— Я холостой.
— А где жена?
— Развелись давно.
Если бы расследовать уголовное дело, то допрос бы я начинал с жены. Но дела не было, да и развелся давно. Следующий мой вопрос выше и вовсе дурацким, но я шел строго по нумерации:
— Варустин, почему водку не пьете?
— А надо? — насупился он полуудивленно, полураздраженно.
— Весь советский народ пьет водку, а вы — импортные ликеры, да еще большими бокалами, — процитировал я заявление.
— Зачем пить водку, когда по средствам ликеры.
Варустин понимал, что пока идет прелюдия, ему не очень приятная. О своих средствах он упомянул первым. Но у меня было еще два вопроса из списка. Оглядев его замшевую куртку, я спросил:
— Николай Архипович, одеваетесь только в кожу и замшу?
— Есть и пальтецо из драпа, — невесело усмехнулся он.
— А что у вас за люди собираются?
— Приятели.
— По ночам?
— Перекидываемся в картишки, в преферанс.
В сущности, мои вопросы иссякли, как темы у болтуна. Оставался один главный и простой. Но какой уважающий себя следователь, даже при самом покладистом подозреваемом, спросит по-приятельски: «Ты, братец, случаем, не преступник?» У меня ведь была некоторая неизвестность. Поэтому на всякий случай я стал обрезать ему варианты отступления:
— Николай Архипович, на Камчатке, Чукотке бывали?
— Зачем?
— На заработки.
— Не бывал.
— По облигациям выигрывали?
— Нет.
— Родственники за границей есть?
— Нет.
— Наследство получали?
— Нет.
И вдруг эти вопросы показались мне пустыми, словно я рассыпал по кабинету сухой горох. Догадка меня толкнула под локотки, откуда у Варустина деньги. Вернее, он сам не сказал — выигрывал в карты.
Он же картежник, а среди них бывают виртуозы своего дела.
— Следователь, чего мы гоняем бульон?
— То есть?..
— Вы меня подозреваете… Так спросите прямо: мол, каким способом разбогател? А я прямо отвечу.
— Итак, каким способом вы разбогатели?
— Преступным.
Ну да, карточный шулер. Об этом я уже догадался. Предстояло лишь узнать, когда, каким способом, у кого и сколько выиграл. Впрочем, если судить по его имуществу, то играл он всю жизнь.
— Гражданин Варустин, какое же преступление вы совершили?
— Я совершил убийство.
3
Неожиданностей в работе следователя много. То вор оказался честным, а обворованный — жуликом; то хулиган совершит благородный поступок, а потерпевший сделает подлость; то проститутка возьмет на воспитание брошенных детей, а приличная мать укатит от них с офицером; то человек, убитый и похороненный, явится в прокуратуру за своим паспортом… Пора бы мне к неожиданностям привыкнуть. Но в случае с Варустиным нарушалась логика вместе с психологией. Почему он спокоен, словно признался в краже яблока с лотка? Почему он не сбежал, зная, что соседи на него капают? Какое глухое убийство сейчас я раскрою: глухарь, наверняка зарегистрирован, коли был труп?
— Рассказывайте, — попросил я как можно спокойнее.
Послушавшись, начал он так спокойно, словно зашел ко мне на чаек:
— Было это четыре года назад. Ютились мы с женой в упомянутом пригородном поселке Грибянка. От слова «гриб». Лес к домам подступал. Все мужики были охотниками, а бабы грибниками. Ну, и я ходил по борам с ружьишком двенадцатого калибра. Добычи не приносил, а так, для отдыха. Значит, четыре года назад…
Мне бы следовало уточнить, какого числа, в каком часу, где охотился, поскольку это имело отношение к делу. Но я не хотел перебивать.
— Как-то зашел далеко, на какие-то болота. Сел на поваленное дерево перекусить. А у меня с собой была фляжечка, в ней сто пятьдесят граммов виски. Мой приятель, моряк, привозил дешевое индийское виски. Ну, с помидорчиком, да на лесном воздухе, оно пошло, как в рай покатилось…
Человеку свойственно угадывать. Варустин вел рассказ обстоятельно, как бы оставляя мне для угадывания временной простор. Ну как можно разбогатеть в лесу, совершив убийство? Ведь там никого, кроме грибников да ягодников.
— Встал я с дерева отдохнувшим и как бы налитым свежей силой. Набросил на плечо пустой рюкзак… И мать честная! Морда из кустов на меня смотрит. Срываю ружье…
— Подождите. Чья морда?
— Вот и думаю: чья морда? На медвежью не похожа. А она, морда, из кустов выходит. Господи, лошадь. Белая лошадь. И настолько светла и блестит, что казалась отполированной. Под седлом…
— Откуда же лошадь в лесу, да еще в глухом?
— Рядом шоссейка проходила. И какие теперь глухие леса…
От угадывания я отказался. Если только не подключить дикую фантазию: Варустин вывел белую лошадь на шоссе, сел в седло, доскакал до первой сберкассы, где убил и ограбил.
