— Дай телефон! — потребовал Санька от плотного мужичка, цепко держащегося обеими руками за руль.
— За отдельную плату, — спокойно ответил он и руки не отцепил.
При таком сервисе через год мужичок будет раскатывать уже на «Мерседесе», а не на «Опеле». Если, конечно, этот «Опель» не угонят.
— Хватит? — протянул Санька полета тысяч одной бумажкой.
— Смотря сколько разговаривать будешь, — все-таки забрал он купюру. — Плата абонентская…
«Эрикссон», — прочел Санька на бережно врученном ему черном брикете. Последний раз он держал телефон этой марки в зале Дворца культуры. Было прохладно и страшно. Во втором ряду спал вечным сном человек Букахи, а рядом с Санькой пыталась доказать Буйносу прописные истины Нина.
— Это ты? — спросил он ожившую трубку.
— Кто звонит? — сухо поинтересовалась Нина.
— Это я, Санька. Дай мне телефон Буйноса.
— Он до сих пор в палате реанимации. Его нельзя тревожить.
— Мне срочно нужно. Дай. Дело касается его лично.
Носком ботинка Санька пнул камешек, лежавший у дороги, и пыль тут же с яростью набросилась на ботинок. Из зеркального он за мгновение стал мутно-серым.
— Спасибо, — все-таки получил он заветные цифры и, не жалея чужой телефон, вбил их пальцем в черный корпус.
Трубку снял охранник Буйноса. Вряд ли это был мужик с морщинистым лбом, но человеку всегда нужно хоть как-то представлять телефонного собеседника, и Санька, представив, что перед ним старый знакомый, попросил его дать трубку Буйносу.
— Он спит, — мрачно ответил охранник.
Морщинистый лоб, стоящий перед глазами Саньки, тут же исчез. Охранник превратился в нечто туманное и злое. Как пары соляной кислоты.
— Дай трубку! — потребовал он. — Скажи, что звонит Александр Башлыков.
— Ну и что?..
— Звонит старший лейтенант милиции Башлыков! Понял?! Срочно дай трубку!
— Ну, я не знаю, — поплыл мужик. — Ща-ас спра-ашу…
— Что тебе нужно от меня? — заставил Саньку вздрогнуть знакомый голос.
Для спящего человека Буйное довольно быстро взял трубку. И голос у него был слишком чистым, без сонной хрипотцы.
— Зачем ты приказал убить Прокудина? — еле сдержал ярость Санька.
— Ты что, пьян?
— Только не говори мне, что ты не знаешь, кто такой Прокудин!
— Я не знаю, кто такой Прокудин, — зевнул Буйное.
— Ты сжег его заживо в каюте на теплоходе! — выкрикнул Санька.
Все, кто были во дворе, уже вышли в проулок и стояли с напряженными лицами. Только Эразм без остановки жевал, словно рот жил отдельной от него жизнью. Из всех лиц Санька отыскал самое важное, вобрал в себя долгим трехсекундным взглядом испуганные Машины глаза, отвернулся и уставился на крупный серый сучок на доске забора.
— Ты слышишь меня? — спросил он у сучка.
— Конечно, слышу, — выдохнул Буйное. — Чего ты гонишь волну?
— Зачем ты приказал его уничтожить? Око за око? Зуб за зуб?
— Теплоход, Сашенька, старенький. Проводка гнилая. Запросто могла замкнуть, — четко произнес он.
— Замкнуло именно в каюте Прокудина?
— Ты не забыл, что вечером отъезд в Москву?
— Мы никуда не едем!
Серый округлый сучок упрямо сверлил Саньку своим единственным коричневым глазом. Из самой середины. И в самую сердцевину души.
— Мы никуда не едем! Группа отказывается от участия в гастролях!
— Ты чокнулся! — выкрикнул от калитки Эразм. — Анрюха, чего он несет?! Какое право он имеет говорить от имени группы?!
— Это несерьезно, — опять выдохнул воздух Буйное, а Саньке почудилось, что в раскаленном воздухе проулка завоняло больничной палатой. — Мне пришлось надавить на членов жюри, чтобы они дали тебе первое место, а ты устраиваешь истерику.
— У победы много отцов, поражение — круглая сирота, — отпарировал Санька.
— Можешь не верить мне. Но если бы не мой звонок, первое место отдали бы Джиоеву. Спроси Нину… И потом ты не имеешь права отказываться от гастрольного турне. По контракту…
— Извини, Володя, — впервые назвал его по имени Санька, — но я слишком хорошо изучил условия контракта. Да, все попавшие в десятку лучших обязаны на кабальных условиях, почти даром отпахать на тебя два месяца в изматывающем турне. Но… Там есть один пунктик, даже не пунктик, а сноска. Вид приманки. И ты ее знаешь. Там написано, что конкурсант, занявший первое место и получивший гран-при, имеет право отказаться от гастрольного турне. Ты рассчитывал на то, что именно это может успокоить соискателей, вселить в них надежду. Так вот, победили мы! И мы, согласно условиям контракта, отказываемся от участия в гастролях!
— Тебе так дорог этот Прокудин? — с холодным безразличием спросил Буйное. — Он мало наделал гадостей тебе и твоей группе?
— Он — человек. Плохой, но человек…
— А ты знаешь, что этим утром к берегу прибило труп одного приморского мальчишки. Его дразнили Ковбоем. Он тоже, кстати, был человеком…
Санька швырнул трубку на заднее сиденье «Опеля». Она подпрыгнула лягушкой и нырнула на половичок на днище салона.
