ИСКАТЕЛЬ 1999
№ 12
Содержание:
Станислав ЗОТОВ
ЧЕЛОВЕК БОЖИЙ
Исторический рассказ
Святослав ЛОГИНОВ
ВО ИМЯ ТВОЕ
Рассказ
Наталия СОЛДАТОВА
*СЛИШКОМ ИЗЯЩНОЕ УБИЙСТВО
Рассказ
*МИЛАЯ АЛЛЮР
Рассказ
*НА ПАРКЕТЕ
ВОСЕМЬ ПАР…
Рассказ
Александр РЫБАЛКА
ПОХОЖИЙ НА ДРАКОНА
Рассказ
ДОРОГИЕ НАШИ ЧИТАТЕЛИ!
Мы рады, что вы вместе с нами перешагнули в третье тысячелетие. Не изменяйте нам и впредь — обещаем, мы не обманем ваших ожиданий. По волнам захватывающих приключений наш корабль отправляется в дальнее плавание, в котором вас ждут встречи с героями произведений А. Марининой, К. Булычевым, Д. Клугером, Д. Корецким, В. Головачевым и многими другими уже известными, а также новыми талантливыми писателями. А чтобы путешествие было более комфортным, мы постепенно изменим вид журнала: 1-й номер выйдет с обложкой, отпечатанной на финской бумаге, а внутри увеличится количество иллюстраций. В дальнейшем предполагается издавать «Искатель» с цветными иллюстрациями на более качественной бумаге.
В 2001 году мы будем отмечать 40-летие журнала «Искатель». К этой дате готовятся выпуски сборников лучших детективных, приключенческих и фантастических произведений, опубликованных в «Искателе» в разные годы. Войдут в них и новые, наиболее интересные повести, рассказы и романы. Подписка будет объявлена чуть позднее. Пока же с любого месяца можно подписаться на уже известные вам издания.
В 1-й номер «Мир «Искателя» включен новый захватывающий роман Василия Головачева «Регулюм».
Станислав ЗОТОВ
ЧЕЛОВЕК БОЖИЙ
Моему отцу— Сергею Борисовичу Зотову
посвящаю
Зима 1570 года выдалась малоснежная и ростепельная. Частые оттепели следовали друг за другом, реки не замерзли, и даже, как доказывают очевидцы, такая северная и студеная река, как Волхов, в середине зимы была свободна ото льда. Дороги между Новгородом и Псковом представляли собой раскисшее осеннее болото, только чуть припорошенное снегом. И по этим непролазным дорогам брели и брели от Новгорода к Пскову несчастные русские люди, бегущие от государева гнева. Ибо в ту зиму огневался великий царь на всю северную Русь, заподозрил народ Твери, Новгорода и Пскова в измене, в том, что хотят эти древние твердыни переметнуться под руку литовскому королю, и поднял государь свое верное опричное войско да и двинулся с великой карой на людей русских. В Твери казнили каждого десятого, зорили монастыри, снимали колокола со звонниц, грабили церковные ризницы. Но самое страшное, что не жалели и иерархов церковных, епископов и митрополитов — главных молитвенников перед Богом за род человеческий. Малюта Скуратов-Бельский, главный царев палач, задушил собственноручно подушкой митрополита Филиппа, давнего царского недруга и обличителя. Напрасно посылал Филипп к царю посыльных с письмами своими, где увещевал царя укротить свой нрав, грозил ему бедами многими и гневом Божьим. Но государь сам давно уже считал себя воплощением Божьего гнева, сам рядил суд и расправу, а людишек своих числил холопами и рабами бессловесными. Князю Курбскому Андрею, что давно уже в Литву сбег и оттуда тоже царю увещевательные письма писал, царь отвечал, что «государь волен холопов своих казнить или миловать», а Филипповы послания он и в руки не брал и звал их презрительно «филькиными грамотами». Не видел государь в людях образа Божьего и подобия Его. Ну, а если человек не по образу и подобию Божьему создан, то кто он? Тварь бесчувственная, ее и казнить не грех.
Напал в ту зиму на жителей России великий страх. Никто не смел поднять оружие против мучителей царских. Люди со всеми семьями, с чадами и домочадцами выходили к воротам усадеб своих, становились на колени, земно кланялись опричникам песьеголовым, а в ногах у них хлеб-каравай на блюде лежал и топор с плахою — дескать, и смерть с радостью от царя-батюшки примем. Закусите, кромешники окаянные, хлебушком нашим, а после и головы нам рубите — на все готовы безмолвно. Самые храбрые убегали в леса, шли на север в скиты к Студеному морю. Многие мерли в бегах от голода, а более того от отчаяния великого. Бывало, опричники заедут в какой двор при дороге, а там уже и казнить некого — жена с детишками зарубленные мужем и отцом своим лежат, а сам хозяин их в овине в петле ременной висит, несчастный. Поедят опричники, что найдут съестного в доме, пограбят что ценное из вещичек, а после запалят строение, и долго еще потом при дороге будет торчать черная русская печь с трубой, пока не рассыплется, кормилица, от вихря буйного, от времени окаянного.
