— А кто — они?
— Не знаю. Я никого, кроме этого парня не видел.
Санька снова закрыл глаза. Солнце проникало и сквозь веки.
— Он новой встречи тебе не назначил? — не открывая глаз, спросил Санька.
— Нет… Просто сказал, что на днях зайдет.
— И все?
— Все. Чтоб мне на роликах гонять разучиться!
Глаза заинтересованно открылись. Мутно, как сквозь полиэтиленовую пленку, Санька увидел уже знакомые оранжевые ботинки с выгрызенными из ряда двумя средними колесиками.
— Ты бы сменил их на черные. За километр видно. Как семафор.
— Привы-ычка, — протянул Ковбой. — Я на них ездить научился.
— А зачем средние колесики снял?
— Они сами отлетели… Точнее отлетели носовые и концевые. А средние я на их место сам сместил.
— Сколько в Приморске приличных гостиниц?
Ковбой удивленно посмотрел на пунцовое лицо собеседника, на его закопченую шею и, совсем не понимая, какое отношение к его ботинкам имеют гостиницы, невнятно ответил:
— Мало. А в каком смысле?
— Ну, сколько таких, где могут останавливаться новые русские?
— Наверно, «Националь»…
— Та-ак.
— И «Астория».
— Прямо как в Москве!
— Что в Москве? — не понял Ковбой.
— Значит, так… Тебе крохотное задание. Потусуйся возле этих гостиниц. Желательно даже в холл попасть. Только без этих дурацких оранжевых ботинок. Понял?
— Ага.
— Что ты понял? — тихо спросил Санька.
— Чтоб купил черные ролики…
— А так, без колес, на обычной подошве, ты передвигаться не умеешь?
— Давно не пробовал.
— А ночью в туалет ты тоже на роликах катишь?
— Я ночью не встаю, — сморщив лоб, ответил Ковбой.
— Короче, обуешь кроссовки. Без колес. Вот теперь понял?
— Ага.
После этого ответа хотелось врезать подзатыльник. Но вся Санькина начальственность была временной, рожденной скорее благодарностью Ковбоя, что догнал прошлой ночью да не убил, а не чем-то более возвышенным или, что еще прочнее, материальным. И тогда Санька почувствовал, что нужно все-таки подкрепить свои слова.
— Если все получится, Буйное заплатит тебе за услугу. Мне нужен один человек. Очень нужен. У него высокий рост, благородное лицо, длинные волосы такого… светловатого типа, почти русые. Скорее всего, он — карточный шулер. Или что-то в этом духе. Короче, денег — море…
— Так это надо в казино искать, — задумчиво вставил Ковбой.
— А сколько их в городе?
— Приличных — шесть-семь. Остальные, считай, притоны…
— А самое лучшее?
— Буйноса! Его казино — самое крутое.
— Вряд ли тебя туда пустят.
— Это точно, — горько вздохнул Ковбой. — Даже без роликов…
— Короче, две гостиницы — твои… Да, он еще костюм носит. Синий такой, с отливом. Наверное, жутко дорогой.
— По такой жаре никто костюмов не носит.
— В общем, найди мне двух-трех самых красивых, высоких и длинноволосых. На контакт с ними не иди. Покажешь издалека, а я сам решу. Лады?
— Ага. Сделаем.
— А если парень, ну, тот парень явится, посвистишь мне. Значит, ты уверен, что он не местный? — посмотрел прямо в измученные глаза Ковбоя Санька.
— На сто один процент.
— Вот это и странно.
— А зачем вам этот красавчик? — по привычке попытался подвигать туда-сюда ногами Ковбой, но они увязли в тальке.
— Он будущее может предсказывать, — ответил Санька. — Я тебя с ним познакомлю. Он и тебе все предскажет.
— Я не хочу знать будущее, — с неожиданной злостью ответил Ковбой.
— Почему?
— Будущее у всех одинаково.
— Ты имеешь в виду смерть?
Сухие губы Ковбоя не разжались. Он смотрел на синее-синее, стеклянное-стеклянное море, в котором когда-то утонул по пьяни его отец, и ни о чем не думал. Ему почему-то хотелось спрятаться. Хотя от смерти, сколько ни прячься, все равно не утаишься.
— Ладно, философ, держи лапу, — протянул ослабевшую ладонь Санька.
Кисть Ковбоя оказалась узкой и сухой. Как ветка умирающего деревца.
В эти секунды они не знали, что их рукопожатие видит еще один человек.
«ГИБСОН» С ПЕРЕРЕЗАННЫМИ ВЕНАМИ
— Р-рота, па-адъем!
Это — Андрей. Такой глотке позавидовал бы любой старшина роты. Нужно не меньше бочки спирта и три-четыре ангины, чтобы вылудить подобное горло.
— Я-a что сказал?! Па-адъем, волки! Жрать и репетировать!
— Уроды мышьяковские! Я вас ненавижу!
Это — Эразм. Он всегда говорит не то, что думает, а думает не о том, о чем нужно думать. Под утро ему наконец-то приснилась голая девица с сочными формами, и он успел лишь положить ее грудь себе на ладонь.
— Зачем я с вами поехал в этот гребаный Приморск! Первый раз за месяц приснился нормальный сон и тут…
— А что такое сны?
Это — Виталий. В его вопросе — ответ. Сны наваливаются на него тяжко, будто бетонная плита. У него мир двумерен. День — свет. Ночь — темень.
— Мне б хоть один сон… А они цветные или так… черно-белые?
— Разные. У негров — черные, у китайцев — желтые.
