Вальс нас влюблял.
Нет, не ждали мы,
Что этот бал
Будет схож на бокал,
Что в руке я держал,
И, чуть-чуть отхлебнув,
расплескал.
Вальс на палубе.
Капли все бьют.
Убежали бы
В холод кают,
И судьбы нашей суд,
Суд, который не ждут,
Стал, быть может, настолько не крут.
ПРИПЕВ
— А почему музыка — народная? — так и не разжал морщины на лбу Андрей.
— Считай, что там прочерк, — пояснил Санька. — Напишешь — будет твоя фамилия стоять.
— Я не умею.
— Зато Виталий умеет.
— Ну, не знаю. Мы обычно у композиторов музыку покупали. Так проще.
— Где ты в Приморске до вечера найдешь композитора? — подал голос Виталий. — Тут надо быстро действовать. Вон «Биглы» в порядке экспромта песни сочиняли. И сразу оказывалось, что хиты…
— Так то «Битлы»! — по-волчьи вытянул «ы-ы-ы» Игорек.
— Что-то в этом тексте есть, — почесал щетину на подбородке Андрей. — Хоть рифмы хорошие, плотные… Только длинная больно…
— Это кажется, — заступился за текст Санька. — Там же по два слова в каждой строчке. А если пропеть, то быстро получается.
— Смотря в каком темпе вальс гнать, — вставил Виталий. — Нужно что-то от Штрауса взять. Или Глазунова. Вот у них вальс — это взрыв, а не просто музыка…
— А что по второй песне? — все-таки сдавшись, спросил Андрей.
Санька спрыгнул со стола, по-баскетбольному бросил пустую банку в большой полиэтиленовый мешок, стоящий у стены. Лениво перевернувшись в воздухе, зеленая банка нырнула в мешок, и ни один звук, ни один шорох не долетел оттуда.
— Трехочковый! — восхитился Альберт.
— Счет матча открыт! — поддержал его Игорек. — Кто следующий?
— Мы сюда не баловаться собрались, — отхлебнув, поставил рядом с собой банку пива Андрей. — Если кто забыл, напомню: завтра — финал!
— Свежая новость, — вяло съязвил Виталий.
По деревянной двери ресторана кто-то старательно начал колотить, причем, кажется, ногой. У рук такой злости не бывает. Дубовая плаха гудела как трансформатор.
— Алкаш какой-нибудь сдуру приперся, — предположил Альберт. — Думает, что на халяву нальют…
— Такое бывает? — удивился Санька.
— В кабаках все, что угодно, бывает.
Альберт прошел к двери, дважды щелкнул ключом, и затихшая дубовая створка рывком, чуть не сбив его с ног, открылась вовнутрь ресторана. Игорек не сдержался:
— Рембрант ван Рейн! «Возвращение блудного сына»! Вариант номер два!
Мимо ошарашенного Альберта огромными шагами прошел Эразм. Черная майка на его груди стала еще чернее, хотя, возможно, просто стал грязнее рисунок черепа, символа хэви-металлической группы, который орал с этой груди, ощерив кривые гнилые зубы. Шапочка на голове и очки-колеса остались прежними. Наверное, если бы он вернулся без них, его бы никто не признал.
Подойдя к Андрею, он облапил стоящую рядом с ним на столике литровую банку пива и вскинул ее надо ртом.
— А-ах!.. А-ах!.. А-ах!.. — со стоном глотал он горький напиток.
Гитарный чехол за его спиной торчал уже привычным ружьем. Только теперь казалось, что для этого ружья уже нет патронов. Нигде в мире.
— Ты это… того? — очень четко спросил Андрей.
— Этого, — так же четко ответил Эразм, мутными глазами обвел зал, наткнулся на полиэтиленовый мешок и со злостью швырнул в него пустую банку.
Она ударилась в стену чуть выше мешка, срикошетировала и тюкнулась в левую ногу Альберту. Капли пива черными точками легли на его светлые брюки.
— Ты чо, чувак, обалдел?! — не сдержался тот.
— Значит, четвертое место, — с неожиданной вялостью произнес Эразм. — А я думал, полный облом…
— Познакомься, — предложил Альберту Санька. — Наш гитарист… Бывший…
— А вот и не хрена! — объявил Эразм. — Я играть хочу!
— Значит, я — лишний? — попытался стереть капли с брюк Альберт. Капли не стирались.
— Ничего подобного! — не согласился с ним Андрей.
Ситуация возвращала ему власть менеджера, и теперь он мог показать, что способен умно распорядиться этой властью. Но он не знал как. Просто чувствовал.
— Нехорошо получается, — усилил он начальственной уверенностью голос. — То ты уходишь, то возвращаешься…
— Считай, что это компенсация за уничтоженный «Гибсон», — ответил Эразм.
— А что ж у тебя в чехле? — спросил Санька.
— Воздух. Вонючий приморский воздух.
— Хорошая упаковка.
— Так я пойду? — напомнил о себе Альберт.
— У нас демократия, — торжественно объявил Андрей и громко почесал щетину на подбородке. — Голосуем. Кто за то, чтобы оставить Эразма в группе?
Его рука поднялась первой. А мы так воспитаны, что голосуем единогласно. Может, и не в этом дело, но три остальные руки поддержали торчащую над головами смуглую кисть Андрея.