Такой-то страх овладел и жителями древнего и гордого Господина Великого Новгорода. Отворили новгородцы ворота свои царскому войску, и пошло-поехало. Сначала опричники, как водится, разорили храмы Божии, разграбили Святую Софию. Сшибли колокола со звонниц, казнили иерархов. После принялись за богатых новгородцев — разорили усадьбы гостей торговых, разбили амбары великие, что возле пристаней на торговой стороне стояли. Простой люд новгородский сидел по домам своим — думал, этим и обойдется. Не обошлось. Приказал государь казнить каждого третьего. И вот с утречка, а в середине января это было, пошли опричники облавой на новгородский посад. Окружат какой городской конец, так что и птица не пролетит, мышь не проскользнет, да и начнут всех людишек из домов выгонять — дескать, идите на государев суд, на каменный мост, на Волхов — там узнаете, почто государь на вас гневается. Кто не пойдет, тот, стало быть, изменник, того живым в домах попалим. Что ж, народ идет, государь ведь требует. А на каменном мосту уже стоит Малюта Скуратов с князем Вяземским да с прочими. Один конец моста открыт — заходи народ православный! — А другой конец перекрыт возами да частыми кольями. Люди на мост идут. Иные в шубах, иные в кафтанах, отороченных мехом, — народ в Новгороде испокон века не бедный, мастеровитый, промыслительный народ. Жены в душегрейках на собольем меху, в сапожках красных, в шалях пуховых. Детки и те в кожушках, в шубейках беличьих да заячьих, поясками узорными перепоясанные. Всем охота поглядеть на государев суд…
Тут и начинается. Напрасно люди ждут суда или приговора какого. Нет. Оцепят опричники малую толпу людей, пики на них наставят…
— Раздевайся!
Люди плачут, а раздеваются. Все трясутся как припадочные, кто плачет, кто молиться пробует, да сил и на молитву нет. Опричники собирают одежду всякую и на возы ее складывают. Потом Малюта в черном кафтане с железом на груди к людям подойдет, усмехнется.
— Что, страшно! — скажет так, а сам улыбается. Хвать у матери дитя. Мать в слезы, кричит, за рубашонку детскую хватается. А Малюта ребенка за ножку в воздух подбросит и прямо в воздухе саблей напополам. Потом махнет ручищей: отделывай их! Пошла потеха… Опричники копьями мужиков колют, женщин саблями рубят, детей в Волхов кидают. Многие жены сами вслед за ребеночками своими в реку кидаются. Когда всех отделают да в реку тела сбросят, то новую толпу на мост заводят и все с самого начала. Денек зимний короток. Вот уж и смеркается, а народу живого, не казненного — ой-ей сколько! Тут уж начинают живьем в реку кидать всех — и мужиков и жен. Волхов не замерз, а все же вода холодна, в такой воде долго не покувыркаешься. Люди плывут, пытаются берега достичь, но на реке лодки с кромешниками — людей кольями топят, по головам бьют — крик, плач, стоны. Тяжко народ умирает. Тяжел ты, гнев государев.
Иван с Ярославова городища на потеху эту зрит, бороду оглаживает. Хорошо дело идет. Смиряется Господин Великий Новгород, никнет как трава перед грозой.
Не всех людей опричники дотемна успевают убить. Кого не успели, тех обдерут как липку да и отпустят: идите покуда! Все едино — далеко не уйдете.
И действительно, побредут люди к своим домам, в свой конец, а там уж ни домов, ни сараев — одни пожарища. Покуда суд государев шел, весь конец спалили опричники. Не осталось у людей ни одежки, ни обувки, ни пропитания. Соберут новгородцы погорелое, что на пепелище найти можно, в санки ручные сложат, потянут к воротам. А у ворот государева стража: не велено! Снимут люди с себя последнее, отдадут опричникам. Стражники еще всех обшарят, с девок серьги сорвут, с мужиков сапоги стянут; после, ободранных и раздетых, выгонят взашей в ворота — идите, идите, все равно околеете!
Кого пускают, а кого и нет. Если девка красовитая, на лицо пригожая да в теле — ту тянут в общую избу, там с ней потешиться. Девка плачет, на снег падает, а с нее рубаху последнюю рвут, а родичи ее на все это смотрят, головы поднять не смеют — все словно мороком обморочены, страхом великим объяты. Выйдет народ за ворота… Куда идти? У многих родные в Пскове, давнем новгородском пригороде, но до Пскова далеко. А ночь сырая да стылая, кругом ветер пополам с дождем, под ногами грязь непролазная. Бредут старики родители, а все слышится им, как дочка их красавица кричит за городскими воротами, кобелями-опричниками терзаемая. И вправду, уж не потеряли ли люди обличье свое человеческое, душу свою, Богом данную, уж не обронили ли где случаем… Господь не отступился ли от людей?… Страшно в таком мире жить, где люди — не божьи, где человек — хуже скотины бессловесной.
Государь Иван тоже любил с девками потешиться. Для него отбирали самых пригожих. Любимец царский Федька Басманов сам отбирал. Уж это был знаток всех сладких забав. Сам он царю давно подстилкой стал, сам давно уже душу нечистому продал, и нравилось ему теперь чистых и юных портить, на муки их смотреть. Потому отбирал он для забав царя девиц не просто пригожих, а чтоб лицом тонких, чтоб лоб был ясный да высокий, чтоб не разбитные были, не языкастые, а скромные и стыдливые. И сладко ему было видеть, как ломают их гордость девичью, как ставит их пьяный царь раком, к