Это — Игорек. Он всегда говорит невпопад. Наверное, потому, что слишком быстро говорит. Он вообще все делает быстро и поэтому у него мало что получается. Но если получается, то лучше уже не сделает никто. Он внушил Виталию мысль о группе, придумал глупое название методом тыка в первую попавшуюся страницу словаря великорусского языка, а потом увеличил ее состав, пригласив барабанщика Андрея, которого он случайно увидел на танцах в каком-то занюханом парке.
— Репетиции без солиста — это как плавать в бассейне, где нет воды. Санька, дай слово, что будешь приезжать вовремя!
— Даю.
Это — Санька. Прошлой ночью он попал в двухмерный мир Виталия. День — ночь — день. Упав на диван прямо в одежде, он очнулся только от крика Андрея и поэтому не мог понять, какой все-таки шел день: тот, в котором сгорел офис Буйно-са, или следующий. У Саньки почти все было среднее: рост, вес, размер ноги и головы, оценки в школе. Не средним у него получились волосы (они выросли золотисто-русыми, под Есенина) и голос. Правда, эпоха микширования и компьютерных студий сделали голос почти ненужной вещью для певца, но Санька еще этого не знал и своим теноровым «А-а-о-о!» гордился.
— А чего жрать-то будем, Андрей? — первым поинтересовался он меню.
— Щас узнаю! Мне хозяйка сказала, что завтрак готов!
— Чур, самая большая ложка — моя! — спрыгнул в кровати Эразм и, на ходу натягивая на бледные костистые ноги бордовые джинсы-стрейч, вылетел из дома.
И через минуту влетел назад. Очков на его лице не было. Они дрожали в сжатом у груди кулаке.
— Уроды! Они порезали аппаратуру! Всю аппаратуру!
Такого подъема не видела еще ни одна, даже самая вымуштрованная рота. Через три секунды ни единой живой души в комнате не было. Ходики с кошачьей мордочкой, висящие над диваном, перестали раскачивать влево-вправо глазами. Теперь их стальные зрачки, плохо закрашенные черной краской, ошарашенно смотрели сквозь окно на улицу и не могли понять, почему сильнее всего размахивает руками парень в черной майке с вязаной шапочкой на голове.
— У-рроды! — бегая вдоль веранды, орал Эразм. — Кто вытащил футляр с моей гитарой под навес?! Кто?!
— Я вытащил, — побурев, ответил Андрей. — А что?
— На, посмотри! — выхватил Эразм из футляра гитару.
Перерезанные струны нитками повисли к земле. На месте вырванного с мясом резонатора чернела дырка, колки были согнуты, а на грифе четко выделялось нацарапанным самое популярное заборное слово из трех букв.
— Это же «Гибсон», а не просто «фанера»! — взвился Эразм. — На такой Ангус Янг из «Эй-Си-Ди-Си» играл! Знаешь, за сколько я ее в Штатах купил?!
— И моей — конец! — взвизгнул Игорек.
Его бесколковая бас-гитара, не самая, впрочем, родовитая и фирменная, тоже была изувечена. От одного вида переломанного грифа у него навернулись слезы.
На синтезаторе Виталия не хватало всех клавиш в суб-контр-октаве и контр-октаве. Все остальные, начиная от ноты «до» большой октавы, почему-то уцелели.
— А поч-чему твои барабаны целы, а? — наступал и наступал на Андрея Эразм. — Может, ты у них старый знакомый, что они тебя пожалели?!
— Хватит орать! — перекрыл его крик Санька.
Он встал между Андреем и Эразмом, вцепился в изувеченного «Гибсона» и все-таки вырвал его из рук гитариста. У того сразу стало обреченным лицо. Ему будто бы только что сказали, что он всю жизнь занимался не своим делом.
— Прекратите ругань! — опять подобрал начальственные вожжи Санька. — Им только того и хочется, чтоб мы перегрызлись!
— Кому — им? — в затылок спросил Андрей.
— Бандитам, — ответил Санька Эразму.
Тот все так же стоял, плетьми опустив руки, и вязаная шапочка на его голове смотрелась шапкой волос, выкрашенных в орнамент для конкурса причесок.
— Все. Я сваливаю из этого дурдома, — тихо произнес он, повернулся и прошлепал в дом.
— Андрей, зачем ты вытащил гитары под навес? — обернулся к барабанщику Санька.
— Так репетиция же… Сразу после завтрака. Я подумал, все равно вытаскивать надо…
— А где гитары лежали?
— Вон в той комнатке, — кивнул Андрей на подслеповатое оконце. — И синтезатор там, и тряпки…
— А ударная установка?
— В сарае. В комнатке для нее места не было. Только тарелки влезли.
— Он их хоть не погнул?
— Не-ет.
— Значит, ты вытащил гитары прямо в чехлах? — пытался понять тактику вредителя Санька.
— Да, в чехлах. Сложил на лавочке.
— А свои барабаны?
— Я их вытащил первыми.
— Синтезатор, значит, ты еще не успел выволочь?
— Ну да. Только собрался, ну, после объявления команды «Подъем!» Вот… А этот… Эразм сразу полез к своему «Гибсону». Открыл футляр и…
— А клавиш на полу нет?
— Не-ет, — грустно ответил за Андрея Виталий. — С собой, видно, сволочь, унес. Клиптоман гребаный!
— Пошли к хозяйке! — предложил Санька.
Уже знакомый звук галош-вездеходов опередил его желание. Под навес выплыла хозяйка дома. Ее лицо лучилось любовью и радушием. К такому лицу полагался поднос с хлебом-солью.