— Я в Москве такое не видел, — честно признался Санька.
— Его мне Владимир Захарыч привез. С Майорки…
Электронный сынок зевнул и закрыл глазки.
— Ему пора спать. А мы шумим, — бережно, боясь качнуть брелок, Нина положила его в сумочку.
Замок, придерживаемый ее пальчиками, закрылся беззвучно. И тут же Нина и Санька вздрогнули от голоса официанта.
— Ваши «Николашки»! — поставил он на край стола тарелку.
На ней лежали дольки лимона. Левая половина каждой дольки чернела под слоем растворимого кофе, правая была белой от сахара.
— Один немецкий турист нас научил. Года три назад. Гостям нравится, — объяснил официант. — Эффект невероятный! Не дает запьянеть.
НОЧЬ —ВРЕМЯ ВЛЮБЛЕННЫХ И ПЬЯНИЦ
Он долго до боли в плечах, бродил по набережной и соседним улицам. В какой-то подворотне ему по-русски предложили стать третьим. Он согласился, хлебнул прямо из горла сладкого, липкого, вонючего портвейна, потом дал мужикам двадцать тысяч на бутыль водки, и они исчезли бесследно.
Гарь шашлыков, соленый воздух моря, дурманящий запах мадеры и муската, едкие кольца табачного дыма, горький дух хвои — все это смешалось в Санькиной голове, перебродило, и ему уже стало казаться, что он потому не может найти выход из лабиринтов приморских улиц, что попал к самому себе в голову и бьется в тесном, со всех сторон укрытом костью сосуде. Какие-то люди что-то говорили, смеялись, тискали ему руки, он тоже что-то им отвечал, тоже смеялся и тоже пытался тискать руки, но с каждой минутой это получалось все хуже и хуже. И когда он в очередной раз попытался кому-то сжать пальцы, ему ответили совсем неожиданным, пискляво-детским голоском:
— А я вас знаю, дядя…
— С… серьезно? — вскинул очумелую голову Санька.
Сначала он увидел не хозяина голоса, а плотный, черный ряд деревьев над бетонной подпорной стенкой, потом лестницу с металлическими трубами-перилами, красные кирпичи на асфальте и лишь позже — узкое ребячье лицо с круглыми ушами. Лицо было до закопчености загорелым, уши — розовыми, почудилось, что на них какая-то особая кожа, раз они безразличны к солнцу.
Санька взял пальцами за левое ухо, и мальчишка взмолился:
— Ой, больно! Не деритесь!
Вместо того, чтобы шагнуть назад, пацан отъехал, и даже это показалось необычным, хотя в качающемся Санькином мире удивляться уже было нечему. Он тупо посмотрел на ноги мальчишки и только теперь увидел на них роликовые коньки. С баклями-застежками. Блэйдеры ездили только на тех, что с шнурками. Это он до сих пор помнил из рассказа Маши.
— Ты это… роллер?! — еле выговорил он.
— Да, дяденька.
— Это хор…рошо.
— Да, дяденька.
— Я тоже это… тут ездил…
— Я видел, дяденька…
— Правда?
Саньке на секунду стало стыдно. Значит, его падение видели многие.
— А тебе сколько лет?
— Девять, — недовольно ответил мальчишка.
Ему явно было не больше семи-восьми.
— А поч-чему ты не дома?.. Уже все дети спя-ат…
— Щас докатаюсь и домой пойду. У меня одна бабка. Она разрешает…
— А родители где?
— На заработки уехали. Куда-то в Европу… А вы Машку ищете. Точно? — хитро сощурив глаза, спросил он.
— Как-кую Машку? — не понял Санька.
— Красивую, — со знанием дела пояснил пацан. — Вы ж с ней уже раза три встречались…
— Ах, Машу! — вспомнил он долговязую роллершу. — Ну ты прям следопыт! Тебе только это… в разведку идти!
— Ага, — на полном серьезе согласился пацан. — Я глазастый! Я, как вы за одним роллером гнались, видел. Он потом к вам вот там, наверху, где автобусы останавливаются, приходил. А вы там с Машкой стояли…
— Не-е, тебе не в разведчики надо идти, — решил Санька. — А в журналисты! Они сейчас первые подсматривальщики! — еле выговорил он придуманное слово.
— А из машины на вас дядя смотрел…
— Что? — сразу протрезвел Санька. — Какой дядя?
— С длинными волосами, — охотно сказал мальчик.
— Лицо запомнил?
— Не-а.
— А что за машина?
— Красная.
— В смысле, красивая?
— Нет, просто красная. Как помидор.
— Ин… иномарка?
— А я это не понимаю. Просто машина.
— А человек этот… длинноволосый, он того… чернявый? На кавказца похож?
— Чего?
— A-а, ну ты ж Джиоева не видел! — махнул вялой рукой Санька.
— Чего?
— И что он… Ну, этот дядя?
— А ничего, — вздохнул мальчишка, и его розовые уши смешно пошевелились, будто листики под дуновением ветерка. — Посмотрел-посмотрел — и уехал…
— Маша не могла его заметить?
— А это вы у нее спросите.
— Она появится здесь завтра?
— Она тут все время.
— Как это? — заозирался Санька.
Пьяная муть, на время отогнанная испугом, возвращалась в голову и становилась еще плотнее, чем до этого, будто пыталась отомстить за временное отлучение.
— А она на теплоходе живет, — ткнул коротким пальчиком за спину Саньке мальчишка. — У нее там папка — первый помощник капитана. Они теперь не плавают, а только стоят. Чтоб курортники жили внутри теплохода. Бизнес — это называется…
— Гостиница, получается?
