поднимается труп за своими деньгами.
— Сергей Георгиевич, вы будете искать того, кто потерял деньги?
— Да, уже дал задание милиции.
— А меня… посадят?
— Не спешите.
Посадят… За находку денег, хотя сумма и крупная? Тут ворье натуральное никак не посадить… Мне пришла мысль, не будет ли у Варустина явка с повинной? И хотя в прокуратуру его вызвали, о присвоении денег рассказал сам; ведь мог бы сочинить иную легенду, что-нибудь про оставшиеся от бабушки бриллианты. И еще вопрос, было бы уголовное дело без его откровенной информации.
Я полистал календарь:
— Варустин, в среду поедем в лес.
— Зачем?
— Покажете могилу лошади.
— Мне… не поверили?
— Юридическая формальность, вера здесь ни при чем.
Обязан ли я проверять его показания? Выбор способов небольшой: жену допросить да лошадь откопать. В конце концов, не может папка с уголовным делом состоять из нескольких бумажек. Прокурор о работе следователя судит прежде всего визуально, то есть по толщине папки…
После ухода Варустина я еще долго сидел в прокуратуре, одолевая техническую работу, которой было не меньше следственной. Вернулся домой поздно. Лида сегодня ночевала у родителей. Я подошел к окну, где в сквере под ветром постанывали тополя. Влажная темнота, казалось, прилипла к стеклу с той стороны…
Холодное одиночество. Я передернул плечами и подошел к телевизору — ровно полночь. Он еще транслирует. Я потянулся к пульту, но руку отдернул в каком-то суеверном порыве: ровно двадцать четыре часа ноль-ноль минут. Включу, да как увижу на экране белую лошадь?..
5
Откапывать белую лошадь выехала группа из пяти человек. Я, следователь прокуратуры; оперативник, капитан Леденцов; Варустин; двое понятых, поскольку в лесу свободных людей не отыщешь. Понятых мы взяли мужчин покрепче — им предстояло копать. «Москвичок» был старенький, но капитан, севший за руль, вел его виртуозно.
Меня беспокоила погода — осень. С утра она хмурилась, как неопохмеленный алкаш. К полудню — вернее, как только въехали в лес — забрезжило солнышко и все продолжало распаляться. Хорошо накатанная дорога пролегла по горкам, как по гигантским волнам — то вверх, то вниз. Я так давно не был на природе, что разглядывал лес прямо-таки с музейным любопытством. Вершины холмов, как правило, вздымались сосняком и обдавали меня восторгом. Низины, иногда с лужеподобными болотцами, темнели елями, и под ними, под густотой лап, хранилась какая-то тайна.
— Я тут с ружьишком болтался, — вздохнул Варустин.
— Теперь не ходите? — спросил я.
— После того случая — ни разу.
Я не выношу табачного дыма, но оба понятые закурили уже по второму разу. Открытое окошко почему-то не удаляло дым, а гоняло по салону. И запретить неудобно: мужики едут без всякой оплаты, да еще курить не давать… Поэтому лесной запах в машине не чувствовался.
Через час мы с хорошо накатанной дороги съехали на плохо накатанную, минут через пятнадцать с плохо накатанной свернули на вовсе не накатанную… И уперлись в каменную гряду. Варустин сообщил:
— Метров пятьдесят надо пешочком.
Мы пошли. На глаз грибника странная была эта процессия. Впереди солидный Варустин в драповом пальто, про которое он упоминал; затем капитан в легкой куртке нараспашку, посверкивая рыжиной головы; потом я, в очках и с портфелем; замыкали понятые, два мужика с лопатами. На плоской горке, сбегавшей к болотцу, Варустин тихо сказал:
— Здесь.
Все, как он и рассказывал. Прямоугольная выемка на месте бывшей ямы, вернее, блиндажа — торчал кусок бревна, покрытый короткошерстным темно-зеленым мхом. Камни средних размеров набросаны беспорядочно. Метровая осинка, тонкая и безлистная, как прутик.
— Копайте, братцы, — предложил я понятым.
Мы с Леденцовым сели на обветшалый ствол поваленного дерева. Капитан спросил:
— Кости возьмешь?
— Нет.
— Тогда к чему вся экспедиция?
— Запротоколирую факт лошадиных останков.
— Лошадиных… Мне вот предстоит лейтенанта Козлова выкапывать.
— Которого похоронили вчера?
— Да.
— В каком смысле… выкапывать?
— Похоже, что в прямом.
— Это тот Козлов, который застрелил бандитского главаря?
— Да, Васю-бритого. Ну, и сам схлопотал пулю в живот.
— Почему же выкапывать?
— Похоронили Козлова, салют, его друзья, цветы, вдова… Уже стали расходиться. Вдруг майор Плешаков буквально рявкнул и чуть ли не за пистолет хватается… Бешеный взгляд не может отвести от могилы рядом, тоже свеженькой. Похоронили в ней гражданина Брыкайло Василия Федоровича.
— Ну и что?
— Вася-бритый! Рядом с бандитом похоронили оперативника, погибшего от пули этого бандита. Что теперь делать? Козлова ли перезахоранивать, Бритого ли выбрасывать к едре-ной бабушке?..
