Тот упорно сверлил глазами Санькины загорелые кисти. Через полчаса на них должна была появиться от взгляда краснота.
— Что? — не понял телохранитель.
— Там, на столе, отрывные листки, — показал Саньке Букаха. — Накалякай, чего надо… Не стесняйся. Перевальное — моя зона. Раз кто набузил, значит, он и меня обидел.
СЧАСТЛИВЫЙ НОМЕР
Жеребьевка проходила мрачно. Над концертным залом, над столом жюри, над еле-еле заполненными двумя рядами соискателей висело плохое предчувствие. Несмотря на покушение на Буйноса, конкурс не отменили, но все ощущали себя так, будто их намеренно обманывают, а на самом деле к концу жеребьевки объявят, что «Голос моря» не состоится. Никто не разговаривал, никто не реагировал на вытянутый первый или тринадцатый номер. Все конкурсанты будто бы выискивали в круглом, как аквариум, стеклянном барабане не просто порядковые номера, а те, по которым их будут расстреливать.
— «Вест-севенти», Калининград, — тихо объявила Нина, и в этот момент в двери появился Андрей.
Санька привстал в кресле, чтобы он его увидел, и Покаровская, председатель жюри, строго потребовала:
— Идите вытягивайте.
— Я не из «Вест-севенти», — ответил Санька.
— А где ж они?
У певицы было лицо давно не спавшего человека. Даже густой слой макияжа не спасал от этого ощущения. Видимо, она знала об этом и постоянно смотрела вбок. Люди в профиль почему-то выглядят менее усталыми, чем в фас.
— Они утром уехали, — пояснил кто-то из конкурсантов. — Самолетом…
— Привет, — сел рядом Андрей и шепотом прохрипел: — Мужики решили уезжать.
— Они в Перевальном?
— Да. Пакуются.
— Мне обещали найти гитариста, — грустно произнес Санька.
— Глухой номер. Местные больше трех аккордов не знают. Посидим в Москве, покумекаем. Может, какому-нибудь продюсеру в рабство продадимся. И то спокойнее будет, чем в этом пекле вариться…
Чуть громче обычного Нина объявила:
— Группа «Молчать», Москва.
— Следующие — мы, — напомнил Санька.
— Я не пойду.
Андрей сидел, набычившись, и смотрел на Покаровскую с таким видом, будто силился понять, как эта размалеванная кошка сумела стать звездой в восьмидесятые годы.
На сцену вразвалочку, будто матрос после длительного плавания, выбрался худенький парень. Он был одет подчеркнуто небрежно: драные китайские кеды, коричневые брюки от школьной формы времен застоя, свитер глупейшей сине-желтой расцветки в плотных пятнах кетчупа и чернил. По левой скуле парня, вплоть до шеи, тянулся узенький рыженький висок, а правая была выбрита сантиметра на три выше уха. Перед глазами у него болталась длиннющая прядь волос, выкрашенных в едкозеленый, почти лимонный цвет, а к правой ноздре пришпилена канцелярская кнопка.
— Панк вонючий, — прохрипел Андрей.
Санька поневоле посмотрел на барабанщика. Свежий загар состарил его. Если бы он еще и не брился, то его точно остановили бы где-нибудь в городе милиционеры.
Его мрачностью можно было заразиться. И когда Нина еще громче, чем до этого, произнесла: «Группа «Мышьяк», Москва», Санька без жалости пнул Андрея в бок.
— Иди. Мы, — прошипел он.
— Не пойду. Пошли они все…
— Группа «Мышьяк»! — в испуге крикнула в зал Нина.
— Они тожье, дарагая, свалили савсэм, — съехидничал кто-то с кавказским акцентом в первом ряду.
Нагнувшись, Санька наконец-то увидел Джиоева. Вокруг него сидело человек восемь со смоляными усами и орлиными носами. Рядом с ними гладко обритое, вовсе без усов, лицо Джиоева смотрелось вовсе не по-кавказски. Он подбрасывал на ладони пластиковую фишку с номером «1», вытянутую им совсем недавно из барабана, и Санька почему-то был уверен, что он не мог просто так вытянуть такой интересный номер, а получил его по блату.
— Серьезно уехали? — повернулась к Нине Покаровская.
Ручка в ее тонких пальчиках повисла над списком конкурсантов.
— Мы здесь! — Встал Санька.
— Мы уезжаем, — снизу напомнил Андрей.
— Дай, — пнув его колени, выскребся в проход между секторами Санька и уверенно пошел к лестнице на сцену.
Больше всего он боялся, что Андрей вскочит и устроит скандал. Но сзади ничего не произошло. Два ряда в зале и президиум на сцене сидели в едином похоронном молчании.
Шагнув к барабану, в котором отливали яркими красками шары, Санька ощутил, что на душе стало чуть легче.
Он сунул руку, выхватил синий, так похожий на цвет его прежней милицейской формы, и протянул Нине. Ее дрожащие пальчики провернули половинки шара в разные стороны, и на стол упал пластиковый квадрат.
— Девятнадцать! — с непонятной радостью объявила Нина.
— Поздравляю, — повернула к нему свое усталое лицо Покаровская и растянула густо накрашенные губы улыбкой.
— С чем? — не понял он.
— Вы выступаете последними, — ответила за нее Нина.
Санька только теперь посмотрел в зал. Место, где сидел Андрей, пустовало. Полумрак зала над раскачивающимся сидением был гуще, чем где-либо. Санька выиграл в лотерею, которой уже не существовало.
— Спасибо, — непонятно за что поблагодарила Нина, а он бросился со сцены в зал.
