словиях той температуры, при которой он должен бы разрушиться!
— Ничего не понимаю из того, что ты сейчас говоришь! — буркнула Грета, открывая дверь дежурной комнаты и входя в нее первой.
— Да что же тут непонятного? — удивился Платон. — Я говорю о том, что материальная структура содержит информацию, позволяющую ей сохраняться в тех условиях, при которых ее сохранение невозможно! Именно эту, невесть откуда взявшуюся информацию, я и называю искоркой жизни. Недаром один средневековый схоласт называл тело «душой, труп на себе таскающей». Кстати, именно поэтому живой организм нельзя смоделировать — ведь носитель подобной информации должен был бы существовать при такой температуре, при которой он существовать не может!
— Если ты решил сегодня философствовать, то надо было приглашать не меня, а своего друга Филиппа, — довольно холодно заявила Грета, поочередно доставая из холодильника бутылку шампанского и легкую закуску в виде икры, мясной нарезки в вакуумной упаковке и фруктов. — Кстати, давно хотела у тебя спросить — ты теперь стал намного больше зарабатывать?
— А в чем дело? — насторожился Платон, беря из ее рук бокал и присаживаясь сбоку от стола, на котором стоял телефон.
— Как это в чем? Могу я узнать, откуда у тебя взялись деньги на все эти деликатесы?
— Не все ли равно?
— Нет, но ты скажи, мне же интересно, — не унималась женщина. — Ты стал брать взятки со своих студентов или сдаешь помещение операционной сексуальным извращенцам и некрофилам?
— Считай, что угадала, — нехотя кивнул патологоанатом.
— Давай лучше выпьем.
— За что?
— Да хотя бы за то, что мы пока еще здесь, а не там, — и он кивнул в сторону холодильной камеры.
— А у тебя нет тоста повеселее?
— Какова жизнь, таковы и тосты…
— Между прочим, Платоша, — снова заговорила женщина, когда с шампанским было покончено и патологоанатом, пересев на диван, принялся ее раздевать. — Мне вот что стало интересно — если бы со мной, не дай Бог, что случилось и тебе бы пришлось вскрывать мой труп, то как бы ты это делал — так же, как всегда, равнодушно или же ты что-нибудь при этом бы испытывал?
— Не знаю, — на секунду отрываясь от ее обнаженных тяжелых грудей, пожал плечами Платон. — Обычно я испытываю только профессиональный интерес…
— Значит, ты меня совсем не любишь?
— Ты сделала этот вывод из равнодушия, которое я, возможно, буду испытывать к твоему трупу? Но ведь я же тебе говорил — разница между жизнью и смертью заключена в той неуловимой искре, которая исчезает…
— Да ладно тебе, лучше помолчи, — с досадой прервала Грета, притягивая любовника к себе и властно целуя в губы.
Вскоре с раздеванием было покончено, и худое тело патологоанатома оказалось заключено между толстых бедер его возлюбленной, чем-то неуловимо напоминая сосиску в тесте. Стоило ему совершить несколько мощных и властных толчков, как Грета вздрогнула, заерзала и застонала.
— Э, нет, — тут же застыв над ней, требовательно заявил Платон. — Лежи спокойно, не двигайся и не стони!
— Может, еще и не дышать? — язвительно спросила женщина, открывая глаза. — Да если бы я всегда вела себя подобным образом, то никогда бы не стала вдовой!
На следующий день Вадим нехотя отправился на работу, так и не решив окончательно, как ему вести себя при встрече с шефом. Хорошо бы, если бы его в этот день не оказалось на месте!
Однако чем ближе он подъезжал, тем больше заводился. А вдруг жена его обманула и шеф добился, чего хотел? От этой мысли Вадим свирепел и стискивал кулаки.
В своем знаменитом философском трактате «Этика», написанном по образцу математических трактатов сухим и скучным стилем, Бенедикт Спиноза обронил совершенно удивительную, резко выделявшуюся из всего остального, фразу: «Ревность возникает тогда, когда любящий представляет себе предмет своей любви на фоне срамных частей и извержений своего счастливого соперника». Вот и Вадим, представляя себе нечто подобное, свирепел от безумной и дикой злобы. Да этого гада Выжляева за то, что он посмел осквернить своим гнусным членом его нежную и целомудренную женушку, убить мало!
Однако последняя мысль несколько расхолодила Вадима. Он слишком хорошо знал своего шефа, поэтому прекрасно понимал — убив его, ему даже не придется рассчитывать на снисхождение суда и сравнительно небольшой срок, ввиду несомненного состояния «аффекта». Никакого суда не будет, более того — у него нет никаких шансов дождаться приезда милиции и собственного ареста, поскольку подельники Бориса немедленно рассчитаются с ним самым жестоким образом.
И все же надо же что-то предпринимать, ведь не может же он делать вид, что ничего не случилось! Задыхаясь от быстрой ходьбы, Вадим сбежал по лестнице и сразу же направился в кабинет Выжляева. Резко распахнув дверь, он ворвался внутрь и подбежал к столу.
— Ты почему не стучишься? — надменно спросил Борис, отрывая взгляд от папки с документами.
— Я увольняюсь! — выдохнул Вадим первое, что пришло ему в голову.
