чищами по совсем сухой, уже забывшей о дожде зеленой жести и чуть не вскрикнул.
У каменной стены вентиляшки лежал на спине Санька. Закрытые глаза делали его спящим. Когда же он издал скребущийся звук, страх и вовсе сделал боль в груди Андрея невыносимой.
— Санек… Са-ашенька, — позвав его, сделал он шаг.
И снова вздрогнул от скребущегося звука. Но теперь к нему добавилось еще и постанывание. Санькины губы не сделали ни малейшего движения, но это уже не так пугало. Стонать можно и с закрытым ртом. А скребущийся звук вдруг сменился на гулкий удар по жести, и уши заставили Андрея вскинуть взгляд от Санькиного лица на край крыши.
Над ней появилось что-то белое, и то, что предыдущим белым пятном, виденным им, была подошва беглеца, заставило Андрея забыть о Саньке. Обойдя его спящую, ничем не интересующуюся голову, он вышел к краю крыши на метр левее белого пятна и чуть не вскрикнул.
На головокружительной высоте висел над колодцем двора парень с красным, искаженным лицом и силился перекинуть ногу за карниз. Как он вообще сумел уцепиться кончиками пальцев на три-четыре сантиметра жести, было непонятно.
— Ру-у… ру-у… а-ай, — простонал он.
Схватившись за лестницу, на полметра возвышающуюся над крышей, Андрей согнулся, уперся ногой в завернувшийся кусок жести и все-таки протянул ладонь.
— На!
— А-ах! — резко бросил к ладони левую кисть парень, сжал ее, и Андрея удивила сила, таившаяся в этих хрупких пальчиках.
Страх опять начал возвращаться в сердце и делать его ощутимым. Он вдруг понял, что между лежащим Санькой и висящим над колодцем парнем есть связь, и он потянул его не так сильно, как мог бы.
— Еще… еще… — умолял беглец.
— Ты это… кто?
— Тащи-и…
И под долгое «и-и», с неожиданной резвостью вытолкнув себя ногой от края крыши, бросился на Андрея. А тот, не рассчитав, что больше не нужно будет тянуть, просел, и парень, ударился животом о бедро Андрея, легко, будто набивная кукла, перевернулся в воздухе и с грохотом упал на жесть.
— Ах ты, гад! — оттолкнувшись от лестницы, навалился на него Андрей. — Я тебя, а ты…
— Пу-у… пу-усти…
Парень без остановки двигал худыми, жесткими руками и ногами. Он был похож на жука, упавшего на спину и силившегося перевернуться. Андрей то ловил его руки, то терял, то снова ловил. Удары ногами по бедрам он даже не замечал. Но когда коленка врага попала в пах и дыхание Андрея замерло, он тут же забыл о неуловимых руках, схватил парня за волосы и со всей силы впечатал его затылок в жесть. И сразу стало слышно, что где-то на самом дне колодца гнусаво поет радио.
ОН, НЕ ОН, ОН
Бывают телевизоры, для включения которых не требуется электричество.
Санька стоял в полуметре от экрана и ощущал себя воришкой. Казалось, что в любую минуту с той стороны стекла, в которое он смотрел, его заметят.
— Заморская вещь! — радостно сообщил громко сопящий сквозь пышные пшеничные усищи майор милиции. — В одном кине на видике такую штуку увидел. Решил — надо и мне ее в отделении завести. Теперь любой допрос, как фильм, могу посмотреть. И самое главное, следователи, зная это, на подкуп не идут. Вот так, оказывается, можно двух зайцев убить!
— А с той стороны нас не видят? — все-таки шагнул чуть левее Санька.
— Нет. Там будто бы зеркало рядом с сейфом висит. Старое, засиженное мухами зеркало.
— Понятно, — все равно не поверил Санька.
В голове до сих пор кипел густой мутный бульон. Когда Санька взлетел по лестнице на крышу, беглец уже по пояс высунулся над нею. До него оставалось совсем немного. Каких-нибудь пять-шесть метров. Парень и Санька метнулась навстречу друг другу, и они столкнулись. Парень как-то странно, по-волей-больному, в сцепке, выбросил перед собой костистые руки, и Санька, отброшенный ими, врезался затылком в кирпичную кладку вентиляционной шахты. Впрочем, в ту секунду ему было все равно, во что он врезался. Просто мир сразу исчез, стал ему безразличен, и он, падая на горячую жесть, не видел, что часть этого ненужного ему мира — парень в куртке-ветровке — этим же встречным движением был отброшен к краю крыши и, пытаясь найти опору, попал ногой в пустоту, и, скорее всего, уже через несколько секунд лежал бы на асфальтном дне двора-колодца, если бы не совершил немыслимый для обычного человека проворот в воздухе и не зацепился за карниз кончиками пальцев.
Сейчас этот парень сидел в соседней комнате, устало прислонившись затылком к стене, и, когда лейтенантик-следователь, одетый, впрочем, по-штатски, в белую курортную рубашонку и светло-кремовые брючки, опускал глаза к бумагам, чтобы отыскать вопросы, в которых он пока ничего не понимал, этот парень с невероятной для сонного лица резкостью бросал взгляды то влево, на зарешеченное окно, то на дверь.
— Пусть смотрит, — успокоил его майор. — Все равно мозгов не хватит додуматься…
— А если хватит?