Мы бы еще поговорили, поскольку история удивила каким-то скрытным нарушением морали. Но я переключился на раскопку. Рабочие уже выкинули все камни и сняли первый слой земли. Второго и не было: захоронение мелкое. Один понятой уже вытащил кость, стряхнул землю и показал мне издали. Я кивнул: своих-то костей толком не знаешь, а не то что лошадиных. Варустин стоял спокойно, но не безучастно: то камень отбросит, то совет рабочему подаст, то вздохнет сокрушенно.
— О перезахоронении придется решать с вдовой, — вернулся я к разговору с Леденцовым.
— Не только.
— А с кем еще?
— Неужели ребята из уголовного розыска позволят лежать им рядом?
Мне показалось, что в кустах вякнула собака. Или зверь кашлянул. Я глянул через плечо. Звук повторился. Нет, он шел от раскопки, от рабочего. Я не успел сообразить…
Капитан взметнулся и до края ямы буквально пролетел рыжим огнем. Сбив Варустина с ног, он схватил его руки и защелкнул наручники…
В черноте раскопки стоял рабочий и держал человеческий белый череп…
Могу поклясться, что на лице Варустина удивления было не меньше, чем на моем.
6
И пошла обычная следственная рутина: допросы, экспертизы… Включая психиатрическую, поскольку Варустин продолжал утверждать, что убил белую лошадь; утверждать с такой силой, что, без сомнения, верил в это и сам. Но были факты. Кроме денег и других косвенных доказательств, нашлось и прямое: в открытом черепе обнаружили картечь, которую эксперты идентифицировали с картечью из других патронов Варустина.
Оставалась лишь одна загадка…
Леденцов вошел в мой кабинет с видом человека, принесшего поздравительную телеграмму. Только вместо нее он держал довольно толстую папку, как я понял, с уголовным делом. На мой вопросительный взгляд капитан ответил:
— Давай официальный запрос и приобщай к своим материалам.
— Что это?
— Уголовное дело о хищении трехсот тысяч рублей инкассатором Тужилкиным.
— Ну? — потребовал я устного рассказа.
— Водитель-охранник вез на «Москвиче» инкассатора Тужилкина в поселок Заборье. Ехали лесом. Водитель пошел в чащу по нужде. Вернулся — машины нет. Ветер шел с дождем, поэтому не слышал ни шума мотора, ни выстрелов. Машину обнаружили в соседнем районе. Решили, что Тужилкин сбежал с деньгами. Объявили розыск, до сих пор не нашли.
Все прояснилось, как под лупой. Но один вопрос у меня был:
— Какого цвета «Москвич»?
— Белого.
Белая лошадь…
Недели через две в моем кабинете появился молодой человек и робко попросил разрешения поговорить о Варустине. Я разрешил: следствие уже заканчивалось, никаких секретных сведений в деле не содержалось, да и робкие люди мне нравятся. Я всегда пробую определить первым взглядом социальную принадлежность человека. Этот молодой человек моим усилиям не поддавался: в глазах любопытство, в лице — томность.
— Я журналист…
Он показал удостоверение: нуда, в глазах любопытство.
— Из религиозной газеты.
Ну да, в лице томность. Журналист, видимо, преодолевал затруднение первого вопроса. Преодолел:
— Можно вас спросить: вы человек верующий?
— Нет, я думающий.
— Без веры нельзя.
— На моей работе нельзя без мысли.
— Божественная благодать в каждом…
Видимо, я скривился, потому что хотел улыбнуться иронично. Божественная благодать в каждом… Этого бы молодого человека в морг: глянуть, что происходит с телами людей, когда их покидает душа… Его бы на место происшествия, где стены забрызганы кровью. Его бы познакомить с Гриней Синим, который изнасиловал и убил восьмерых женщин и семилетнюю девочку — отрезал ей уши, голую дотащил до проруби и утопил…
— Верующий человек спасется, — тихо сказал журналист.
Я ответил ему, конечно, погромче:
— Верующий, говорите? Недавно завмаг по имени Клодетте тайно крестила у себя на квартире свою породистую собаку. И ведь батюшка нашелся!
— Грехи одних не умаляют благости других. А без религии нет нравственности.
— Почему же?
— Страх перед Богом удерживает от греха.
— По-моему, грош цена той нравственности, которая держится на страхе.
Мне спорить было легче, чем ему: в годы, про которые пишу, все ходили в атеистах. Это теперь вдруг все оказались глубоко верующими. Недавно выступал перед студентами юридического факультета: рассказывал о запутанных преступлениях и тяжких убийствах, о слезах и горе, об интересных теориях преступности и о своих мыслях… Ну, думаю, сейчас адекватно забросают вопросами. И первый вопрос был о том, верю ли я в Бога? Получив отрицательный ответ, аудитория ко мне охладела. Я показался им немодным, как лупа у сыщика.
— Бог вложил в человека душу…
Интересно, а кто вложил в человека интеллект? Неужели Сатана? Но спросил я про визит:
— Хотите написать о Варустине?
— Да.
— Что-нибудь жалостливое? — усмехнулся я.
— Разве он не достоин жалости?
— Только не моей.
— Вас так ожесточила работа?
— Я сегодня встречаюсь с женой убитого инкассатора, поэтому моя жалость достанется ей.
Благодушный журналист — наверное, кончил какую-нибудь семинарию — улыбнулся кротко: