиво запела нечто, утверждая, что поет «Марсельезу».
Уход гостей напоминал бегство.
Воскресное утро было мрачное. Погода хмурилась, было душно, как перед грозой. У меня болела голова, к тому же мы с Эйнаром поссорились, что случалось с нами довольно редко. Видно, на нас подействовала неприятная атмосфера на вечере у Адели. О чем бы мы не заговорили, разговор кончался спором.
Я считала, что Турвальд Бьерне очень симпатичный, а Эйнар сказал, что он отвратный и скользкий тип. Я заявила, что, по-моему, поведение захмелевшей Адели было комичным. Эйнар ответил, что не видит в этой сцене ничего комичного, напротив, она его обеспокоила.
После чего он с упреком посмотрел на меня и бросил мне в лицо обвинение:
— Между прочим, ты сама порядком набралась.
— Что? Ты хочешь сказать, что я была пьяна? Это я-то?
— Но ведь ты продолжаешь кормить ребенка грудью и должна вести себя осторожнее.
Я разозлилась и заявила ему, что и без его указаний знаю, как обращаться с дочерью, что она, верно, не пропадет оттого, что ее мать позволила себе выпить сто граммов водки.
Потому мы поменяли тему разговора на не менее жгучую: таинственный посетитель, стучащий в нашу дверь, и череп с горящими глазами на лесном пригорке. Было уже около часа ночи, когда зазвонил телефон. Эйнар с раздражением подошел к черному аппарату тети Отти и поднял трубку.
— Буре слушает… Что? Это Хедвиг? Нет, ничего… Что случилось?
Я увидела, как Эйнар изменился в лице. Сонного вида и недовольства как не бывало.
— А врача вызывали? — с тревогой спросил он. — Да, да, будем у вас через несколько минут.
Он положил трубку и медленно произнес:
— Все утро Адели было очень плохо. Ее мучает рвота и понос. Хедвиг говорит, что ее просто вывернуло наизнанку. Врач, которого им наконец удалось вызвать, будет через полчаса, и она просто не решается оставаться с Аделью одна.
Поспешно накинув на платье кардиган, я вышла в сад. Начиналась гроза, уже накрапывал дождь, и я озябла. Эйнар держал меня за руку и болтал о том о сем, стараясь отвлечь меня от мрачных мыслей:
— Хедвиг — скромная и славная женщина. Но сейчас она была сильно взволнована, она извинялась за то, что побеспокоила нас. Аларика она не хотела звать, он еще не оправился после ночного приступа. У Йерка нет телефона, а Турвальд, видно, отключил его, потому что на звонок не отвечает.
— А Виви Анн? — спросила я и почувствовала, что мой голос слегка дрожит.
Ответ на этот вопрос мы получили, придя на виллу Адели. Виви Анн лежала на диване в зале и, зарыв лицо в подушку, отчаянно рыдала.
— Она умирает, — всхлипывала она, — умирает! О, Боже, что мне делать?
Я поняла, что на ее помощь Хедвиг не может рассчитывать, и через комнату Адели вошла в ее спальню.
Склонившаяся над кроватью Хедвиг выпрямилась и со слезами на глазах прошептала:
— Спасибо, что вы пришли. Так страшно брать на себя ответственность. Но я не знаю… чем облегчить ее страдания.
Без косметики лицо Адели было старое и морщинистое. Кожа приобрела пугающий желтоватый оттенок. Она медленно стонала, внезапно ее тело напряглось в страшной судороге. Руки и ноги посинели, пульс стал частым и слабым, дышать ей становилось все труднее.
Хедвиг протянула ей таз, и ее начало рвать…
Последующий час был сплошным кошмаром. Мы беспомощно смотрели на эту ужасную сцену, слушали стоны и жалобные крики больной и ждали, ждали прихода врача.
Но когда врач наконец переступил порог спальни, чтобы сделать болеутоляющий укол, было уже поздно.
Сердце Адели перестало биться.
Глава пятая
Доктор Нильссон заменял местного врача на время отпуска, упландские дороги он знал плохо и по дороге в Ронсту несколько раз терял ориентир, сворачивая не туда, куда надо, и чувствовал себя неловко, оттого что приехал с опозданием. Он даже с некоторым облегчением выслушал Хедвиг, как плохо было ее сестре всю ночь, что вся ванная буквально залита рвотой, понимая, что вряд ли помог бы Адели, явись он на полчаса раньше.
— Судя по всему, это сильное пищевое отравление. Что ела госпожа Ренман?
Эйнар, задававший Хедвиг тот же вопрос, ответил:
— Она ничего не ела со вчерашнего вечера. А за ужином ела раков. Очень много. И еще жаркое из почек с грибами.
Доктор многозначительно кивнул.
— Есть грибы всегда рискованно.
Эти банальные слова, сказанные тихим голосом, произвели удивительный эффект.
Хедвиг Гуннарсон, бледная от усталости, но все же владевшая собой, вдруг разрыдалась.
— Нет, нет, только не грибы… Грибы никак не могли ей повредить.
Я неловко погладила ее жидкие, невыразительного цвета волосы.
— Успокойся, слезами горю не поможешь…
— Ты не понимаешь… Эти грибы… Я сама их собирала. И знаю, что они не ядовиты, могу поклясться. Между прочим, мы все их ели.