— Там это… — подождала, пока они отошли от охранника шагов на десять Нина. — Там ЧП…
— Какое? — встрепенулся он. — Киллер сбежал?!
— Нет, там другое… Ребята сказали, что когда все вышли из зала, один парень остался спать. Они подошли его будить. А он…
— Побежали!
В зале стояла гробовая тишина. Воздух, пропитанный ею, казался ядовитым. Хотелось выбежать из зала и вволю надышаться улицей. Горячей, вонючей, но все-таки не такой страшной улицей.
Между сценой и первым рядом курили два охранника в уже привычных черных куртках. Одежда людей Буйноса хорошо подходила под случившееся ЧП. Лица охранников — не подходили. Они выглядели счастливее, чем у студентов после сдачи экзамена.
— Хватит курить! — сразу опечалил их Санька.
— А ты кто такой? — огрызнулся невысокий охранник. Седина в его висках смотрелась благородно.
— Владимир Захарыч подчинил товарищу старшему лейтенанту всю службу безопасности, — заступилась за Саньку Нина.
— Ну, раз шеф сказал, — нехотя вдавил окурок в каблук охранник с седыми висками.
Худой и серый его напарник сделал две затяжки назло и только потом в точности повторил ритуал с каблуками.
— Выяснили, кто это? — рассматривая бледное лицо убитого с широко, удивленно распахнутыми глазами, поинтересовался Санька.
— Мы и без документов знаем, — лениво ответил охранник с седыми висками. — Это «бык» Букахи. Он киоски и палатки на берегу пас.
— В смысле, дань собирал?
— Ага.
— Значит, человек Букахи, — уже поверив, повторил Санька. — Надо же! Один бандит на весь зал — и попал…
— Почему один? — удивился охранник с седыми висками. — Тут их хватало. Бандиты музыку любят.
— Прямо рок какой-то! — решил Санька. — Вчера — Букаха. Сегодня — его человек…
— Оно и плохо, — со стоном вздохнул худой. — Значит, опять окраинные урки из нор выползут, город делить зачнут. Хозяина-то нету…
— Может, это они его и положили? — самого себя спросил охранник с седыми висками. — Видать, тишина кончилась. Теперь в день по паре «быков» мочить будут…
Саньке были безразличны криминальные будни Приморска. Он с интересом изучил черную батистовую рубашку убитого, которая замаскировала, сделала невидимой кровь, залившую грудь, отыскал отверстие в деревяшке между сидениями первого ряда. Пуля вошла в нее, прошила насквозь до пола и застряла в дубовых досках паркета.
— Кто сидел на этом месте? — показал Санька.
— Здесь — заместитель председателя жюри, композитор, женщина такая седая, очень представительная, — ткнула пальчиком в сторону правого от прострелянной деревяшки кресла Нина. — А здесь — председатель жюри…
— Покаровская?
— Ну да.
Санькины глаза вскинулись на щели кинобудки, и он внутренне вздрогнул от громко запиликавшего телефона. Нина вырвала из правого кармана пиджачка миниатюрный «Эрикссон», отщелкнула крышечку и спросила таким тоном, будто тоже испугалась звонка:
— Оргкомитет слушает!
— Ниночка, — еле слышно процедили соты динамика слова, — что у вас случилось?
— Зачем вы… Владимир Захарыч… Володя… Тебе же нельзя…
— Что случилось?
Даже еле живым голос Буйноса был неумолим.
— У нас ЧП, — отвернувшись от всех ответила по телефону Нина. — Какой-то бандит стрелял по залу. Убит один парень. Я не знаю, кто это. Охранники говорят, что это человек Букахи…
— Это плохо.
— Володя, извини… Я тебя не хотела тревожить. Вчера вечером Букаха это… умер. Инфаркт. Обширный…
— Это совсем плохо.
— Мы удалили зрителей из зала на час. Сказали, что испортилась электропроводка. Но я боюсь. Финал нужно перенести на завтра. Или совсем отменить… Я устала. Я очень устала. И мне… мне страшно…
Слова гирями легли ей на плечи, сгорбили, сделали Нину меньше и старше. Она дернула головой, пытаясь сбросить гири, но Буйное опередил ее:
— Не плачь. Я с тобой… Врагам как раз и нужно, чтобы я дрогнул… Я не дрогну… Слышишь, не дрогну…
— Да-да, я слышу…
— Милиция еще не приехала?
— Нет.
— Когда приедут, скажи, чтобы как можно быстрее завершили работу в зале. Как закончат, объяви начало финала и впусти зрителей в зал…
Санька с остервенением шагнул к Нине, протянул подрагивающую руку.
— Дай телефон!
— Что? — не поняла она.
— Дай сюда! — нагло вырвал он из ее пальчиков влажный «Эрикссон». — Здравствуйте. Это я, Башлыков…
— A-а, певец, — протянул Буйное. — Ты слышал мои слова?
— Да. В пустом зале хорошая акустика. И «Эрикссон» — хороший телефон… Конкурс нужно отменить, — зло сказал Санька. — Совсем. Я не дам гарантии, что нет второго киллера. Те, кого мы взяли, — пешки. Король — на воле. Разборка еще далеко не окончена. Я боюсь, что наезды станут круче и круче. Нет никакой гарантии, что он, к примеру, не рванет зал на воздух. Вместе со зрителями…
— Не рванет, — вяло ответил Буйное.
— Вы знаете его? — напрягся Санька.
— Зачем тебе это?
— Значит, знаете?.. Знаете и молчите…
— Саша, это мои дела, это мое дерьмо…
— Но ковыряюсь-то в нем я!
— Я оплачу твои издержки. Мы уже разговаривали по этому поводу. Не забыл?