— Ну и скатертью дорога! Иди к бухгалтеру за расчетом и не вздумай хлопнуть за собой дверью.
От этого высокомерно-презрительного тона у Вадима голова пошла кругом и он окончательно потерял самообладание.
— Как ты посмел, сволочь! — неожиданно для самого себя рявкнул он, яростно стукнув обоими кулаками по столу прямо перед носом у своего врага. — Да тебя убить за это мало!
— Что-что? — Борис одним, четко рассчитанным прыжком вскочил на ноги, опрокинув кресло.
— То, что слышал!
— Уймись, щенок!
После этой резкой фразы он одним ударом, почти без замаха, заставил Вадима отлететь к входной двери. Тот свалился на пол и глухо ударился о нее головой.
Затем не торопясь вышел из-за стола и приблизился к поверженному сопернику. Вадим попытался было встать на ноги, но Борис ловко зацепил его мыском ботинка и вновь опрокинул на спину.
— Лежать! — холодно приказал он, возвышаясь над ним всей внушительной массой своего отлично тренированного тела. — Ты на кого орать вздумал, падаль вонючая? Забыл, кто я такой? — и, в порыве внезапной злобы, с такой силой пнул лежавшего Вадима ногой в бок, что тот вскрикнул от боли. — Молчать! — последовала новая команда. — Еще раз вякнешь — я тебя как клопа по стенке размажу.
Он не торопясь отошел от Вадима, затем глянул на него через плечо. Униженный, готовый застонать и даже заплакать не столько от боли, сколько от бессилия, тот пошевелился и привстал, опираясь обеими руками об пол.
— Вставай, вставай, — уже довольно спокойным тоном разрешил ему Борис, присаживаясь на край стола. — И послушай, что я тебе скажу.
Подавленный Вадим встал на ноги, да так и остался стоять возле двери, стараясь не встречаться глазами с холодно-презрительным взглядом Выжляева.
— Твоя жена — самая подлая сучка, каких мало. И если ты, козел, сам ее не учишь, то должен только благодарить за то, что ее немного поучил кто-то другой.
Произнеся эту фразу, Борис вперил взгляд в стоявшего перед ним молодого человека и замолчал, ожидая возможной реакции. Если бы тот снова бросился на него, то он бы вырубил его с одного, хорошо поставленного удара в солнечное сплетение. Однако Вадим не двинулся с места и лишь глухо пробормотал:
— Не смейте оскорблять мою жену.
— Да кому она на хрен нужна! Можешь успокоиться — я лично ее больше не трону. Меня даже удивляет: что вы оба в ней нашли?
— Кто это — вы? — Вадим удивленно поднял голову и лишь затем сообразил, что речь, видимо, идет о нем и о Филиппе. Недаром он не так давно встретил его на пороге фирмы…
Выжляев не думал отвечать на его вопрос. Спокойно обойдя стол, он аккуратно поднял кресло, сел и, откинувшись, спросил:
— Так что ты там говорил по поводу увольнения? Я разве тебе мало плачу?
— Дело не в этом.
— Ну, а насчет остального считай, что мы обо всем договорились. Кстати, как у тебя дела со следователем? Он по-прежнему подозревает тебя в убийстве того старика?
— Да… — Вадим был весьма озадачен столь резкой сменой темы разговора.
— А ты так и не нашел себе алиби?
— Где же я его найду?
— Вот с этого и надо было начинать, — пробурчал Борис, — а то забился в истерике как придурок, у которого отнимают любимую игрушку. Ладно, так и быть, найду я способ тебя отмазать, так что за это можешь быть спокоен. Чего молчишь?
— А я что — должен благодарить? — не удержался Вадим.
— Может быть, ваш перстень поцеловать?
— Ха! — усмехнулся Выжляев. — Острить начал? Ну ладно, иди к диспетчеру за заказами, а то у меня и без тебя дел много. А жене можешь передать: лучшее средство от синяков — это троксевазин.
Вадим молча проглотил эту издевку и поспешил выйти, боясь выдать распиравшую его злобу. Нет, он этого так не оставит… Все, что угодно, но такого прощать нельзя!
Глава 14. Причуды любви
Странное дело — но, оказывается, мечты о будущем могут быть приятны даже тогда, когда в этих мечтах мы предстаем значительно старше, чем есть сейчас. Все дело в том, о чем мечтать!
Филиппу снился удивительный сон — будто бы он в канун своего пятидесятилетия получил известие о присуждении ему Нобелевской премии в области медицины за его работы в области физиологии старения. И вот уже телефон раскалывается от многочисленных звонков — это звонят из крупнейших мировых информационных агентств с просьбой об интервью.
Облаченный в элегантный серый костюм и голубую рубашку, он выходит к журналистам и вдруг говорит, глядя в ближайшую телекамеру:
— Прежде всего я бы хотел послать проклятие одной особе, которая десять лет назад сделала меня несчастным на всю оставшуюся жизнь! Что мне вся эта слава и признание — несчастье в любви обесценивает любые достижения!
Момент всеобщего оторопения, а затем журналисты начинают забрасывать его вопросами, главный из которых звучит так:
— Назовите имя, господин Коновницын!
— Зачем? — небрежно пожимает плечами Филипп. — Вы хотите сделать из нее героиню? Не стоит, право, не стоит…