— Что такое? Что случилось? Почему воняет? — прибывал и прибывал народ к гудящей двери. — Огонь! Го-орим!
— На улицу! — ощутив, что страх нужно куда-то направить, закричал Санька. — Все на улицу!
— И мне? — глупо спросил оставшийся охранник.
— А ты… Ты вызови пожарных!
— Есть! — обрадовался приказу здоровяк и бросился по коридору, локтями отбрасывая от себя длинноногих сотрудниц.
— Во-оло-одя! — ударил по ушам единственный знакомый голос.
Санька отвернулся от двери и близко-близко, до головокружения близко увидел глаза Нины. Они как-то враз набухли, помутнели и выдавили из себя светлые полоски слез. Он еще никогда не видел Нину плачущей, и потому даже не поверил, что это она. А не поверив, приказал ей официально, сухо, как мог приказать любому из обезумевших сотрудников офиса:
— Иди на улицу! Быстро!
— Во-о… Во-о… Во-ова! Он по-гиб! — обреченно пропела она.
— Ничего он не погиб! Его уже там нет!
— А где он? — сморгнула последние слезы Нина.
— Охранник его унес. В какую-то вашу больницу.
Грохот каблучищ перекрыл его слова. Охранник без куртки подбежал к ним, чуть не сбив с ног Нину, согнулся в одышке и прохрипел в пол:
— По… по… вы… вы…
— Ясно, — перевел его речь на русский язык Санька. — Пожарных вызвал. Да?
— Да.
— Тогда пошли отсюда.
Пламя, словно услышав его слова, ударило из комнаты в коридор жгучим красным языком. Все трое отшатнулись от двери, и Нина вдруг вспомнила:
— Там — приз. Раковина. Она дорогая…
— Не дороже нас, — ответил Санька и, схватив Нину за руку, потащил к выходу.
НЕМНОГО ТЕНИПОД БРОШЕННЫМ ЗОНТИКОМ
— Отдыхаете?
Бывает такая усталость, что нет сил даже думать. А уж говорить… Говорить — это двигать губами, языком, мышцами щек, говорить — это так тяжело, если всех сил осталось, чтобы стоять, прислонившись спиной к горячему и, наверное, грязному столбу, и тупо смотреть на черные масляные пятна на асфальте.
— А вас искали…
Столб, нет спору, хорошая опора, но если всей тени от него — тростиночка шириной в три сантиметра, а в голову солнце вбивает клин за клином, то лучше перебрести метров на десять левее. Там, у бока бывшего журнально-газетного киоска, ставшего по воле времени вино-табачно-пиво-сникерсным, есть целебный пятачок тени. Ровно на одного человека. И оттого, что никто еще не додумался занять его, хотя автобус на Перевальное ждали не менее сотни человек, Санька ощутил зов этого клочка тени.
— Так что Ковбою передать?
Вопрос совпал с шагом в тень, и от этого показалось, что и задала его именно тень.
— Даша?
— Я не Даша. Я — Маша, — подвигала вперед-назад колесиками девушка.
После того, как к пылающему офису Буйноса приехали на двух машинах доблестные приморские пожарные, но приехали без воды, а в колонках ни на этой улице, ни на двух соседних воды тоже не оказалось, Санька понял, чем все это закончится, и пошел искать Ковбоя. Дома он застал распахнутое настежь окно, тишину в пустых комнатах и лай крохотной кудлатой собачонки, живущей в огромной будке в глубине двора. Почему собака молчала в его первое появление здесь, Санька не знал. Возможно, ее не настолько плохо кормили, чтобы она стала злой. Или кормили совсем плохо, и у нее не было сил на лай. Сосед, худющий мужик с лицом, изможденным вином и солнцем, охотно объяснил, что этот выродок, сын дуры и стервы, безотцовщина и сволочь, всю жизнь кравший у него яблоки и помидоры из сада и огорода, как уехал рано утром на своих гребаных роликах, так и не возвращался.
Сожитель мамаши, возникший на пороге квартиры все в той же майке и в тех же трикотажных штанах, в паузе между пережевыванием чего-то своего, таинственного, объявил, что сто лет этого чайника, бездельника и олуха не видел. Поскольку сегодняшний день четко входил во временной объем ста лет, то Санька больше ничего не стал выяснять. Он пошел к набережной, к остановке рейсового автобуса, чтобы по приезду в Перевальное объявить группе, что ему все смертельно надоело, что все авантюры заканчиваются так, как они и должны заканчиваться, и ноги его больше не будет ни в Приморском, ни в его чудном поселке-пригороде Перевальном. А если хотят петь без него, то пожалуйста. У того же Эразма рост не меньше, чем у Киркорова или Юлиана. А петь можно и с гитарой в руках. Не он первый, не он последний…
— Значит, Ковбой был здесь?
— Ну а я о чем говорю!
— Так что Ковбой сказал?
— Он извинился.
— За что?
Нет, мозги совершенно не хотели соображать. Только ссадина на щеке Маши, превратившаяся за сутки из ссадины в часть загоревшей кожи, напомнила о прошлой встрече.
— A-а, понял-понял! — вскинул он руку.
— Еще он сказал, что…
Что-то черное и быстрое, торпедой пролетев мимо них, с грохотом ударилось в ржавый бок киоска. Внутри сооружения послышалось звяканье, хриплый мат, и половина стального бока неожиданно распахнулась. На пороге киоска стояла тетка с распаренным банным лицом и смотрела на Саньку с неповторимой ненавистью. Казалось, что даже волосы на ее округлой голове наклонились в сторону Саньки, чтобы при первой же возможности уколоть его.