— Ну ты! Потише! — вскрикнул водитель. — Вещь не казенная! С тебя еще пятьдесят тысяч. Больно долго говорил…
— На! — сунул Санька, не глядя, купюру.
Водитель обалдело посмотрел на стольник и с ловкостью фокусника вмолотил его в нарукавный карман синей джинсовой рубашки.
— Ты хоть понимаешь, что ты наделал?! — черной птицей подлетел Эразм.
Его руки были по-царски отставлены в стороны. В левой вместо державы лежал кусок черного хлеба, в правой вместо скипетра — пучок сельдерея.
— Ты понимаешь, что мы почти что стали королями эстрады, а ты…
— Мы — не короли, — посмотрел Санька на пучок сельдерея. — Мы — шуты.
— Я не согласен, — встал на строну Эразма Виталий. — Первое место — это прекрасно, но турне по стране — это шанс прославиться, стать поистине известными.
— Санька прав, — почесав щетину, объявил Андрей.
— Нет, не прав! — взвился Игорек. — Он всегда слишком много на себя берет! Я не хочу выступать с ним в одной группе!
Маша зажала уши и бросилась в глубь двора. Хозяйка остановила ее, прижала к груди и запричитала что-то свое, бабье.
Мир раскололся. Прямо на глазах. Санька сел в пыльную сухую траву у забора, сел прямо в новехоньком костюмчике и тоже зажал уши ладонями. И сразу стало легко. Так легко ему уже давно не было.
ПОЧТИ ПОСЛЕСЛОВИЕ
— Успокоились? — обвел начальственным взглядом всех сидящих за пустым столом Андрей. — Все успокоились?
— Да если бы я… — начал Эразм и получил пинок по ноге от Виталия. — Ты чего?! Больно же!
— Значит, успокоились, — решил Андрей и повернулся к Саньке. — Ты помнишь, что говорил тот предсказатель в самолете про горох?
— Помню.
Наверное, следовало сказать Андрею, что предсказатель и сгоревший на теплоходе Прокудин — одно и то же лицо, но Санька не сказал. С каждой минутой слова почему-то играли все меньшую роль в жизни. Что их обесценивало, он не мог понять.
— Так вот смотри, — достал Андрей из-под стола пол-литровую банку и высыпал из нее на стол сухой желтый горох.
— Ты чего? — вытянул лицо Эразм. — Крыша поехала?
— Предсказатель напророчил, что наша группа рассыплется как горох и уже никогда не соберется вместе после Приморска… Собирайте!
Он первым стал сгребать в ладонь твердые колкие шарики. Игорек присоединился к нему. Потом над столом появилась ладонь Виталия. За ней — Санькина. Эразм смотрел на исчезающие со стола горошины поверх очков, и глаза у него были круглее стекол, съехавших на кончик носа.
— А ты? — спросил его Андрей.
— А что я? — подумал Эразм и все-таки взял на ладонь одну-единственную оставшуюся на столе горошину.
— Все, мужики! Ссыпаем обратно в банку!
Все по очереди выполнили ритуал. Банку обеими руками держала на весу Маша. У нее было лицо именинницы. Последней в банку упала горошина Эразма. В отличие от своих округлых собратьев она была половинкой, и к тому же зеленой.
Андрей бережно подхватил банку из Машиных рук, воздел ее над головой, будто золотой кубок, и провозгласил:
— И пусть кто-нибудь еще скажет, что мы можем распасться как горох! Группа не развалится никогда!
— Разве так бывает? — не поверил Игорек и покраснел.
— Бывает! — упрямо не опускал банку Андрей.
— Ни-ко-гда, — по слогам тихо произнес Санька и ощутил, что слова снова начинали приобретать смысл.
Все начиналось сначала.
Андрей КРУГОВ
СЛОВО КАМНЯ
— Профессор Стелсон?
— Да, это я. С кем имею честь разговаривать?
— Меня зовут Кеннет О’Брайен, мы незнакомы. Друзья сказали, что вы один из величайших египтологов нашего времени. У меня есть одна вещь, которая может вас заинтересовать.
— Я вас внимательно слушаю.
— Мне удалось нелегально купить одну уникальную вещь. Я, конечно, понимаю, что это не совсем законно, но… — Он будто в смущении развел руками. — Принести ее сюда невозможно, она достаточно велика, но вот весьма четкая фотография каменной плиты, покрытой непонятными знаками, посмотрите, пожалуйста. Анализ показал, что этой надписи больше десяти тысяч лет.
Стелсон недоверчиво улыбнулся.
— Вы, разумеется, шутите?
— Нет, это правда. Я провел три независимых экспертизы. Больше, к сожалению, не получилось: товар контрабандный.
— Этого просто не может быть. Тогда и письменности еще не существовало.
— Я вас очень прошу, профессор, попробуйте разобраться. Мне кажется, что эта вещь дорогого стоит.
Но Стелсон уже не слушал его. Забыв про гостя, он нес драгоценный снимок к себе в кабинет. О’Брайен надел шляпу и вышел.
«У него много песка. У него много времени. Он пересыпает песок из ладони в ладонь, и время перетекает вместе с песком. Иногда он слегка раздвигает пальцы, и песчинки отправляются в самостоятельный путь. Эта была нашей. Зрящие узнали ее еще когда она не выросла. Только потом она превратилась из пылинки в камень, из камня в валун, из валуна в гору. Когда ей осталось два круга пути, думающие открыли план спасения.