— Оставляем. Теперь второе: кто за то, чтобы оставить Альберта в группе?
— Мужики, у меня — кабак! Какая группа?! — окаменел гитарист ресторана.
— Единогласно, — провел взглядом по рукам Андрей. — Жалобы, заявления будут?
— Я не согласен! — снова сел Альберт. — К вам вернулся ваш человек. Зачем вам теперь в группе два соло-гитариста?
— Да хоть десять! — не сдержался Игорек. — Музыка будет только жестче! Мужской вариант!
— А оргкомитет разрешит? — обернулся Виталий к Саньке.
Чувствовалось, что он был самым умным из всех. Саньке тоже захотелось показаться умным, и он ответил:
— Регламент предполагает замены. Но я не знаю до какой степени. Нужно поговорить… с Ниной.
— А если не разрешат замену? — посомневался в дежурном порядке Виталий.
— Разрешат, — твердо ответил Санька.
Только в эту минуту он понял, что Буйное перед ним в долгу. Метателя бутылки Санька, может, и не поймал, а одного из врагов Буйноса все-таки задержал.
— Мужики, ну хватит травить! — вскинул руки Андрей. — У нас мало времени. Если с первым шлягером мы что-то решили, то второй…
— Второй тоже есть! — выпалил Санька.
— Какой?
— О роллерах!
— А что? Это современно, — пробубнил Виталий.
Духота ресторанного зала медленно одурманивала его. Он не верил в то, что они успеют за несколько часов придумать, обкатать и сделать изюминку, нет, целых две изюминки, из ничего. Но у Саньки было такое лицо, что он начал сомневаться. Когда-то люди тоже не верили, что полетят в космос.
— Спецэффекты гарантирую! — вспомнил Санька разговор с Машей о пацанах-роллерах, крутящих сальто на трамплине за инструментами.
— Какие спецэффекты? — под хищный зевок спросил Эразм.
Он забрал недопитое пиво у Игорька и с банкой в руке выглядел настоящим металлистом.
— Мальчишки-роллеры будут гонять на сцене, — пояснил Санька.
— А где ты их найдешь?
— Найду, — принял он решение после репетиции идти на набережную.
— Тогда погнали треки! — грохнул пустой пивной банкой по стене Эразм.
На этот раз она упала в мешок. Счет матча увеличился. А матч — это всегда или победа, или поражение. Ничьих в баскетболе не бывает. На эстраде — тоже.
ЕЩЕ НЕМНОГО, ЕЩЕ ЧУТЬ-ЧУТЬ
Космонавты за сутки до старта смотрят «Белое солнце пустыни». Марафонцы за минуты до забега лежат на газоне и боятся пошевелиться. Великий тенор Паваротти, прежде чем выйти на сцену, засовывает в карман гнутый гвоздь. Футболисты перед финалом не бреются.
У мышьяковцев общего ритуала не было. Наверное, это приходит с годами. А пока же все готовились к выходу на сцену по-своему. Андрей сидел в углу комнатки, предоставленной их группе, и пантомимой изображал тяжкую работу ударника. Палочки молотили по виртуальным барабанам и, несмотря на то, что звуков они не издавали, он все же слышал ритм. Игорек играл в подкидного с Эразмом, а уже прижившийся к группе Альберт судил их нешуточную схватку. Эразм постоянно пытался смухлевать, а Альберт с удовольствием не давал ему этого сделать. Виталий спал, прислонившись боком к дверному косяку. Казалось, что он прислушивается к звукам в коридоре и особенно к тем, которые могут донестись со сцены.
Финал ввел свою математику. Конкурсанты выходили на сцену в обратном порядке. Первым — Джиоев, то есть десятый, а последними, естественно, грязные панки из «Молчать». В соответствии с этой системой исчисления «Мышьяку» выпала очередь идти седьмыми, а это — с учетом исполнения каждой группой двух композиций — больше полутора часов нервотрепки. Впрочем, те же любители резиновых кед из «Молчать» должны были трепать нервы более двух часов от начала тура.
Санька послушал беззвучную ритмику Андрея и молча вышел из комнаты. И сразу стало чуть легче. В коридоре хоть не пахло старой бумагой. В комнате, которая принадлежала, скорее всего, киномеханику Дворца культуры, стены были густо обклеены плакатами отечественных фильмов, а поскольку большинству из этих фильмов давно исполнилось лет тридцать, то и плакаты по-старчески пахли пылью.
В фойе становилось все гуще от зрителей. Рядом с бабульками-билетершами горами высились два черных буйносовских телохранителя. Зрители почти без исключения пытались именно им всучить свои билеты, но бабульки успевали поймать их на лету и с заученностью, приобретаемой не за один год, отрывали полоску контроля ровно по штриховой линии.
Красные «Жигули» он заметил еще издалека. Сквозь серые, давно не мытые стекла Дворца культуры они выглядели даже скорее бордовыми, чем красными. Из них лениво выбрался высокий блондин, и Саньке стало приятно от ощущения собственной догадливости.
Он отошел в глубь фойе, в самый густой людской водоворот, проследил за тем, как красиво, с артистической величественностью проследовал через коридор билетерш Витя-красавчик, и подумал, что сейчас экстрасенс начнет его разыскивать. А он действительно с повышенным вниманием осмотрел публику, расстегнул пуговки на все том же синем с отливом пиджачке и прямиком поплыл в зал.