— Ты что, сволочь, наделал?! — взвилась тетка.
Судя по хрипоте голоса, она или выкуривала в день по десять пачек «Беломора», или выпивала не меньше бутылки водки. Или слишком часто скандалила.
— Я-я? — невольно отступил Санька и сам себе удивился.
— А кто?! Я, что ли?! — уперев мясистые руки в еще более мясистые бока, танком напирала тетка. — Ты это… по стенке врезал и с полки вдребезги четы… нет, десять бутылок водки и еще…
— Это не он, — подал голос Ковбой.
Он стоял, держась за угол киоска, и дышал с такой яростью, будто едким дыханием хотел сжечь тетку.
— А ты кто?! — сжав выгоревшие бровки, спросила она.
— Я — местный, приморский…
— Ну и что?
— Это я не рассчитал. Камень под ролик попал, а там пятка…
— Где? В ролике пятка?
Краснота на лице тетки загустевала прямо на глазах. Ее будто кто выкрашивал кистью. Прямо на виду у всех стоящих.
— Ты мне мозги не компостируй! — уже громче обычного прохрипела тетка. — Как я хозяину отчитаюсь?! А?! Четы… десять бутылок водки!..
— На! — сунул Санька в ее мокрые пальцы стольник. — Хватит?
Что-то щелкнуло. То ли опять под колесико Ковбоя попал камешек, то ли в голове у тетки включился калькулятор.
— Хватит, — фыркнула она. — И это… от киоска отойдите. А то вы мне всех покупателей разгоните…
Никто из троих даже не сдвинулся с места. Тетка постояла для приличия еще секунд десять, со вздохом вернулась в прокаленный солнцем стальной ящик и громко захлопнула за собой створку. Только теперь Санька понял, что это была дверь.
— Я вас это… весь день ищу, — раздраженно сообщил Ковбой. — Даже в Перевальном был.
— Серьезно?
— А то нет! Ваши все как раз репетировали. Музыку, в смысле, гнали…
— Понравилось?
— Ага! Особенно длинный такой, с гитарой. Лабает круто! Собаки во всех соседних дворах гавкали.
— Ну, я тогда пойду, — обиженно произнесла Маша.
Сразу ощутив себя лишней, она уже без кокетства поджала губки, описала круг и поехала в сторону набережной. А говорила, что уйдет.
— Спасибо, Маша! — крикнул Санька ей в спину.
— Не за что, — ответила она, но ее слова никто не услышал.
— Наверно, я опоздал, — догадался Ковбой.
— С чего ты взял?
— У вас шея того… в гари.
— Молодец. Значит, ты об этом хотел мне утром сообщить?
— Идемте к берегу. На пляже мало людей.
Они еле нашли тень под чьим-то забытым зонтом. Санька упал прямо на горячую гальку, подвигался телом, приспосабливая камешки к себе, и тут же закрыл глаза. Тени не хватало на ноги от колен и ниже, но он не подобрал их. Дрема накатила на него, и Санька, зевнув, врастяжку спросил:
— Та-ак что случилось?
— Утром ко мне того… тот парень пришел.
— В серой майке?
— Нет, в белой.
— Надо же. Значит, он не такой бедный, чтобы иметь одну майку. А загар?
— Что, загар?
— Какой у него загар? — поупрямствовал Санька.
— Я же говорил — красный. Не наш.
— Так. И что дальше? Попросил еще раз записки разнести?
— Нет, — помялся Ковбой, но все же ответил: — Он попросил меня вбросить бутылочку в офис Буйноса.
Новость заставила Саньку сесть.
— И ты что… бросил?
— Нет. Я отказался.
— Как? Вот так запросто взял и отказался?
— Я пятку ему показал. С раной. Он сразу смурной стал.
— А как же ты с такой раной и на роликах? — удивился Санька.
— Да разве это рана?! Ерунда! Я пока научился по стальному поручню на одной ноге съезжать, знаете, сколько раз на лестницу, прямо на бетон, падал?
— Это там, на набережной?
— Ага! По сто синяков в день зарабатывал. Зато теперь точно знаю, что в агрессив-инлайн-скейтинге мне равных нету! В Приморске— точно! А может, и в Москве… Вот про Америку не знаю. Они раньше нас на роликах гонять начали…
Солнце жгло и жгло непокрытую голову Ковбоя, но он упрямо не приближался к тени. Он будто бы решил ее всю целиком подарить Саньке.
— А он… тот парень, — осторожно спросил Санька, — больше тебя не видел? Ну, в смысле, на роликах?
— Нет. Сто процентов, что нет! И я его не видел.
«А я видел», — чуть не сказал Санька. Хотя, возможно, бутылку с зажигательной смесью бросал в окно вовсе не парень в серой майке, а какой-нибудь местный пацан. Мало ли желающих в провинциальном Приморске заработать пару сотен баксов за бросок какой-то бутылки в окно!
— И потом, я сразу понял, что дело тухлое, — грустно сообщил Ковбой.
— В каком смысле?
— Ну, он мне сказал, что всего-то делов сначала стекло разбить, а уже потом бутылку вбросить… Я и понял, что опасно. И еще я про Буйноса спросил, а он сказал, что его в это время в офисе не будет, а бутылка — это предупреждение. Чтоб понял, значит, что они не шутят…