— Опытный редактор — это то же самое, что старый чекист, — мгновенно отреагировал Федор, — не всякий опыт является достоинством. Меня бесит, что они лезут в соавторы! Выдуманные мной герои действуют в выдуманных мною обстоятельствах именно так, как я это описываю. Если я пишу: «Она съежилась и начала дрожать», то с какой стати исправлять на «Она затрепетала?». Ну с чего ваша редакторша взяла, что героиня именно «затрепетала»? Черт подери, но если она считает, что может писать не хуже меня, то пусть сочиняет собственные романы; а вот если не может, то… пусть катится к черту со своими бабскими пошлостями! «Всунула ноги в трусики»… да не один мужик так не напишет, чисто бабское выражение! Короче, если вздумаете меня переиздавать, то только с надписью: «Издание второе, избавленное от ляпов, пошлостей и сокращений, допущенных редакторами издания первого». И вообще, судя по тому, как вы работаете, складывается впечатление, что вы деньги не зарабатываете, а отмываете!
— Да вы тоже хороши! — не выдержал редактор. — Хотите, я назову ваш любимый литературный оборот? «Сумма прописью»!
— Глядя на ваших сотрудниц, я придумал и другой: «Умный редактор — это такое же противоречие в определении, как честный мошенник!»
— Напрасно вы так кипятились, Федор Никитич, — шепнула ему в коридоре одна из молодых секретарш, с которой он всегда кокетничал, когда заходил в издательство. — Тут все не так просто, как вы думаете. Ведь вас редактировала Мария Васильевна Сергеева?
— Да, ну и что? — хмуро поинтересовался Родионов, собиравшийся уходить.
— У нашего главного… только это между нами, разумеется, есть молодая любовница.
— Рад за него. Что дальше?
— А то, что вас редактировала ее мать.
— Не понял…
— Ну, — девушка нетерпеливо подернула плечами, — что тут непонятного — он дает ей редактировать рукописи по просьбе дочери.
— И все равно не понял. Ваш главный соблазнил дочь своей редакторши, ну и что?
— Ох, видели бы вы ту редакторшу, тогда бы вам все сразу стало ясно. Это старая алкоголичка, у которой восемь классов образования и которая не садится за работу, пока не примет стакан портвейна. Но зато она очень любит редактировать и ужасно горда собой… Ой, что это вы!
Федор, прежде чем она отстранилась, успел поцеловать ее в щеку.
— Спасибо, Катерина, утешила. Ты очень милая девушка, и как только разведешься, я тут же на тебе женюсь. А по поводу редакторов и редакторш могу сказать только одно, — и он сделал зверское лицо, — я человек кроткий и незлобивый, но варил бы их живьем в кипящей смоле, предварительно содрав кожу!
— Какой кошмар!
Накопленное нервное напряжение требовало выхода, поэтому он вышел из автобуса за три остановки до своего дома и зашел в пивной зал, располагавшийся в одноэтажном стеклянном здании. Это был известный на весь район «гадюшник» — место сбора всех «любителей выпить», как именовали себя даже самые завзятые алкоголики.
Пройдя через ряд столиков, Родионов приблизился к стойке, поздоровался с барменшей — юной, модно одетой особой, с тем непередаваемым выражением глаз, которым обладают только шлюхи и продавщицы винных отделов, — после чего заколебался. Ему хотелось взять водки, но, памятуя о своем недавнем зароке, он все же сдержался, ограничившись тремя кружками пива и парой бутербродов.
Сев за свободный столик, он жадно, в два захода, выпил первую кружку, надкусил и пожевал бутерброд, после чего потянулся за сигаретами. Со времени окончания последнего романа прошло уже почти две недели, но ничего нового и путного ему на ум так и не пришло. Все сюжеты казались заезженными и тусклыми, все темы — исчерпанными и обсосанными, все персонажи гнусными и скучными. Сейчас уже нельзя писать так, как в старину, но в чем же должны состоять характерные особенности именно современных романов? Накатав целую серию «Банд» — Андрей издевался, что не хватает еще «Банды графоманов», — Родионов вдруг стал задумываться над проблемами настоящей литературы.
Душевная пустота и депрессия явно затягивались, и он даже придумал по этому поводу такое сравнение: процесс написания романа похож на песочные часы — пересыпаешь все накопленные мысли и чувства в пустую воронку романа, а сам остаешься опустошенным и ждешь, пока рука божественного вдохновения снова не перевернет эти часы. Что делать — только пить и ждать?
— Можно?
Родионов, не отрываясь от пива, утвердительно кивнул, и к нему тут же подсел какой-то неопрятный субъект — по виду типичный бомж — в засаленной куртке с надписью «parmalat» и неопределенного цвета штанах. Лет ему могло быть и сорок, и шестьдесят, поскольку на буро-морщинистом лице с бегающими глазками прочитать возраст было невозможно. Осторожно, боясь расплескать, он поставил на стол стакан с водкой, сел на край стула, полез в карман штанов и вытянул оттуда горбушку черного хлеба. Отщипнув от нее маленький кусочек, он снова взялся за стакан и жадно запрокинул голову. Опустошив его почти наполовину, бомж оторвался, крякнул, понюхал кусочек хлеба, после чего положил его в рот и медленно стал жевать.
