Дрема сползла у того с лица. Он поднял сухую маленькую ручку, провел подрагивающими спичечными пальчиками по бедру девицы и тихо сказал: «Нагнись». Она склонилась так, что ее груди оказались у лица Букахи. Каждая из них была раза в три больше его головы. Он по-детски открыл рот, девице что-то шепнули на ухо, и она вставила в рот сосок. У Букахи сразу втянулись щеки. Он посидел так с пол ми нуты, разжал зубы и тихо произнес:
— После концерта все гости приглашаются в баню. Нас будут массажировать чемпионки. Они все — чемпионки. В своем деле…
С соска девицы медленно стекала струйка крови, но она упорно стояла нагнувшись.
Пальцы Букахи коснулись этой струйки, и он вдруг странно, как-то нутряно икнул. Его прозрачная рука упала и тряпкой повисла на ручке кресла. Он снова икнул. Теперь уже громче.
Оранжевый парень, ничего не поняв, воспринял закрывшиеся глаза хозяина как признак наивысшего наслаждения и еще громче, чем до этого, закричал:
— Суперфинал! Люсия против Розы! На кону — пять тысяч долларов!
Подлетевший Сергей оттолкнул его и Люсию, нагнулся к Букахе, схватил его кисть, и сдавил запястье. Хвостик на его затылке окаменел.
— Доктора! Быстро! — взвизгнул он, и стоящий у стола с яствами телохранитель в синем костюме вскинул кулак с рацией ко рту и быстро-быстро задвигал губами.
Два других телохранителя метнулись от садового домика, бережно подхватили вялого Букаху и вдвоем понесли его в дом-замок, хотя любой из них сделал бы это в одиночку.
— Концерт окончен, — тихо произнес Альберт. — Музыки не будет. Точнее, будет, но другая…
— Ты думаешь? — посомневался Санька, но суета у дверей дома показалась зловещей.
Сановные гости, покинув кресла, сгрудились у небоскребов бутылок и жадно, с испуганными лицами курили. Они хорошо знали, что в богатых часто стреляют, но что-то не помнили, чтобы богатые вот так запросто, на зеленой лужайке, умирали.
Когда из дома вышел, спотыкаясь, заплаканный Сергей, они все одновременно опустили руки с сигаретами. Самое мрачное лицо было почему-то у длинного генерала. Над двором повисла зловещая тишина. Слышно было лишь, как плакала в садовом домике опозоренная Джульетта да жужжали наглые южные комары.
Врач в развевающемся белом халате влетел с улицы во двор и удивленно посмотрел на Сергея, закрывающего вход в дом. Чемоданчик с крестом смотрелся в его руках нелепо. Наверное, потому что сам врач был небрит и больше похож на бомжа, чем на врача.
— Где больной? — озабоченно спросил он.
Сергей сорвал с хвоста на затылке микстурную резинку, качнул распавшимися седыми волосами и тихо произнес:
— Поздно. Кранты. Мотор накрылся…
СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНЫЕ СВЕДЕНИЯ
Группа уехала в Перевальное без Саньки. И без аппаратуры. Обещание Букахи умерло вместе с ним.
— Знаете что, мужики, — прощаясь с ними у машины, предложил Альберт. — Приезжайте завтра по утряне в мой кабак. Все равно аппаратура без толку стоит. До вечера — море времени. Порепетируем…
— Первое место. Сзади, — напомнил Виталий.
После всего увиденного его лицо впервые утратило сонливость. Еще одно такое шоу с трупом в финале — и он вообще забудет о снах.
— Еще не вечер! — опять посопротивлялся Игорек.
— Так ты не едешь? — спросил Андрей Саньку.
— У меня дела. Попозже буду. Или утром, — ответил он и пошел к набережной.
Темнота уже накрыла Приморск, но можно ли затемнить праздник? А отпуск и есть самый большой и самый длинный праздник. Тысячи человек отмечали его одновременно и круглосуточно, и на набережной царил уже привычный день. Света было так много, что под ним, наверное, можно было загорать.
Еще издалека Санька заметил, что у трапа стоит незнакомый матрос, и он уже без душевной дрожи сунул ему под нос пропуск на борт. Раз Маша выписала его на целую неделю, значит, она знала о Санькином будущем больше, чем он сам. А может, выписала просто так, без задней мысли… Мы пытаемся во всем найти смысл, а его чаще всего нет и в помине.
— Добрый вечер, — первой на палубе заметила его Маша.
На ней было очень нарядное синее, с золотым воротничком, платье, а на ладонях, когда она оторвала их от лееров, лежали плотные красные полосы.
— Кого-то ждешь? — спросил он.
— Нет. Просто гуляю. Сюда только что пришла…
Санька снова посмотрел на полосы на ладонях и ничего не сказал. Душе было горько и тоскливо, хотя, если честно, смерть Букахи он воспринял с холодным безразличием. Он даже не ощутил его умершим. А просто унесенным охранниками. Как будто они утащили его досыпать эротический сон про сисястую тетку.
— Потанцуем? — по-детски наивно посмотрела она в его глаза. — Как тогда…
— Чего-то нет настроения.
Он прислонился спиной к стальной переборке, и ее тепло мгновенно пронизало балахон и майку, заелозило по коже.
— Значит, ты не журналист?
— Ты была на первом туре?
— Но ты же сам просил!