— А к седлу приторочены две большие дорожные сумки. Я огляделся. Думаю, не лесного ли объездчика лошадь. Никого, лишь грибники вдали аукаются. Долго я стоял, ждал хозяина. Хлебом лошадь угостил… Никого нет. Ну, думаю, а что в сумках-то? Отстегнул ремни, глянул… И сел на траву, как подкошенный дьявольской силой… Деньги! Сторублевые пачки. В тот момент я не считал, но как потом оказалось — триста тысяч…
От картины, воображаемой им, Варустин нервно провел пальцем по губам и затем по вискам. Слюнявил их? Не потому ли два вихорка стоят петухами? Он вздохнул так, что воздух в моей маленькой кубатуре шелохнулся и шелохнул его височные «петухи».
— Мне было тридцать восемь лет. Я прожил их как бы впустую: ждал того, что впереди. Ни на чем не останавливался, потому что все было не главным. Главное впереди. А уж к сорока. Замороженная жизнь. И вот оно, главное, передо мной, на белой лошади. Вы меня понимаете?
Я кивнул. Моя работа — понимать. О понимании меня спрашивал почти каждый преступник. И я всем кивал, ничуть не лицемеря. Но это было понимание особое, второразрядное, что ли, поскольку прежде всего я понимал потерпевшего от этого преступления.
— Следователь, я догадался, что это мой час. Он пришел. Из одной сумки высыпал в рюкзак, вторую взял в руки… И тогда пришлось совершить убийство.
— Пришел хозяин? — догадался я.
— Никто не пришел… Лошадь-то пойдет домой, люди спохватятся, начнут поиски и облавы. И я решился.
— Варустин, так кого же вы убили?
— Ее, белую лошадь.
— А человека?
— Что я, фашист? Да и не было никакого человека.
— Итак, вы застрелили лошадь, — констатировал я, чтобы исключить всякое недопонимание.
— Да, белую.
«Убийство лошади» в кодексе не значилось. В то время не было и такого состава преступления, как истязание животного. Но имелась статья о присвоении найденного имущества. Правда, при определенных условиях. Первое: имущество должно быть государственным либо общественным.
— Варустин, и чьи это были деньги?
— Да уж не работягины.
— А чьи же?
— Государственные, там и какая-то бумажка с печатями лежала.
Вторым признаком состава преступления была ценность находки. Тут сомнений не оставалось: триста тысяч по тем временам были деньгами солидными. Средняя дача в хорошем месте стоила тысяч двадцать пять. В общем, в действиях Варустина имелся чистый состав статьи девяносто семь Уголовного кодекса.
— Что же делать?
— Труп-то лошадиный так не оставишь… Наткнутся, поднимут тревогу. Метрах в двадцати был обрушенный блиндаж еще от войны. Доволок по земле туда лошадь, сбросил и комьями земли закидал. Топориком туристским дерну нарубил… А сверху камнями да ветками…
Часа три работал, если не больше. Ну, и вернулся домой. Деньги спрятал. Никогда не догадаетесь, куда. В холодильнике смастерил вторую стенку. А дальше?
— Именно, что дальше?
— Казалось бы, действуй. Но начнешь жить на широкую ногу, могут увязать с пропажей денег. Надумал переменить место жительства, да ведь заподозрят: деньги пропали и Варустин сразу уехал. Я вам скажу: жить без денег тяжело, но жить с деньгами, которые нельзя тратить, — натуральная пытка…
Кроме профессионального интереса, подследственные интересуют меня и как личности; кроме профессионального интереса к преступлениям, меня привлекают и те социальные истории, которые привели к роковой черте. Но я не любитель заглядывать в концы недочитанных книг. Здесь пришлось заглянуть — жильцы его дома заставили, — поэтому разговор делался неинтересным: я знал, что рассказ Варустина, каким бы закрученным ни был, кончится банально, как фильм о любви. То есть как жизнь удачливого потребителя — квартира, машина, дача, ну, и преферанс. Поэтому спросил я с некоторой ленцой:
— Ну, и как вышли из этого тяжелого положения?
— Завербовался на железную дорогу в Карелию. Время пройдет, вернусь с якобы заработанными большими деньгами. Этот год показался мне каторгой. Жил с бригадой из пяти человек на хуторе. Благоустраивали полосу отчуждения вдоль полотна. Короче, вырубали деревья. Подъем в пять, еда, топор и термос с собой — и в любую погоду, в темь и грязь, в мороз и в дождь… С угра до вечера. Сон как под наркозом. На досках, чтобы не проспать. Деньги привез, но мизерные. Да мне важно, что побывал на заработках… И понял, что без денег счастье тоже бывает, но другое. Отсутствие денег как бы понижает уровень счастья…
Мне так и хотелось вставить, что обилие денег уровень счастья не повышает. Но я боролся со своим желанием вступать в посторонние разговоры. Варустин хотел вступить именно в такие разговоры.
— Вот, говорят, судьба, рок… Я думаю, что судьба — это один из вариантов собственной жизни. А разве не может быть второго варианта, третьего? И почему судьбу представляют, как число целое? А половина судьбы? Половину жизни я прожил на зарплату техника. Ну, а вторую-то мог прожить иначе. Половину своей судьбы…
— И вы начали тратить деньги, — поторопил я.
— После одного глупого случая. Дело в том, что жена пока ничего не знала. В магазине ей очень понравилась кофточка. Ну, я и пообещал купить ко дню рождения. Через неделю, значит. А заработанные деньжата уже кончились… Кофточка дорогая, индийская. Пришел я в универмаг… Свободный доступ… Короче, унес кофту…