— Без толку. К тому же мы их слышим, а они нас нет.
Майор милиции Лучников, начальник перевальненского отделения, напоминал запорожского казака, во всяком случае, такого, какими их рисовал Илья Репин. Не хватало только оселедца на макушке, хотя, впрочем, его и без того некуда было бы приделывать. В том месте, где ему полагалось расти, лаковой полировкой блестела лысина. Зато таких усов не было ни у одного героя Репина. Создавалось ощущение, что все волосы, потерянные им на макушке, проросли между носом и верхней губой.
— Не наш герой, не местный, — с трудом вытягивая воздух из комнаты сквозь густые усищи, проговорил Лучников. — И не приморский. Я тех героев тоже всех знаю…
— Разрешите, товарищ майор? — неслышно вошел в комнату пожилой мужчина.
— A-а, химик-алхимик, ну что там у тебя? — обрадовался его приходу Лучников.
— Отпечатки почти совпадают. В смысле, подозреваемого и те, что остались на подоконнике дома и досках забора. Хотя и много проблем. На отпечатках, что на подоконнике и досках, след сильно смазан…
— А кровь?
— Рано еще! — густо покраснел мужчина, и от этого седина на его висках проступила еще четче. — К вечеру будут результаты.
— У тебя все, химик-алхимик?
— Скорее всего, паспорт у него поддельный. Но это, товарищ майор, лишь подозрение. Надо в город паспорт отослать. У них аппаратура лучше.
— В городе все лучше. Иди, химик-алхимик.
Санька проводил взглядом маленького, похожего по внешнему виду на колхозного счетовода, мужичка и хотел уж спросить, долго ли тот работает экспертом и можно ли ему доверять, как в фильме на стекле-экране после паузы, вызванной замешательством следователя, раздался интересный вопрос:
— Скажите, где вы находились в ночь с понедельника на вторник?
Именно в эту ночь пропал Эразм.
— Не помню, — вяло огрызнулся парень. — А какое это имеет значение?
— Сейчас все имеет значение, — пофилософствовал следователь.
— В какую-такую ночь?
— С понедельника на вторник.
— A-а, это легко проверить! У меня алиби!
Парень оттолкнулся затылком от стены, и его худощавое, с четко прочерченными линиями скул лицо стало на экране чуть крупнее. Судя по глазам, спокойствие давалось ему все труднее и труднее.
— Я был в лагере альпинистов. На высоте двух двести над уровнем моря. Можете запросить ребят. Они там до их пор.
— Хорошо. Мы вызовем их на допрос, — пообещал следователь.
У него были такие уши, что любой его вопрос вызывал улыбку. Но никто не улыбался. Ни по ту сторону стены, ни по эту. Иногда из комиков получаются неплохие трагики.
— А где вы были прошлой ночью? — старательно вычитал с бумажки следователь.
Ворот его рубашки посерел от пота.
— Башлыков, — впервые назвал Саньку по фамилии Лучников, — ты мне объясни, как ты его вычислил?
— Он стоял у дома Букахи, когда я был у него.
— А-а, значит, по физиономии!
— Нет, было далеко. Я не мог разглядеть черты лица.
— А как же тогда?
— По зонту.
Усы Лучникова медленно подвигались влево-вправо, замерли и просвистели вырвавшимся из ноздрей потоком. Судя по звуку, майор милиции мог за раз вогнать в себя весь воздух комнаты. Тогда бы Саньке только и осталось, что потерять сознание. А возможно так и было, раз надсадно гудело что-то в ушах.
— Зонт же обычный, черный, — все-таки выпустил сомнение из-под усищ Лучников.
— Да, черный, — вяло согласился Санька. — Но он был весь в серых грязных точках. Обычно после дождя, если зонт просох, то он чистенький. А если ты стоял под деревом, то капли смыли с листьев пыль, и она потом обязательно при просыхании оставит серые пятна. С прежнюю, советскую, копейку размером…
— М-м-да.
Теперь уже сверху вниз и обратно подвигал усами Лучников. Видимо, усы заменяли у него все сразу.
— Ну, а предположим, — все-таки нашел он довод против Санькиной логики, — а предположим, что не он один стоял в тот день под деревом… Что ж ты, стал бы всех с грязными зонтами ловить?
— Всех бы не стал. К тому же у него была довольно похожая куртка-ветровка. А когда он отошел от кассы и оставил отпечаток подошвы на грязном газоне, я нагнулся и увидел уже знакомый треугольник…
— В каком смысле?
— Точно такой же или примерно такой я видел в огороде у нашей хозяйки. Рядом с забором.
— Получается, аж три совпадения?
— Да, три.
— Штурманский вариант…
— Что? — не понял Санька.
— Я до службы в мореходке учился. Штурманское дело у нас было. Так преподаватель — а химик-алхимик еще тот был! — учил, что надежнее всего место в море определить по трем береговым ориентирам. Два могут ошибку дать. А три — никогда!
После этих слов Санька ощутил себя еще мельче, чем до этого. Рассказом о зонтике увеличил, а от воспоминания Лучникова тут же свою значимость уменьшил. Майор оказался еще и бывшим моряком. И все у него выглядело цельным, литым. Даже усы хорошо подходили под образ. А Санька, бросивший службу и ничегошеньки в пении не достигший, самому себе показался хлипким и ни к чему не пригодным.