— Да зачем мне эти деньги! — вскрикнул Санька и вцепился пальцами свободной руки в грязную доску на краю сцены. — Конкурс надо закрыть! Продолжать его сейчас — это безнравственность высшей степени?..
— Ты видел гонку в Имоле? — все так же вяло, так же безразлично спросил Буйное.
— Что? Какую гонку?
— «Формула-1». Длинные красивые автомобили. Мужественные гонщики. Большие деньги. Огромные деньги. Заезд в Имоле, в Италии. Трехкратный чемпион мира Аэртон Сенна на страшной скорости врезается в бетонный отбойник на повороте. Всем ясно, что он труп, что после такого не выживают. Но хозяева «Формулы» не отменяют этап. Его выигрывает тот, из-за соперничества с которым рискнул и погиб Сенна… Его выигрывает светловолосый немецкий парень по фамилии Шумахер. Его выигрывает настоящий ариец. Его выигрывает сильный человек, почти сверхчеловек. И хозяева «Формулы» остаются с прибылью… Ты все понял?
— Значит, ты не отменишь конкурс? — впервые назвал Буйноса на «ты» Санька.
Назвал и ощутил не только ярость, распирающую грудь, но и удивительное чувство свободы. Он будто бы разрубил путы, мешавшие ему ходить.
— Нет. Я решений не меняю, — просипел Буйное.
— Тогда я умываю руки, — жестко ответил Санька. — Мне до лампочки все, что произойдет потом. Я не несу за это никакой ответственности…
— А ты ее и не нес, — сразил его спокойствием Буйное. — Это была всего лишь просьба. Ты ее выполнил. Отчасти…
— До свидания! — Санька протянул трубку Нине. — Разговаривай со своим любимым!
Она забрала «Эрикссон», и он только теперь заметил, что ногти левой руки впились в доску сцены. Он оторвал их, вытер пальцы о джинсы и, не слушая голос Нины, пытавшейся успокоить его, почти побежал к выходу из зала.
Навстречу ему лениво плелись трое в штатском. Последний из них волок тяжеленный чемодан. Такие чемоданы бывают только у экспертов.
— Подожди! — уже громче потребовала Нина.
— Да иди ты, — под нос ответил он и с облегчением вылетел из вычищенного вентиляцией зала в парную духоту фойе.
ТАНЕЦ МАЛЕНЬКИХ РОЛЛЕРОВ
Теперь уже группа и особенно Андрей убеждали Саньку остаться. Его держали за руки, кричали в лицо, брызгая слюной, заставляли выпить полные стаканы воды, противной, пропахшей хлоркой местной воды, дали выкурить сигарету, хотя он никогда не курил, предложили часок поспать, доказывали, что лучше него еще никто не пел тенором на земном шаре со времен египетских пирамид. И уговорили.
На сцену он вышел вместе с «Мышьяком» в начале одиннадцатого.
Зал был все так же полон. Зал был все так же уверен, что оттяжка была действительно связана с плохими отечественными проводами. Зал не заметил пустого места во втором ряду сразу за Покаровской. Зал балдел на всю катушку, ревом и свистом доказывая себе, что деньги на билеты потрачены не зря.
И этот же рев и свист встретили появление Саньки на сцене, но он его не услышал. Мир казался нарисованным. Санька был безразличен к нему. И еще было ощущение, что этот выход на сцену — наказание, но наказание непонятно за что.
Санька чудом попал в ритм музыке, с унынием, совершенно не годящимся для первого куплета, вытянул слова с глупой рифмой на «ом» и зачем-то опустил взгляд с потолка. Потолок тоже казался нарисованным, то есть таким же, как и все остальное, и почему он решил посмотреть другую часть нарисованного Санька так и не понял. Просто накатила пауза между первым куплетом и припевом, а припев по плану требовалось исполнить в настоящем вальсе, с партнершей, а все партнерши сидели внизу. И тоже выглядели нарисованными.
Вставшую в четвертом ряду девчонку он принял всего лишь за фотографию в газете. За оторвавшуюся и отогнувшуюся от полосы фотографию. И только когда заметил знакомый обше-душившийся носик, зал рухнул. Газета исчезла. Перед ним сидели живые люди и самой живой из них была стоящая в четвертом ряду Маша.
— При-ипев, — прохрипел в спину Андрей, упрямо выжимающий из тарелочек звук рассыпаемых по столу монет. — Пой припев, идиот…
А руки Саньки, совсем не подчиняясь ему, потянулись вперед, к четвертому ряду. В ответном жесте Маша сделала то же самое, и зал онемел.
— По-ой, ро-одненький, — уже не просил, а стонал Андрей.
Не слыша его, Санька с грохотом спрыгнул со сцены, побежал к боковому проходу. Маша ринулась туда же по ногам зрителей. Зал вздрогнул в ободряющем реве и овации.
Санька вырвал ее через колени перепуганного очкарика, выбежал с нею на сцену и, только теперь уловив, что музыканты в очередной раз заканчивают проигрыш в паузе, вскинул микрофон, подхватил в вальсе Машу и полетел вдоль сцены.
— «Вальс на па-алубе… Па-алубе… Вальс… Мы не зна-али, что он не для нас… Вальс на па-алубе… Па-алубе вальс… Мы не зна-али, что вальс нас предаст…»
Слова совершенно не подходили к счастью на лицах вальсирующих. Слова обманывали, но зал понял это по-своему. Зал решил, что песня — правда, что танец действительно разлучил когда-то светловолосого парня и чернявую загорелую девушку, но они снова нашли свою любовь, они победили злой танец. И зал вскочил. Вскочила женская душа зала.