— Правда?.. A-а, точно, просил… Ты извини, что там, на набережной… Но мне нужно было найти одного парня. А все уже привыкли к тому, что раз кто-то много вопросов задает, значит, или журналист, или следователь…
— А ты?
— Ни первое, ни второе, — все-таки оттолкнулся он и освободил кожу от настырного тепла. — Я — плохой певец. Дебютантишка. Возможно, невезучий. Даже, скорее всего, невезучий. В моем возрасте уже те, кто хотел, прорвались. Сташевский, Губин, Агутин…
— Ты еще прорвешься, — с неожиданной уверенностью произнесла она. — Честно!
— А-а, — махнул он рукой в сторону берега.
— Честно-честно! Я же сидела на конкурсе с первого певца…
— Серьезно?
Его только сейчас ожгло укором, что он пригласил Машу на первый тур, но даже не попытался отыскать ее в зале или в фойе. Наверное, потому, что он не верил в ее появление среди скучающих загорелых курортников. Не верил настолько, что даже в зале, когда спрыгнул со сцены, не разыскивал ее лицо. А может, и нашел бы, если бы не странные пристальные глаза с родинкой у носа.
— Первым пел какой-то кавказец… Точно? — спросила она Саньку.
— Вроде бы да…
— Он — бард. Голос слабенький. Но судьи качали головами. Наверное, им нравилось…
— Не судьи, а члены жюри, — поправил Санька.
— И еще они переглядывались, когда спела блондиночка такая… Из прибалтиек…
— Жозефина.
— Я не помню ее имени. Особенно понравилась, как мне показалось, она председательнице. Покаровской. Так ее зовут?
— Да. Это же «звезда»!
— А трое, что сидели слева… Длинноволосые такие, не по возрасту длинноволосые…
— A-а, понял! Это бывшие рок-певцы! — действительно вспомнил Санька трех хиппарей с изможденными лицами.
Они сидели рядом, слева направо, и выглядели еще одним, отдельным жюри. Может, потому, что все трое отклонились влево от центра, от Покаровской и женской половины жюри.
— Им сильно группа «Молчать» понравилась, — разъяснила Маша. — Хотя по мне так смех один! Они струны дергали, будто порвать хотели. И песня у них глупая. Про помойки, свалки, объедки и все такое…
— Мрачные ребята?
— Нет. Смешные. У них у всех серьги в ушах с опасными лезвиями. А у солиста — канцелярская кнопка на ноздре и такой грязный свитер, что жуть!..
— Это панк-рок, — вспомнил он Эразма и его классификацию участников. — Подражание Западу.
— А там все подражали, — помолчала и добавила: — Даже ваша группа…
— Ты думаешь? — сразу забыл о всех своих прежних мыслях и ощущениях Санька. — А кому?
— Немножко «На-на», немножко «А-студио»…
— Никогда бы не подумал.
— Сейчас все кому-то подражают. Я на «Молчать» смотрела, а казалось, что импортный «Грин дэй» выступает.
— Так ты разбираешься в эстраде? — удивился Санька.
— Просто у нас на теплоходе параболическая антенна стоит. У папы в каюте тридцать шесть программ в телеке. А я чаще всего MTV смотрю…
— Значит, Виталий был прав, — вспомнил его слова Санька.
— А кто это?
— Клавишник.
— Рыжий такой?
— Нет. Сонный. Рыжий — это Игорек, бас-гитара…
— А в чем он был прав?
— Что мы пролетаем, как фанера над Парижем. С грохотом и лязгом…
— Ну-у, тогда он никудышний предсказатель! — улыбнулась Маша. — В лотерею так ему точно нельзя играть.
— Ты что-то знаешь? — сделал он шаг навстречу.
Между ними осталось не больше полуметра, и голова у Маши закружилась. Что-то новое, еще ни разу не испытанное понесло ее по палубе в вальсе, и она, чтобы не упасть, схватилась рукой за леер.
— Или шутишь? — не замечал ее кружения Санька.
— Что?.. Я?.. А ты?..
— Что я?
Она закрыла глаза, и вращение стало медленно затихать. Палуба выравнялась и уже не уходила из-под ног. Туфелькой она попробовала ее на твердость, и обрадованно открыла глаза.
— Тебе плохо? — испуганно спросил он.
Ей до того стало приятно от его испуга, что она еле сдержала себя, чтобы не упасть в объятия.
— Мне?.. Нет, все нормально, — улыбнулась она и подумала, что если он приблизится еще на десяток сантиметров, то вальс опять понесет ее по палубе.
— Ты что-то такое сказала…
— Про что?
— Про Виталия.
Судя по голосу, Санька начинал нервничать, и Маша почувствовала вину перед ним. И еще показалось, что она в школе, за партой, а у доски стоит красивый светловолосый парень и не может ответить на вопрос учительницы математики, а она знает ответ, но жадничает и не хочет его прошептать парню, потому что тогда сама лишится пятерки.
— Ваша группа заняла четвертое место, — все-таки лишилась она этой важной пятерки по математике.
— Откуда ты знаешь? — не поверил Санька. — Нам сказали, что утром… Только утром будут результаты. В фойе дворца…
— Они уже их повесили.
— Не может быть!
— Правда-правда! Когда все ушли — и зрители, и певцы, — я спряталась в туалете, выждала, пока все решится, а потом уже вышла. Тетка сторожиха чуть в обморок не упала!
— Ну ты даешь! — не нашел других слов Санька.