— О чем задумался, браток? — довольным тоном произнес он, глядя на то, как Родионов медленно пускает кольца дыма.
— Тебе не понять, — холодно ответил тот, не поворачивая головы.
— А почему? Ты скажи, может, и пойму. Баба, что ли, бросила?
— При чем тут баба. — Родионов мельком взглянул на собеседника и одним глотком допил вторую кружку. Пиво уже начало «ложиться на старые дрожжи», так что теперь его и самого тянуло поговорить. — Дело не в бабе, а в том, как надо писать современные романы. Понимаешь…
— Меня, кстати, Мишук зовут, — поспешно представился бомж, у которого хватило такта не протягивать свою грязную руку, и тут же пояснил: — Кореша, правда, Михаилом кличут, но я на это не отзываюсь.
— Понятно, а меня Федор… Так вот, Мишук, чем отличаются старинные романы от современных?
— А ты чего, писатель?
— Да, писатель, писатель, не перебивай, твою мать. В старинный роман мы входим как в хорошо обжитый и плотно обставленный дом, где нас долго и тщательно знакомят с обстановкой, а затем и с обитателями, шепча при этом на ухо такие сведения, которые не пожелали бы разглашать о себе сами персонажи. Автор рассказывает нам предания, показывает старинные портреты, короче, пытается сделать нас непосредственными свидетелями событий, которые происходили в те старинные, со вкусом обжитые века.
О чем думают персонажи, мы узнаем лишь после того, как познакомились с их внешностью, одеждой, привычками. Повествование не спеша продвигается от внешнего к внутреннему, от откровенного к сокровенному. Древние писатели вообще ничего не сообщали о духовном мире героев и лишь описывали то, что с ними происходит. История романа — это как бы история самосознания ребенка. Семилетние дети описывают себя чисто внешне да и оценивают однозначно: «хороший — плохой»…
— Это точно, — поддакнул бомж, — мой бляденыш тоже, бывало, талдычил: «Папа плохой, папа пьяный». Надька, сука, учила…
В этот момент за дальним столиком началась драка — послышался звон разбитого стекла, пьяный рев, а затем и звонкий мат барменши, угрожавшей позвать милицию.
Впрочем, милиция, по выражению Мишука, «нарисовалась» сама собой. Это были два здоровенных сержанта с бритыми затылками, упитанными физиономиями и короткими автоматами. При их появлении все мгновенно стихло, и милиционеры, пристально озирая посетителей, медленно продефилировали вдоль зала.
— Во, гады, — тихо пробормотал Мишук, когда милиционеры отошли подальше, — ходят тут, народ пугают, вместо того чтобы киллеров ловить, — ударение в слове «киллер» он поставил на втором слоге, отчего это грозное слово приобрело несколько комический оттенок. — А я намедни сам двоих видал.
— Где это? — равнодушно поинтересовался Федор, прислушиваясь к своим ощущениям и обдумывая предложение бомжа. Хватит на сегодня или взять еще пару кружек? А может, сто граммов?..
— Да тут, в кустах, неподалеку от одного дома по Живописной… Знаешь, может, угловой такой дом, окнами на мост…
Федор насторожился — судя по описанию, это был его собственный дом!
— Дальше, давай дальше, — поторопил он Мишука.
— А чего дальше-то… сидят себе и сидят. Там кусты со всех сторон, их и не видно. Я сначала подумал — «квасят мужики», ан нет, только курят.
— А с чего ты взял, что они киллеры?
— Ха! Да у них автоматы под куртками!
— Ты сам видел?
— А то нет! Я-то на чердаке сидел, и мне сверху все как на ладони. Один куртку распахнул и чего-то там передернул.
— Подожди, давно это было? — Федора постепенно начало охватывать возбуждение. — В котором часу?
— А я знаю? — и бомж показал пустое запястье, демонстрируя отсутствие часов. — Ну, может, час назад, может, два, а может, они и до сих пор там сидят…
— Слушай, тот подъезд, ну у которого они прятались, он самый крайний, да? И там еще слева помойка?
— Точно. А ты откуда знаешь? Эй, братан, ты куда? Давай еще возьмем…
Но Федор уже не слушал, мгновенно сорвавшись со стула и бросившись вслед милиционерам. Виктор! Эта засада может быть устроена только на него, скорее, скорее…
Выскочив на улицу, он с облегчением увидел, что милиционеры успели отойти не более чем на сто метров и теперь, стоя возле остановки, беседовали с каким-то штатским.
— Слушайте, мужики, — запыхавшись, начал Федор, — нужна ваша помощь. Тут такое дело — двое подозрительных у подъезда, надо бы проверить документы. Они могут быть вооружены… короче, едем скорей, где ваша машина?
— Машину я могу вызвать, — холодно заметил один из сержантов, у которого была рация, — и отправить тебя в вытрезвитель. Ты этого хочешь, да?
— При чем тут вытрезвитель? — ошарашенно произнес Родионов. — Я вам говорю, что на моего друга готовится покушение, у меня даже есть свидетель…
— На твоего друга даже собака не покусится. Сваливай отсюда и не морочь нам голову.
— Вы что, мужики? Да ведь…