Пробежал мимо вытянутых ног, кроссовок, туфель, сандалий, сумок, влетел в фойе и окриком попытался остановить Андрея. Тот, не подчиняясь, толкнул от себя стеклянную дверь и вышел на улицу. Только на ступеньках Санька догнал его.
— Отстань! — вырвал Андрей рукав рубашки из вцепившихся в нее Санькиных пальцев.
— Ну, чего ты психуешь! Ты же сам говорил, что конкурс — это шанс!
— Отстань!
— Ты других слов не знаешь?
— Отстань!
— Нет, точно не знаешь!
— Иди ты со своими шуточками!
— Я серьезно говорю: аппаратура для репетиции будет. А иг-рать-то все равно на их технике, а не на нашей.
Андрей сошел с самой низкой ступеньки на уже почти высохший, пятнистый асфальт, посмотрел на плотную очередь, стоящую у касс дома культуры, и громко ухмыльнулся:
— Смотри какие смелые! Билеты на конкурс покупают! А если их этот маньяк вместе с залом рванет?
— Мы можем спокойно поговорить?
— А что, я не спокойно говорю?
— Ладно. Эразма не вернуть. Но можно же попытаться выступить без него.
— Ты где-нибудь видел группу без соло-гитариста?
— Давай на это место поставим Игорька?
— А бас-гитару кому? Мне на грудь? Чтоб палочками по ним водил? Как виолончелист?
— На бас-гитару поставим местного парня. Нина обещала вечером с ним познакомить…
— Нет, старичок… Такие экспромты не по мне. Ты просил меня прийти на жеребьевку? Я пришел. Все. А теперь не мешай. Мужики уже, наверно, собрались и ждут меня одного. Если ты хочешь и дальше кувыркаться в этом гадюшнике, пожалуйста! Я не против!
— Вам опасно уезжать, — тихо произнес Санька.
— С чего это? Опасно оставаться…
— Нет, уезжать, — упрямо сплюнул на ступени Санька. — Самый крутой местный воротила попросил, чтоб мы завтра вечером сыграли у него на фазенде. В виде премии, если ему понравится, он отдаст нам классную аппаратуру. Включая «Гибсон»…
— И ты согласился? — помрачнел Андрей. — Ты…
— Стой! — снова вцепился в рукав его рубашки Санька.
— Ты…
— Не двигайся, — так старательно процедил он слова сквозь зубы, что Андрей сразу забыл, что же он хотел сказать.
— Санька, ты что, перегрелся?
— Нет… Там, в очереди за билетами, стоит один человек. Он — из тех…
— Из каких?
— Он не видит меня, — шагнул левее, спрятавшись за Андрея, Санька.
— И что?
— Подождем, пусть он купит билеты.
— А с чего ты взял, что он…
— Тихо! Он — у окошечка. Пошли.
Таким возбужденным Андрей еще никогда не видел Саньку. Испуг заставил его пойти за сузившейся, напрягшейся спиной в синей джинсовой рубашке, заставил сделать резкий зигзаг вокруг хвоста очереди, потом скользнуть сквозь нее, вдоль дома культуры, остановиться у земли, где преследуемый оставил след, потом перебежать улицу перед взвизгнувшей машиной и нырнуть под арку.
Санька замер и чуть не умер с испугу, когда Андрей сходу налетел на него. И без того по-воробьиному молотившее сердце взлетело к вискам, забилось и в левом, и в правом ухе одновременно.
— Ты чего? — тоже посмотрел вверх, на небо, клочок которого виднелся в колодце двора, Андрей.
— Вот он, сучара! — показал на пожарную лестницу Санька.
Как он заметил человека в сумеречном, хранящем ночь углу двора, Андрей так и не понял. Он сначала бросился к лестнице, а уже потом увидел чьи-то торопливые ноги, то и дело скользящие по ржавым трубам ступенек.
— Стой внизу! — скомандовал Санька. — Если он спустится, сшибай с ног! Он — мой!
— А это…
Задавать вопрос оказалось некому. Санька нырнул в подъезд, хлопнула металлическая дверь, и нечто похожее на лифт, во всяком случае по звуку похожее, завыло на весь двор. А в зрачках Андрея, уменьшаясь и становясь все менее заметными, мелькали и мелькали белые подошвы. Неожиданно левую из них пересекло что-то черное, и плохое предчувствие заставило барабанщика отшатнуться. Туг же с недовольным хряском к ногам упал зонтик. Он был усеян серыми высохшими каплями.
— А-ах! — вскрикнула крыша, и двор, удивленно уловивший новый звук, сразу же эхом начал его повторять: «Ах-ах-ах…» Будто хотел навеки запомнить.
С лестницы, несмотря на Санькины предположения, никто не думал спускаться. Возможно, ему хватило бомбежки зонтиком. Второго ведь у него явно не было.
Тишина все больше и больше не нравилась Андрею, и он бросился в подъезд. Лифт не хотел подчиняться его требовательным нажатиям на кнопку.
Набрав в легкие воздуха, Андрей бросился по лестнице вверх. Перепрыгивая через ступеньки и часто соскальзывая с их выщербленных, издолбанных камней, добрался до верхней площадки, без всякой мысли, под сжигающее все нутро дыхание, посмотрел на распахнутую дверцу лифта и сквозь ее решетку увидел короткую лестницу на крышу. Люк был отброшен. Через него сверху втекала в подъезд прокаленная солнцем, желтая тишина, и Андрею впервые стало по-настоящему страшно. Забыв об одышке, о боли в груди, о гудящих, онемевших ногах, он взлетел по лестнице, прогрохотал каблу