— Ага. Там хорошо! Музыка, ресторан, ковры. Я один раз был. С Машкой. А больше… Нет, больше не был…
Через пять минут Санька уже стоял у длинного, круто взбирающегося к палубе трапа и пытался поцеловать круглолицего вахтенного матроса. У того все время сползала с левого рукава белой форменки повязка, и он вынужден был придерживать ее. Оставшись, таким образом, как бы без рук, он отталкивал Саньку одним плечом и недовольно гудел:
— Отойдь! А то милициванеров покличу!
— Зе-емля-як! — лип к нему Санька. — Мне на борт надо! Там девушка одна. Она мне нужна…
— Девушки всем нужны! — упорствовал вахтенный. — Предъявите по полной форме пропуск али квиток в ресторант!
— Ты с каких краев, земляк? С Урала, что ли?
— С известных краев!
— Тогда это… — еле вспомнил Санька, — пер…первого помощника капитана позови! Вот!
— Я щас патруль милициванеровский позову! — набычился матрос.
Теперь уже не только лицо, но и он весь стал каким-то круглым и чрезвычайно похожим на индюка, приготовившегося к драке.
Санька увидел лениво бредущих к трапу по набережной двух милиционеров и перестал сомневаться. Он пнул матросика и понесся по трапу на теплоход. Ступени гудели, будто колокола. Казалось, что над Приморском стоит набат, и весь город видит его пьяный спотыкающийся бег и ждет, разобьет Санька нос или нет.
Добежал. Не разбил. И уже по инерции оттолкнул стоящего на палубе второго вахтенного матроса. А у того было такое вялое и тряпичное тело, что даже несильный удар перевернул его над леером, и моряк, беззвучно вращая в воздухе ногами, полетел вниз.
Перед довольно быстро найденной им дверью с привинченными к пластику четырьмя цифрами он решил: откроет помощник — сдамся, откроет Маша — упаду на колени.
Открыла Маша. Но на колени он не упал.
Она стояла в простеньком цветастом халатике. Лицо было свежим, без капли сна, и тоже, как у Нины, некрашенным. Но теперь в этой ненакрашенности ощущался не учительский стоицизм, а девичья целомудренность.
— Добр… дрый вечер, — промямлил он.
— Здравствуйте.
Даже загар не смог замаскировать покрасневшие щеки. Она растерянно взмахнула руками то влево, то вправо, но вместо приглашения в каюту сказала совсем другое:
— Папа скоро придет. Папу вызвали. Там какое-то ЧП. Пьяный бандит ворвался на борт и выбросил за борт вахтенного у трапа…
— Пьяный бандит — это я, — сказал он, прижался затылком к холодной стальной переборке и закрыл глаза.
ВАЛЬС НА ПАЛУБЕ
Холодный душ оказался сильнее сотни «Николашек». Санька выбрался из шикарной ванной, вытерся, посмотрел на свою одежду с таким видом, будто одна она была виновата в его пьяном дебоше, медленно оделся и приготовился к экзекуции. Но когда он открыл дверь ванной, то Машиного отца не увидел. Ощущение близкой расправы почему-то стало еще острее.
— Папа все замял, — с радостью сообщила она. — Сказал, что ты препровожден на берег…
— И что, поверили?
— Так я тебя и буду препровождать.
— А вахтенные у трапа?
— Они уже сменились.
— Отца, значит, нет?
— Он пошел вахту проверять. Тут хоть и не ходовое судно теперь, а скорее гостиница с рестораном, но все службы проходят как положено. Штат полный.
— А возить по морю что, невыгодно?
— Начальство порта посчитало, что так выгоднее.
Маша стояла у отцовского служебного стола, заваленного бумагами, в легком сиреневом платьице, в белых туфельках на совсем маленьком, совсем немодном каблучке, и Санька вдруг догадался, что этим каблучком она пытается уменьшить свой рост, невольно встал, сделал к ней шаг и с удивлением заметил, что они — одного роста. Эффект роликовых коньков пропал, жалость к худенькой долговязой девчонке исчезла, и Саньке вдруг захотелось похвалить ее, как будто она только что на пятерку прочитала выученное стихотворение.
— А ты это… здорово на роликах гоняешь, — ляпнул он совсем не то. — А что это за музыка?
— Танцы. На верхней палубе. Там ночной ресторан.
— До самого утра?
— Да. Такого больше в городе нет. Остальные кто до трех, кто до четырех часов работают.
— Может, сходим? — сунул он руку в карман.
Там что-то похрустело. Хотелось верить, что в блужданиях по лабиринтам ночных приморских улиц он раздал бомжам и алкашам не все крупные купюры.
— У меня приказ, — хитро улыбнулась она.
— Какой?
— Доставить тебя на берег.
— A-а, ну да…
— Пошли.
Она легко, порывисто шагнула к двери каюты, и он со вздохом последовал за ней.
А музыка становилась все ощутимее и ощутимее, будто в комнате с переломанной мебелью стоял и радиоприемник, и кто-то, издеваясь над Санькой, увеличивал и увеличивал громкость.
— Красиво? — спросила с придыханием Маша.
Он вскинул голову от белых туфель, за которыми так терпеливо шел, и невольно сощурил глаза. На палубе, но не на главной, а где-то явно выше, на пространстве размером с волейбольную площадку бушевал день. Столики с красиво одетыми людьми, оркестранты в пиджаках с люрексом, официанты с черными бабочками на снежных рубашках — все это было залито мощным светом дневных ламп. Музыка отдыхала, и от этого Санька сразу и не понял, тот ли это ресторан, о котором говорила Маша.